Волшебники - Лев Гроссман

Это было обычной темой их разговоров за ветхим бильярдом Коттеджа.

— Знаете, что я думаю? — сказал Джош в одно декабрьское воскресенье, когда все с похмелья пили кока-колу и поедали бекон. — Спорю, нас отправят в нормальный колледж. Будем читать «Консервный ряд»[17] и учить Закон о гербовом сборе.[18] На второй день Элиот будет рыдать в сортире, просить фуа-гра и бордо, подвергаясь одновременно содомии лакроссной[19] клюшкой.

— Это что, новая серия твоих гей-фантазий? — осведомилась Дженет.

— Мне из авторитетных источников… Элиот попытался перенести биток через восьмой шар, загнал оба в лузу, но нисколько не огорчился, — из самых авторитетных, известно, что вся эта байка с четвертым курсом придумана, чтобы нас напугать. Убывшие проводят семестр на частном мальдивском острове Фогга. Размышляют о бесконечности, считая белые песчинки на пляже, а кули подают им ром с тоником.

— Не думаю, что на Мальдивах есть кули, — заметила Элис. — У них там с 1965-го независимая республика.

— Чего ж они тогда так худеют? — поинтересовался Квентин. Они втроем, пока Дженет с Элиотом играли, валялись на двух потрепанных викторианских кушетках. Комната была так мала, что им то и дело приходилось увертываться от кия.

— От купания нагишом.

— Хрю-хрю, — отозвалась Дженет.

— А что. Посмотрим на Квентина, — сказал Джош.

— И на твою толстую задницу тоже.

— Я не хочу, — заявила Элис. — Нельзя ли взять справку? Разрешают же верующим, к примеру, не ходить на сексуальное просвещение. Вам что, не страшно?

— Я просто в ужасе, — на полном серьезе ответил Элиот, отдавая Дженет биток, разрисованный кратерами, как маленькая луна. — Я не такой толстокожий, как вы, — я хрупкий, нежный цветок.

— Ничего, цветочек. — Дженет пробила по шару, не глядя. — Испытания закаляют.

За Квентином пришли ночью.

Он знал, что так будет: недостачу четверокурсников всегда замечали во время завтрака. Было часа два или три, но он проснулся сразу, как только профессор Ван дер Веге постучалась к нему. Ее акцент напомнил ему первую ночь в Брекбиллсе, когда она укладывала его спать после вступительного экзамена.

— Пора, Квентин, — сказала она. — Поднимаемся на крышу. Ничего с собой не бери.

Выйдя в шлепанцах на лестницу, он увидел там стайку заспанных, тихих студентов.

Вслед за профессором они прошли в дверь между двумя картинами, где бороздили бурное море клиперы, — Квентин мог бы поклясться, что вчера никакой двери здесь не было. Все пятнадцать — десять с четвертого курса, пятеро с пятого — были в брекбиллсских синих пижамах. Гретхен, несмотря на запрет, прихватила помимо трости заслуженного плюшевого медведя. Ван дер Веге откинула деревянный люк, и все вылезли на крышу.

Скаты круто спускались вниз от узкого гребня. Низкая железная ограда по краям никакой защиты не обеспечивала и могла лишь подсечь упавшего под коленки. Ночь была холодная, ветер дул сразу со всех сторон, горбатый месяц подсвечивал легкие облака.

Квентин поежился. Все молчали, и никто ни на кого не смотрел, как будто любое слово могло нарушить их лунатический сон. Даже физики держались как незнакомцы.

— Снимайте пижамы, — распорядилась профессор.

Все почему-то послушались. Массовое раздевание так хорошо вписывалось в этот сюрреализм, что парни и девушки без стеснения обнажались на холоде друг перед другом. Элис, как позже вспомнилось Квентину, даже оперлась на его плечо, снимая штаны. Голые спины и ягодицы забелели при лунном свете. Далеко внизу расстилался кампус, за ним чернел лес.

Некоторые прижимали снятые пижамы к себе, но профессор велела бросить их под ноги. Пижама Квентина сразу улетела куда-то, и он не пытался ее поймать. Она больше не имела значения. Ван дер Веге, двигаясь вдоль шеренги, наносила каждому на лоб и оба плеча какую-то белую пасту. Подровняв студентов и убедившись, что они стоят прямо, она произнесла резкое односложное слово.

На плечи Квентина, пригибая его, обрушилось что-то мягкое и очень тяжелое. Он, борясь с паникой, попытался сбросить это с себя. Враг вернулся, мелькнуло в мозгу — но нет, на этот раз все было иначе. Согнувшись вдвое, он чувствовал, что его колени врастают в живот. Почему Ван дер Веге допускает подобное? Шея помимо воли вытягивалась вперед. Это просто сон, гротескный, кошмарный сон. Его безрезультатно позывало на рвоту. Пальцы ног срастались, пальцы рук вытягивались в длину и в стороны, что-то лезло из рук и груди, покрывая его целиком, губы выпятились и затвердели. Узкая полоска крыши поднялась навстречу ему.

Давящий груз внезапно свалился с плеч. Квентин тяжело дышал, сидя на корточках, и холода больше не чувствовал. Он посмотрел на Элис, но это была не Элис. Она превратилась в серую гусыню, а он стал гусем.

Профессор Ван дер Веге, возобновив свой обход, поднимала птицу за птицей на руки и скидывала их с крыши. Все, несмотря на шок или благодаря ему, рефлекторно раскрывали крылья, взмывали над торчащими внизу голыми ветками и уплывали в ночь.

Когда ее жесткие человеческие руки скомкали перья Квентина, он протестующе затрубил и в панике накакал ей на ноги. В следующий момент он уже кувыркался в пространстве. Квентин растопырил крылья и стал молотить воздух, пока тот не принял его на себя — иначе и не могло быть.

Его новый гусиный мозг не был, как выяснилось, склонен к рефлексии. Ему вполне хватало считаных стимулов, которые им управляли. Птица либо сидит, либо летает, иного ей не дано — и Квентин летел, потому что это сейчас отвечало его настроению. Ничего в жизни ему так не хотелось, как лететь и лететь над землей.

Он и все остальные, бессознательно и без заметных усилий, построились в классический клин с четверокурсницей Джорджией во главе. Ее отец работал продавцом в мичиганском автомобильном салоне, и в Брекбиллс она поступила против воли своей семьи. Она, в отличие от Квентина, рассказала родителям, что это за колледж такой, и они в награду за честность решили упрятать ее в психушку. Но тут вмешался Фогг и внушил им, что она будет учиться в профессиональной школе для молодежи с психическими проблемами. Джорджия убирала свои жесткие черные волосы под черепаховую заколку, ее специальностью была сходная с эндокринологией отрасль целительства. Сейчас она, энергично работая новыми, с иголочки, крыльями, вела их на юг.

Это был случайный выбор: стаю мог вести кто угодно. Квентин, утративший в процессе преображения львиную долю познавательных навыков, смутно сознавал, что приобрел взамен кое-какие новые свойства. Одним из них было чувство воздуха: его температуру и скорость ветра он воспринимал не менее четко, чем летящие по ветру завитки дыма. Небо представлялось ему как трехмерная карта с течениями, завихрениями, теплыми восходящими потоками и опасными холодными ямами. Отдаленные кучевые облака покалывали его положительными и отрицательными зарядами. О направлении и говорить нечего: он чувствовал его так, будто у него в мозгу плавал безупречно настроенный компас.