Ярослав Домбровский - Владимир Дьяков

Среди тюремных стихов Б. Шварце есть одно, посвященное Домбровскому. Оно озаглавлено «Локетек» и рассказывает о том, как Шварце удавалось общаться с Домбровским посредством тюремной азбуки, хотя их камеры не были соседними. Вот текст этого стихотворения:

Глухая ночь, лишь храп жандармов раздаетсяДа стражников шаги по коридорам сонным.И кажется тюрьма пещерой, охраняемой драконом,В ней каждая из жертв в углу своем от страха жмется.Дзынь, снова дзынь. Ужели это звонДалекой утренней зари — предвестник тягостной побудки,С которой начинаются еще одни мучительные сутки?!Нет, то Локетек — друг, он, он, ей-богу, он!Нас с ним так много стон тюремных разделяет,Что голос через них совсем не проникает.Но я беру стакан, и раздается звон:«Локетек, гей! Наемники царя нас не сломили,Молчать же нас заставить может лишь могила.Ну, а пока — ты жив, я тоже жив, и это все не сон!»

Домбровский имел гораздо больший конспиративный опыт, чем Огородников. Поэтому он, возможно, был знаком с искусством перестукивания еще до ареста. Во всяком случае, Домбровский широко пользовался этим способом связи между заключенными. Кроме других источников, это подтверждается прямым свидетельством, имеющимся в воспоминаниях его жены.

С помощью всех перечисленных средств коммуникации Домбровский был полностью осведомлен о том, что делается на воле. Более того, он продолжал оказывать немалое влияние на ход событий. А события нарастали все более быстрыми темпами.

Вновь приезжающему Варшава ранней осенью 1862 года могла показаться тихим, спокойным, смирившимся городом. Не было ни многолюдных уличных шествий, ни демонстративных богослужений и пения патриотических гимнов в костелах, ни «кошачьей музыки», которой молодежь отмечала прислужников царизма, ни многих других выражений протеста, столь обычных год-полтора назад. Большинство женщин были одеты в черное, однако уже находились модницы, рискующие носить наряды не только фиолетового и других «компромиссных» тонов, но и яркие платья. Открылись театры, устраивались балы и великосветские рауты. Правда, посещались они в основном богачами, чиновниками и офицерами, действующими по приказу царского наместника и по рекомендации маркиза Велёпольского. Остальные варшавяне продолжали бойкотировать все развлечения, выражая этим протест против существующих порядков, против сотрудничества с захватчиками. Официозная печать не переставала кричать о разгроме революционного подполья, о «благоприятных» переменах в настроении польской общественности. Тем не менее Велёпольский продолжал появляться в городе только в бронированной карете под огромным конвоем конных жандармов.

Внешнее спокойствие было обманчивым. В городе и далеко за его пределами действовала хорошо законспирированная подпольная организация партии красных, продолжавшая подготовку восстания. Пустоту, образовавшуюся в ЦНК после ареста Домбровского, заполнить было очень трудно. Временно часть его функций взяли на себя другие, а затем состоялось решение ЦНК о вызове из-за границы Зыгмунта Падлевского, который вместо Домбровского должен был возглавить варшавскую городскую организацию и осуществлять связь с организацией русских офицеров в Польше.

И вот Падлевский в Варшаве, знакомится с членами ЦНК и их заместителями: с Брониславом Шварце — высоким, очень подвижным блондином с красивым лицом и большими выразительными глазами; с Агатоном Гиллером, носившим длинные, свисающие вниз усы, которые придавали его крупному носатому лицу холодное и высокомерное выражение; с расторопным и восторженным Рольским — помощником Домбровского по городской организации, принявшим на себя часть обязанностей после его ареста. Через Рольского Падлевский устанавливает связь с руководителями и активом варшавского подполья. Теперь оно насчитывает уже около 20 тысяч человек и состоит из пяти отделов, один из которых охватывал расположенную за Вислой Прагу. Падлевский встретился с так называемыми тысяцкими, или «окренговыми», возглавлявшими конспиративные округа (в каждом отделе было по два-три округа), с некоторыми из сотских и десйтских. В большинстве своем это были опытные и энергичные конспираторы, рвавшиеся в бой и требовавшие от ЦНК решительных действий. Нелегко было завоевывать их доверие новому человеку, не очень хорошо знакомому с местными условиями. Большую помощь Падлевскому оказало то, что в конспиративных кругах скоро все узнали о его старой дружбе с Домбровским: это было для него самой лучшей рекомендацией.

Значительно быстрее и легче вошел Падлевский в круг вопросов, связанных с военной организацией. Шварце, ведавший по поручению ЦНК сношениями с ней после ареста Домбровского, начал было представлять Падлевскому руководителей кружков, но оказалось, что в этом нет надобности, так как с большинством из них Падлевский был знаком еще по Петербургу. Был знаком он и с Потебней, который после возвращения из Лондона очень часто выезжал из Варшавы. Перейдя на нелегальное положение, Потебня ходил в монашеском одеянии, отрастил бороду и стал совершенно неузнаваемым.

Очень помогла Падлевскому встреча с Сераковский, задержавшимся ненадолго в Варшаве по дороге в заграничную командировку. Для него командировка одновременно была и свадебным путешествием, поскольку всего месяц назад он отпраздновал свою свадьбу с Аполлонией Далевской. Сераковский боготворил красавицу жену. Это, однако, не мешало ему проводить значительную часть времени не с ней, а с варшавскими подпольщиками.

'Он не скрывал от жены своих конспиративных связей, кое в чем она помогала ему. Однако дел было так много, что Аполлония иногда целыми днями не видела мужа, Падлевский был одним из тех, с кем Сераковский встречался наиболее часто.

О состоянии и деятельности военной организации можно было судить по ее печатным изданиям. «Суды, арестования, обыски, подозрения» — так начиналось воззвание руководящего центра организации, датированное 18 августа 1862 года. Оно было адресовано прежде всего к участникам военных кружков. Являясь прямым откликом на арест Домбровского, воззвание стремилось предотвратить упадок духа и растерянность, которые могли появиться у его единомышленников в связи с понесенными потерями и усилением репрессий. «Не помогут казни, — говорилось в воззвании, — […], обыски не вырвут у нас мысли, перемещения[27] не расстроят общества нашего, а, напротив, помогут распространению истины». И это заявление вовсе не было пустой декларацией — рядовые члены организации воспринимали обстановку именно так. «…Положение офицеров, — писал своему другу участник кружка в саперном батальоне поручик Зелёнов, — крайне невыносимо, войска находятся под надзором полиции, недоверие, подозрения, аресты — вот все, чем награждают войска. Но это обращение служит к лучшему, оно заставляет офицеров чувствовать свое грустное, ложное положение, заставляет образовывать кружки, враждебные правительству».