Вечный Рим. Первый свиток. Император - Анатолий Анатольевич Логинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* К удивлению автора, борщ и щи оказались
одними из любимых супов древних римлян.
Шкварки — жареное свиное сало.
А после десерта из фруктов и сладостей, Марк Юний Брут, беседовавший о чем-то с Цицероном, поднялся и взмахом руки отправил большинство рабов, прислуживавших за столом, вон из триклиния. После чего, выйдя перед столом, заявил.
— Уважаемые гости. Прошу извинить меня, но вместо отдыха и развлечений вынужден напомнить вам о делах республики нашей. Но я думаю, никто не обидится, если я дам слово оратору, превосходящему по своему искусству мои скромные дарования. И попрошу его объяснить нам, какие несчастья ждут нас. Еще попросим у него совета о том, что мы можем сделать, чтобы их избежать, да помогут нам боги Рима.
Цицерон поднялся с ложа и медленно, словно нехотя, вышел и встал рядом с Брутом. Осмотрелся, словно стараясь разглядеть каждого из гостей и заговорил.
— Сенаторы. Все мы хотим мира, покоя и молим богов о добром согласии среди наших сограждан, которого смогли достичь наши предки. Но этим нашим желаниям угрожают происки людей, мечтающих о владычестве. Они стремятся завладеть верховной властью и уже смогли путем сговора достичь почетных должностей, на получение которых при нормальном ходе событий они не могли и надеяться. Для достижения своих целей они применяют обман, подкуп и коварство, используя доверие честных мужей, желающих славы и подвигов. Некоторые из них, если смотреть по делам их, рвутся не просто к власти, а к власти полной и безоговорочной, к власти царской… — Цицерон сделал паузу, пережидая поднявшийся после столь тяжелого обвинения шум. — Им, как и всем остальным к ним присоединившимся, очевидно, придется дать одно и то же наставление: пусть они бросят надежду получить то, к чему стремятся. пусть затвердят себе, что прежде всего сенаторы не дремлют, неотлучно находясь на своем посту и не спускают глаз с республики. Что, кроме того, велико одушевление благонамеренных граждан, крепко их согласие и многочисленна их партия, к тому же значительны военные силы. Что, наконец, бессмертные боги непосредственно сами окажут помощь нашему непобедимому народу, славнейшей державе и процветающему городу в борьбе против чудовищного, преступного насилия, — он снова переждал шум. — Тем же, кто присоединился к ним, хочу также сказать — предположим, что они уже достигли того, к чему они стремятся в своем диком безумии; неужели они надеются, что в городе, покрытом грудами пепла, залитом потоками крови своих сограждан, они действительно сделаются консулами, диктаторами или даже царями? Они не понимают, что и при осуществлении их заветного желания им пришлось бы подчиниться одному, самому жестокому, наглому и беспринципному. Потому считаю нужным обратиться к ним с предостережением бросить свои безумные помыслы и оставить бесплодные мечты о проскрипциях и диктатурах. Ибо такое грустное воспоминание запечатлелось у общества о тех временах, что не только мы, люди, но даже и животные не смирятся с их возвращением. Если вы обещаете мне свою поддержку в моей борьбе за достоинство нашей страны, я осуществлю величайшую мечту республики: чтобы государство вновь, после долгого перерыва, обрело мощь и влияние, завоеванные нашими предками.
Взмахом руки оборвав начинающиеся аплодисменты, Цицерон, явно польщенный, уступил место хозяину и отправился к обеденному ложу.
— Достопочтенные сенаторы, — подняв руку, чтобы привлечь внимание гостей, объявил Брут. — Я рад от вашего имени поблагодарить столь выдающегося оратора нашего времени и выразить надежду, что мы услышим эту речь еще раз, но уже в стенах курии. Пока же я предлагаю обсудить те меры, которые мы можем предпринять чтобы не допустить такого несчастья для нашей республики…
Гости разошлись поздно. Еще через день, на заседании Сената, Помпей внезапно обнаружил, что никто из отцов отечества, кроме Гай Кассия Лонгина, нескольких популяров и пары преданных ему клиентов, не желает утверждения ни одного из принятых им после побед над Митридатом и Тиграном распоряжений, назначений и договоров.
Даже весьма выгодный для Рима договор с Тиграном, превращавший Армению в вассальное республике государство, подвергся сокрушительной критике. Демагог Клодий, выступая, объявил его нарушающим интересы государства.
— Почему, — требовательно спрашивал он, — Помпей не присоединил Армению к нашим завоеваниям и не превратил ее в одну из провинций? На каком основании он дал побежденным возможность не только оставаться независимыми, пусть и признав наше покровительство, но и возможность готовить реванш? Не скрыто ли за этим, так называемым договором нечто?..
Помпей от возмущения никак не мог придумать ответ, но ему даже не пришлось защищаться. Неожиданно для него слово в его защиту произнес Цицерон. Описав сложившееся положение в Азии так, словно состоял при Помпее в легатах. Красноречие «оратора из Арпина» привело к тому, что сенаторы признали договор действующим, а семью Тиграна не пленными, а «гостями римского народа». Причем жену решили вернуть царю и отправили назад в Армению в сопровождении почетной стражи.
Но успех в решении одного вопроса, как показалось Помпею, сделал сенаторов еще более неуступчивыми в остальных. Самым обидным для трижды триумфатора стал отказ в земельных наделах для ветеранов его азиатской кампании. Каждый военачальник считал своей обязанностью позаботиться об отслуживших срок легионерах, предоставив им надел земли в Италии. Сенаторы же заявили, что свободных территорий нет. Помпей, заваливший золотом римскую казну, не мог исполнить свое обещание собственным воинам. К тому же и уменьшать откупные выплаты публиканам никто из сенаторов не хотел. Даже несмотря на то, что все признавали разорение восточных провинций и невозможность собрать с них прежний объем налогов.
Помпей. После неудач в Сенате Помпей находился в угнетенном состоянии и даже начал жалеть, что, добиваясь триумфа и следуя обычаю, распустил свои легионы. Он понял, что триумвират не пользуется популярностью. Даже плебеи, презиравшие демократов, враждебно относились к действиям трех мужей. А ведь совсем недавно, пока он был на войне, все его пожелания исполнялись беспрекословно. Вообще одного выступления Гая Лонгина в то время было достаточно, чтобы любое мнение каждого триумвира воплощалось в постановление Сената. Теперь же в народ и Сенат римский
