Ярослав Домбровский - Владимир Дьяков

В сложившихся условиях восстание конспираторов стало страшным, неотвратимым бедствием. Не потому, что они отказались от своих замыслов, а потому, что выбор момента вооруженного выступления оказывался фактически в руках злейшего врага революции маркиза Велёпольского. Этот иезуит, обнародовав указ о бранке, не спешил назвать день, когда она начнется. По имевшимся у ЦНК сведениям, взятие рекрутов намечалось на январь 1863 года, но срок мог быть и более ранним — во всяком случае, слухи об этом распространялись один за другим Предстоящий рекрутский набор цак дамоклов меч висел и над руководителями подполья, которым навязывался срок выступления, и над рядовыми подпольщиками, многие из которых знали, что они числятся в секретных списках будущих рекрутов. Это нервировало, толкало на поспешные непродуманные решения. Опасность взрыва стала настолько велика, что даже видные царские сановники пытались добиться отмены набора. Но Велепольский был непреклонен.

Падлевский, Потебня, Шварце прекрасно понимали, что спешить не надо, что враги революции стараются вызвать преждевременное, обреченное на разгром выступление, но не могли найти выхода из создавшегося положения. На чуть ли не ежедневных и очень продолжительных заседаниях ЦНК выдвигались десятки различных планов, тут же признававшихся неприемлемыми.

Дискуссии еще больше обострились, когда парижский агент ЦНК Юзеф Цверцякевич прислал текст адресованного ему письма Герцена, категорически высказывавшегося против объявления восстания в ответ на бранку. Герцен писал: «…Произведите набор рекрутов, но не делайте демонстрации там, где нет ни малейшей надежды на успех. Через два-три года рекруты проникнутся духом свободы; они повсюду, где бы ни оказались, постараются приобщиться к общему делу. Если вы поступите сейчас иначе, вы поведете этих бедняг на заклание, как животных, и остановите движение в России еще на полвека; что же касается Польши, то в таком случае вы ее безвозвратно погубите».

Но как же быть с бранкой? Если не выступить в день набора, то влияние конспиративной организация окажется подорванным настолько, что и весной будущего года выступление будет невозможным. Однако шансы на успех восстания в ближайшее время минимальны. Это прекрасно понимали как находившиеся на свободе Падлевский и Потебня, так и сидевший в тюрьме Домбровский. Снова и снова обдумывая ситуацию, перебирая возможные варианты, они не могли найти приемлемого выхода из создавшегося положения, особенно опасного для военной организации. В конце концов было решено, чтобы Потебня и Падлевский снова поехали в Лондон и, подробно рассказав издателям «Колокола» об изменениях в обстановке, выслушали бы их советы.

Советы Герцена и Огарева были изложены в двух документах, адресованных к офицерской организации и привезенных из этой молниеносной поездки Потебней. Один из этих документов был рукописным обращением Огарева и Бакунина к армейским революционерам. «Отклоните восстание до лучшего времени соединения сил, — говорилось в нем. — Если ваши усилия окажутся бесплодными, то тут делать нечего, как покориться судьбе и принять неизбежное мученичество». Другой документ был отпечатанным в Лондоне воззванием «Офицерам русских войск от Комитета русских офицеров в Польше». Текст его, подготовленный Потебней, возможно при участии Домбровского, был одобрен издателями «Колокола». «Вы видите, — говорилось в воззвании, — что для нас выбора нет: мы примкнем к делу свободы». А заканчивалось оно следующим призывом ко всем офицерам русских войск в Польше: «Товарищи! Мы, на смерть идущие, вам кланяемся. От вас зависит, чтоб это была не смерть, а жизнь новая!»

Вскоре после возвращения из Лондона Падлевский и Потебня снова оказались в поезде: на этот раз они ехали в Петербург одновременно, но в разных вагонах. В кармане Падлевского лежали документы на имя путешествующего по своим делам графа Матушевича, а под подкладкой большого кожаного бумажника были искусно спрятаны полученные в Лондоне рекомендательные письма Герцена и Бакунина. Позади остались Гродно и Вильно, Псков и Гатчина. Наконец поезд остановился в Петербурге. Выходя на привокзальную площадь, Падлевский издали заметил знакомую шапку Потебни; но из конспиративных соображений не подошел к нему и не нодал виду, что его знает.

Участник кружка генштабистов и один из хороших знакомых Домбровского, Коссовский, в тот же вечер известил землевольцев о приезде представителя польских революционеров и руководителя Комитета русских офицеров в Польше. Русский центральный комитет, стоявший во главе «Земли и воли», уполномочил для ведения переговоров своих руководящих деятелей Александра Слепцова и Николая Утина. На переговорах присутствовали также Коссовский как представитель столичных офицерских кружков и Лонгин Пантелеев как представитель Петербургского комитета «Земли и воли».

Круг рассматривавшихся в Петербурге вопросов почти полностью совпадал с содержанием лондонских переговоров, только обсуждение сосредоточивалось главным образом в практически-организационной сфере. Важнейшие программные вопросы были решены без особенных дискуссий в духе согласованных в Лондоне положений. В заключительном меморандуме — единственном сохранившемся документе петербургских переговоров — последнее обстоятельство было специально отмечено. Первый пункт меморандума гласил, что основные принципы, изложенные в письме Центрального комитета к издателям «Колокола», участниками переговоров «приняты за основание союза двух народов — русского и польского».

Наиболее важные практические решения, которых настоятельно требовала сложившаяся обстановка, были связаны с организацией взаимодействия в условиях надвигающегося восстания. Русская сторона снова высказалась против преждевременного выступления, но в случае его неизбежности обещала возможное содействие; польская сторона согласилась с правомерностью такой позиции. В меморандуме достигнутую договоренность зафиксировали следующим образом: «Центральный Национальный Комитет признает, что Россия еще не так подготовлена, чтобы сопровождать восстанием польскую революцию, если только она вспыхнет в скором времени Но он рассчитывает на действенную диверсию со стороны своих русских союзников, чтобы воспрепятствовать русскому правительству послать свежие войска в Польшу». Вероятно, по предложению Пацлевского и Потебни к этому добавили еще две фразы: «Он [то есть ЦНК. — В. Д.] надеется также, что умело направленная пропаганда доставит ему возможность войти в тесную связь с войсками, находящимися в настоящее время в Польше. В момент восстания эта пропаганда должна будет сосредоточиться на том, чтобы побудить войска к деятельному содействию восстанию». В свою очередь, польская сторона обязалась помогать созданию русского легиона для распространения революции в России.