Железнодорожница 2 - Вера Лондоковская

Но эти драгоценные минуты, как нарочно, пролетали так быстро. Ускользали, как песок, сквозь пальцы. В час ночи все же пришлось вставать. Надо было помыться перед дорогой, перекусить.

В два часа ночи в дверь позвонили. Дима стремительно пошел открывать.

— Сейчас спущусь, — сказал он военному, стоявшему за дверью.

Потом повернулся ко мне.

— Тебе же могут прислать кого-нибудь на замену? — спросила я.

— Конечно, могут. Будем надеяться, что через несколько месяцев удастся вырваться, — сказал он и пошел в комнату за чемоданом.

— Да хоть бы ты быстрее вернулся, — пробормотала я, как заклинание. — Хоть бы тебе кого-нибудь прислали на замену поскорее.

В дверях мы опять крепко обнялись. «Девочка, а ты счастливая», — опять всплыли в голове воспоминания из детства. У меня сжалось горло, и я зарыдала прямо в объятиях Димы.

— Ну что ты, — нежно стал он уговаривать меня, — не плачь. Я вернусь к тебе, обещаю. Я уезжаю для того, чтобы вернуться.

Лифт в этот час уже не работал, и Дима побежал пешком по лестнице в темноту ночи.

Я слушала его шаги, пока они не затихли где-то внизу. Потом закрыла дверь и вышла на балкон. У подъезда стояла машина с включенным двигателем и освещала фарами дорогу перед собой. Слышно было, как Дима что-то сказал, потом хлопнул дверью. Машина тронулась, медленно выехала со двора и помчалась на широкую трассу. Через минуту все стихло.

Я постояла еще на балконе, вдыхая свежие ночные ароматы. От соседского балкона тянуло запахом лилий, которые цвели в большом ящике, прикрепленном к перилам. Несмотря на поздний час, во многих окнах горел свет, и можно было разглядеть шикарные люстры с висюльками. Обычные люди живут обычной жизнью. Вечерами смотрят телевизор, утром идут на работу. И мало кто задумывается, что, собственно, делают наши войска в далекой горной стране. Что ж, такова плата за погоны, льготы, чеки, ранний выход на пенсию.

И ведь не позвонить любимому, не написать. Сотовых телефонов еще не придумали.

Я вернулась на кухню, оттуда прошла в комнату. Стояла звенящая тишина. Квартира показалась мне пустой и неуютной. Увидела Димину майку, которая так и валялась на диване скомканная, сброшенная им сразу, как мы начали обниматься. Тут мое сердце опять сжалось, и хлынул поток слез. Это была настоящая истерика. Сколько я так сидела на диване — уткнувшись в эту майку, поливая ее слезами и вдыхая такой родной запах?

Потом взглянула на свои часы. Четыре утра. Самолет уже вылетел в Кабул, может, сейчас пролетает как раз над этим городом. Над домом, где я сижу вся в слезах, вся красная и непохожая на себя.

Все, хватит горевать, я должна взять себя в руки. Теперь моя задача — быть достойной своего избранника. Чтобы он гордился мной, а не стеснялся. Ради Димы я буду самой красивой, самой счастливой, самой лучшей. И я переоделась в красивый домашний халат, приняла ванну, нанесла на лицо и руки увлажняющий крем. Хоть на стеклянной баночке с розовой субстанцией красовалась этикетка с надписью «Утренний», — пойдет и на вечер. И я не буду заводить будильник, буду спать, сколько потребуется. Глубокий сон — залог психического равновесия и здоровья.

Поспать мне, конечно, не дали. С утра затрезвонил телефон.

— Ты дома когда будешь? — голос деда на том конце провода.

Я открыла рот, чтобы ответить, но тут в трубке произошло какое-то движение, и я услышала голос тети Риты:

— Альбина, ты поедешь с нами дачу смотреть?

— Какую дачу? — впервые слышу, что у тети Риты есть дача.

— Я участок взяла от нашего предприятия. Ну, помнишь, мы говорили, что не надо ничего копить? Я долго думала и поняла — а в самом деле, не надо ничего копить, надо жить сегодняшним днем и радовать себя, как только возможно. А у нас на работе как раз участки распределяют под дачи. Так вот я и решила — возьму себе участок, сниму деньги с книжки и такую дачу себе отгрохаю! А потом каждое лето буду наслаждаться природой.

— Так вы сегодня едете смотреть участок?

Я, конечно, сильно сомневаюсь, что увижу там что-то интересное. Ведь это всего лишь клочок земли где-то под Москвой. И уже хотела сказать, что никуда не поеду. Но потом огляделась по сторонам. Что я буду делать в этой пустой квартире, зная, что Дима вернется сюда ох как нескоро? А так — прекрасный способ развеяться, хоть как-то залечить сердечную рану. Другие впечатления — другие мысли, как своеобразное болеутоляющее.

Мы встретились на станции метро и доехали до конечной. Потом долго ехали на электричке. Дед с тетей Ритой всю дорогу трещали без умолку. А я сидела, уставившись в окно, и наслаждалась видами природы. И вроде те же деревья за лугами стоят тесным строем, та же трава, те же птицы. А все равно все другое, нежели у нас. В этом и ценность поездок — увидеть что-то новое.

Мимо нас прошли какие-то парни с приемником. «Вот потому-то мила мне всегда Вологда-гда-гда-гда, Вологда-гда», — по мере удаления парней песня слышалась все тише.

— Мама, ты плачешь? — услышала я испуганный Риткин голос.

— Ой, — смутилась я. На меня и дед с тетей Ритой внимательно теперь смотрели. — Да песня такая трогательная. Не обращайте внимания.

Я достала платочек из сумочки. И опять повернулась к окошку.

А ведь именно с этой песни началось мое попадание в неведомый тогда 1982 год. Именно эта музыка звучала в электричке, когда я впервые ехала домой на Енисейскую. И тогда мне тоже хотелось плакать, но по другому поводу. В тот момент я сокрушалась, что попала сюда.

А сейчас? Сейчас я уже представить не могу, чтобы вернуться в ту, прошлую жизнь — к равнодушным людям и сумасшедшему ритму. Ведь скажи кому-нибудь из парней в той жизни, что какая-то баба хочет отправить какого-то мужика в ЛТП или в психушку — да большинство останутся безучастными к чужой проблеме. И пальцем не пошевелят, скажут: «Его проблемы».

Помню, был случай после восьмого марта. Прибежала к нам куратор одной из групп и спрашивает:

— Вас мои подопечные поздравили с праздником?

— Ну меня лично нет, а насчет остальных преподавателей не знаю, — я одна сидела на кафедре. — А что?

— Да дело в том, что они мне, куратору, не то, что цветы