Архив шевалье - Максим Теплый

Это был рабочий Николай Осокин, которого Беляев неожиданно предложил избрать первым секретарем подмосковной парторганизации. Осокин сильно смущался, попадая в окружение журналистов, актеров и прочей развязной творческой интеллигенции. Он почти всегда молчал. А когда к нему обращались с прямым вопросом, то мгновенно густо покрывался от волнения красными пятнами и произносил одну и ту же, подсказанную кем-то фразу: «Я как раз сейчас размышляю над этим вопросом. Давайте вернемся к нему через неделю». После такого ответа от него тут же отставали, а Осокин мысленно благодарил человека, научившего его не оставлять собеседнику никакого шанса на продолжение беседы.

В этот раз Коля хлопнул сто граммов для храбрости, и его в тепле стало развозить. На пике алкогольного дурмана Осокин заметил, что в зал, как-то боком, удерживая на лице выражение глубокой печали, проникает редактор «Фары перестройки» Длинич, только что вернувшийся из очередной поездки в США и опубликовавший в своем журнале очерки об американском рабочем классе. Смысл публикации сводился к тому, что американские работяги всегда энергично борются за свои права, объединяются в профсоюзы, а если надо – выходят на многотысячные демонстрации и перегораживают тяжелыми грузовиками центральные улицы американских городов. Поэтому и зарплата у них доходит до десяти тысяч долларов в месяц. «Вот и у нас бы так, в цитадели мирового социализма, – заканчивал статью Длинич. – Может, тогда и в СССР наконец-то появится настоящий рабочий класс – богатый и активный».

Реакцию Осокина на статью усугубляло то, что он впервые увидел доллары примерно за неделю до ее появления. Ему их дал в конверте Дьяков как участнику заседаний Центра политических исследований. Он похлопал Осокина по плечу и загадочно произнес, заметив Колино смущение: «Берите, не стесняйтесь. Вы давно уже заслужили этот скромный дар. Мы не платим своим людям в рублях. Сейчас это ненадежно…»

В конверте было три сотни, позволявшие приобрести не самый шикарный, но все же импортный цветной телевизор, о котором Коля давно мечтал. Разглядывая диковинные бумажки, Коля буквально захлебывался от смущения и счастья.

И вот теперь он узнал из статьи про зарплату в десять тысяч «зеленых».

Конечно, если бы не водка, он, наверное, промолчал. Но алкоголь бодрил, и Осокин решительно двинулся навстречу Длиничу.

Тот как раз раскланивался с Беляевым и очень удивился, когда Коля бесцеремонно хлопнул его по плечу.

– Послушайте, товарищ… как вас там… Коротич!

– Длинич! – поправил тот.

– Э-э нет! Какой же вы Длинич? Посмотрите-ка на себя! Вы настоящий Коротич! Слушай, давай на ты. Так проще…

Вокруг стали затихать, с удивлением прислушиваясь к тому, что говорит вечно молчащий Осокин.

– Так вот! – продолжал Осокин. – Ребята из нашего цеха велели тебе передать, чтобы ты свои вшивые доллары засунул себе в задницу.

– Не понял? – удивился Длинич.

– Что ж тут непонятного! Берешь, сворачиваешь в трубочку… ну и дальше все получится автоматом. Ты кого в пример нам ставишь, провокатор?… Наймит империализма?!

В этом месте громко икнул Беляев, и Коле показалось, что он произнес что-то вроде «точно!», так, мол, и есть.

Коля приободрился.

– Ты куда толкаешь рабочий класс, провокатор? Поп Гапон! Блюмкин недобитый! Рабочие напрягают свою тугую спину в поддержку преобразований товарища Беляева! А ты? Совесть у тебя есть, когда ты предлагаешь нам «КамАЗами» улицы перекрывать? Или, может, ты хочешь видеть нас на американских «катерпиллерах»? Может, ты считаешь, космополит говорливый, что улицы лучше перегораживать ихними автомобилями? А?

Беляев с удивлением посмотрел на Осокина, который на глазах раскрывался с новой стороны. «Надо сделать его „первым“! Точно! – подумал он. – Этот справится! Гляди-ка, как он громит этого прохвоста Длинича…»

– Раскусил я твою заботу о нас, работягах! – напирал Осокин. – Ты хочешь, чтобы мы тут нашу страну раскачали! Развалили ее, несчастную! Ты потом, конечно же, дернешь в свою Америку, а развалины опять мы разгребать будем, работяги простые! Не так, что ли?

– А ведь прав он, наш рабочий! – неожиданно вмешался в разговор Беляев. – Ты, Виталий, – обратился он к Длиничу, – посмотрел бы вокруг, что ли! Как зажег свою «Фару» при Горбачеве, так и не можешь остановиться. Улицы все уже осветил, теперь по закоулкам шаришь!

– Это мои политические принципы, Борис Нодарьевич!

– Чт-о-о? – грозно переспросил Беляев. – Принципы, говоришь? А деньги у американцев брать за свою, так сказать, политическую деятельность – это тоже часть твоих принципов? Ты думаешь, я об этом не знаю?

– Слышь, Коржиков! – обратился он к своему главному охраннику. – Ты покажи-ка нашему товарищу редактору, что о нем пишет в журнале «Шпигель» некто Майсснер. Ты мне на днях перевод показывал… Так вот, этот Майсснер прямо называет тебя, Виталий, американским агентом. Говорит, что вовсе не бескорыстно служишь ты идеям демократии, советует мне держаться от тебя подальше – продаст, мол, на первом повороте. Что скажешь?

Длинич решительно встал и двинулся к выходу. Возле дверей он на секунду задержался, как бы додумывая ответ, повернулся и пафосно произнес:

– Если Америка служит утверждению демократии во всем мире, то я не считаю для себя зазорным служить Америке!

Осокин тут же сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Длинич присел от неожиданности и неловко вывалился за дверь, за которой тут же что-то загрохотало, а в комнату ввалился усатый полковник со Звездой Героя Советского Союза на мундире.

– Что тут происходит? Редактор выбежал от вас на четвереньках, и я наступил ему на руку. А вы, Борис Нодарьевич, почему в шлеме?

– Все, хватит! – перебил его Беляев, поправляя на всякий случай шлем. – Давайте о деле! Начинай, Скорочкин.

– Друзья, на повестке один вопрос: Москва! – обратился к присутствующим Скорочкин. – Жалко, что уполз Длинич! Именно в его «Фаре» была опубликована стенограмма закрытого заседания нынешнего руководства Моссовета. Они фактически готовят государственный переворот. Предлагают на должность председателя Моссовета какого-то Лыжкова или Лужкова. Там, в стенограмме, и так и так его называют. Мы сейчас разбираемся, кто это такой. Но в любом случае нельзя нам допускать этого… Ляжкова. Надо своего ставить. – Скорочкин сделал паузу и поднял руку наподобие того, как это делают ученики в школе. – Имею предложение, Борис Нодарьевич!

– Давайте ваше предложение! – согласился Беляев, который обожал, когда даже в простых ситуациях у него спрашивали разрешения. Он, к примеру, всех приучил к тому, что во время заседаний никто не мог без его разрешения покинуть помещение. А если у кого-то возникала такая необходимость – к примеру естественная, – то даже в этом случае он требовал, чтобы человек встал и публично отпросился у него по нужде – Ну и кого вы видите на этом месте?

– Дьякова вижу, Борис Нодарьевич! Человек наш, проверенный! В коррупции не замечен. Коренной москвич к тому же!

– Так он же не знает, чем канализация от кулинарии отличается! – резко вмешался в разговор Братский. – Провалит все! Тут надо…

– А это вы зря, Антон Борисович! – перебил его Беляев. – Мы живем в новое время. Зачем ему канализация? Для этого он человека наймет. А вот линию политическую провести – это не каждому дано. Вас, к примеру, я бы на Москву не пустил, Антон Борисович! – строго добавил Беляев. – Вас надо для разрушения использовать. Приватизацию, к примеру, провести в стране! Это как раз по вашим возможностям. А столица – тут другое нужно! Тут надо людей любить, как бы это странно ни звучало.

– Борис Нодарьевич, – неожиданно вмешался седовласый академик из Ленинграда. – А как же демократия?

– Какая такая демократия? – недоуменно поднял брови Беляев.

– Так ведь председателя Моссовета выбирают из числа депутатов, а Дьяков сегодня не депутат.

– Скверно! – согласился Беляев. – Скверно, что не подумали заранее. Значит, так! В течение недели надо сделать его депутатом.

– Так ведь не изберут! – не унимался академик. – А если и изберут в депутаты, то вряд ли изберут председателем. Там тайное голосование. Это демократичная процедура.

– Доверьте этот вопрос мне, Борис Нодарьевич! – вмешался Скорочкин. – Дьякова в Моссовет мы уже выдвинули. Правда, он сам слышит сегодня об этом впервые. Выборы как раз через неделю, Борис Нодарьевич!

Скорочкин весомо помолчал с полминуты, давая Беляеву осознать, что он, Скорочкин, вносит вполне подготовленное предложение.

– Но к замечанию академика нашего, Дмитрия Ивановича, следует прислушаться, – согласился Скорочкин. – Он прав, как всегда. Недаром у него имя и отчество как у Менделеева. Оба они гении – и Менделеев, и наш Дмитрий Иванович! Только Менделеев он кто – химик? А вы? – обратился Скорочкин к академику. – Вы физик-ядерщик! А я пришел из торговли, знаете ли. Поэтому я знаю, как продать товар подороже и купить подешевле. Дьяков – мой товар. И я его продам Моссовету так, что они даже не поймут, что они купили. Купят, даже не охнут! А уж избиратели – эти вообще без всяких там премудростей за него проголосуют. В Москве всего один свободный округ – Южное Бутово. Как раз во всем округе уже два месяца нет горячей воды. Я специально придерживал решение этого вопроса к выборам. И вот представьте, забили предвыборные барабаны – и тут появляется Гавриил Христофорович, весь в белом. «Все обещают, только я делаю!» – говорит он избирателям и за два дня обходит все дома, причем каждому встречному обещает, что завтра же горячая вода появится! Снова бьют барабаны, и бац! – вода есть! Что сделают люди? Правильно! Они скажут: этого кудесника надо в Моссовет. А уж там… – Скорочкин хищно ухмыльнулся, – …там все решит предварительная работа с каждым депутатом. Они за честь почтут отмеченный, где надо, бюллетень сперва мне показать, а потом уже в урну опустить, так сказать, в процедуре тайного голосования! Единогласно изберут! Может быть, только татары заупрямятся, так как считается, что этот, как его, Ляшко…