Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Марк Твен

Бэк казался моим ровесником; ему действительно исполнилось уже лет тринадцать или четырнадцать. Впрочем, он был немного выше меня ростом и чуть-чуть пошире в плечах. Мальчик этот явился в одной рубашке и корчил весьма смешные рожи. Зевая во весь рот, он растирал себе кулаком одной руки глаз, а в другой тащил за собою ружье.

— Что, здесь по соседству бродят Шефердсоны? — спросил он.

Ему ответили, что никаких Шефердсонов нет и что все ограничилось ложной тревогой.

— Ну, что же, если бы они и вздумали явиться, я, наверное, подстрелил бы кого-нибудь из них! — объявил он.

Все расхохотались, а Боб возразил:

— Извини, голубчик, но они успели бы снять со всех нас скальпы, прежде чем ты соблаговолил бы сойти сюда вниз.

— Отчего же никто из вас не зашел за мной? Это очень нехорошо! Вы всегда оттираете меня на задний план и не даете мне случая показать мою удаль!

— Не беспокойся, голубчик Бэк, — заметил пожилой джентльмен, — со временем тебе представится не мало случаев выказать твою удаль. Теперь нечего сетовать. Ступай-ка лучше с гостем к себе в комнату и выполни приказание твоей матери.

Комната Бэка находилась в верхнем этаже; когда мы пришли туда, он дал мне рубашку из грубого полотна, пиджак и брюки, в которые я и облачился. Пока я одевался, Бэк осведомился, как меня зовут; но прежде чем я успел ответить на этот вопрос, он начал рассказывать про голубую сойку и молодого кролика, которых поймал третьего дня в лесу, а затем спросил, где именно находился Моисей, когда у него потухла свеча. Я отвечал, что не знаю и никогда в жизни про это не слышал.

— Ну, так попробуй догадаться.

— Как же могу я догадаться, когда мне никогда еще до сих пор не доводилось про это слышать!

— Просто взять и догадаться! Тут нет ничего хитрого!

— Какая же была свеча у Моисея? — спросил я.

— Это совершенно безразлично, — отвечал Бэк.

— Откуда же я знаю, где он находился? А вам разве это известно?

— В темноте! Вот где он находился!

— Зачем же вы меня спрашивали, когда знали наперед?

— Да ведь это, с позволения сказать, загадка! Не ужели вы и этого не понимаете? Скажите мне теперь, долго вы собираетесь здесь оставаться? Я вам советовал бы остаться тут навсегда. Мы можем очень весело про водить время, так как у нас школьных занятий теперь не полагается. Есть у вас собственная собака? Мне по дарили собаку, которая заходит в реку и приносит оттуда все, что мне вздумается туда бросить. Нравятся вам воскресные дни с расчесыванием волос, подвивкой их и всякими тому подобными глупостями? Мне это не доставляет никакого удовольствия, но мамаша заставляет меня каждый раз принаряжаться. Желал бы я, что бы эти старые штаны провалились в тартарары! Положим, что лучше было бы их одеть, но мне не хочется этого делать, так как и без них жарко. Ну, что, вы готовы? И прекрасно! Пойдем, старина!

Холодная маисовая лепешка, холодный ростбиф, масло и молоко — таково было меню приготовленного для меня ужина. Признаюсь, что мне вообще не случалось есть ничего вкуснее. Бэк, его мамаша и все прочие, за исключением негритянки, которая тотчас же ушла, и двух молодых барышень, курили из пенковых трубок. Все они курили и болтали, а я, в свою очередь, ел и говорил. Барышни были в ночных кофтах, с распущенными волосами, а я рассказывал, как мы с папашей, со всей семьей, жили на маленькой ферме, в дальнем конце Арканзаса. Я сообщил, что моя сестрица Марианна убежала из дома, вышла замуж и пропала без вести. Билль отправился ее разыскивать и тоже пропал без вести. Том и Мортимер умерли, после чего на ферме остались только я с отцом, которого горе подкосило до такой степени, что он никак не мог поправиться. После смерти папаши я забрал все, что у нас имелось, так как ферма была, в сущности, не наша, и, взяв место на палубе, отправился с пароходом вверх по реке, но по нечаянности упал ночью за борт и таким образом очутился здесь. Мать Бэка объявила, что я могу жить у них, сколько мне вздумается, и чувствовать себя как дома. К тому времени почти уже рассвело. Все улеглись спать, а меня уложили в одну постель с Бэком. Проснувшись утром, я к немалому своему ужасу убедился, что совершенно забыл, как меня зовут, и пролежал целый час, тщетно ломая себе голову над разрешением этого щекотливого вопроса. Обождав, когда Бэк тоже проснулся, я спро сил у него:

— Умеешь ты правильно разделять слова по от дельным слогам, Бэк?

— Умею.

— Ручаюсь, что ты не выговоришь как следует мое имя и фамилию.

— Готов что хочешь прозакладывать, — возразил он.

— Ну, ладно! Попробуй.

— Д-ж-о-р-д-ж Д-ж-е-к-с-о-н, — проговорил Бэк. — Тут, кажется, нет ничего хитрого!

— А я, признаться, думал, что ты ошибешься! В именах и фамилиях очень легко ведь соврать, а если не заучишь хорошенько, как они выговариваются и пишутся…

Я, разумеется, оставил Бэка в неведении относи тельно оказанной им мне при этом важной услуги. Могло легко случиться, что кто-нибудь заставит меня самого выговорить мою фамилию или, пожалуй, даже написать ее. Поэтому мне надлежало хорошенько с нею освоиться, чтобы, в случае надобности, отбарабанить ее без запинок.

Вся семья моих хозяев была до чрезвычайности милая и жила в превосходнейшем доме. Я никогда еще не видел в провинции такого превосходного и грандиозного здания; парадные его двери, взамен железной или деревянной щеколды с ремешком или толстой тесьмы, были украшены медными врезным замком и ручкой, ни дать ни взять, как в городских домах. В зале там не было даже следа кроватей, тогда как большинство зал в наших городских домах служат вместе с тем спальнями, по крайней мере для гостей; в зале этой имелся громадный камин, в котором даже пол был выложен кирпичом; он всегда содержался в величайшей чистоте и опрятности, так как его ежедневно обрызгивали водой и затем натирали кирпичом; время от времени весь камин смазывали, как это делается и в городе, красной клеевой краской, которую называют здесь «испанским вермильоном». Собак дер жали днем на толстых медных цепях, до такой степени массивных, что в лесопильнях на них смело могли бы подвешивать большие бревна; над камином стояли часы с большой картиной чуть не в полстены, изображавшей город; в середине ее имелось круглое отверстие, долженствовавшее изображать солнце, а не посредственно за этим отверстием качался маятник; звучное тиканье этих часов всегда меня очаровывало. По временам заходили к нам коробейники, оказывавшиеся вместе с тем мастерами на все руки. Иной раз, когда они надлежаще вычистят часы и приведут их в порядок, часы эти начинали бить неумолчно, раз полтораста подряд, и только потом успокаивались. Мои хозяева, понятное дело, очень дорожили своими часами и не согласились бы их продать ни за какие деньги.