Ледяной лес - Чиын Ха

Следом выступал Аллен Хюберт. Публика встретила его бурными аплодисментами: все же он был крайне популярен. Но вот овации смокли, секунды бежали, а музыка все не звучала. Почувствовав неладное, я вскочил с места, но Хюберт уже заиграл.

Вслушиваясь в мелодию, я нахмурился: в этот раз он играл хуже, чем тогда, на отборочном выступлении. Может быть, ссора с Лиан так повлияла на него? Мелодия лилась, но в середине, допустив серьезную ошибку, Хюберт стал играть мимо нот. Еще секунда – и воздух пронзил звук захлопнувшейся крышки, наступила тишина. Видимо, Хюберт не выдержал и прекратил выступление.

– Да, это серьезно отразится на его репутации, если он снова захочет подать заявку на участие, – с сожалением пробормотал Тристан.

Я кивнул в знак согласия.

– Такие, как он, мне хорошо известны, – продолжил друг. – Сейчас он вернется к Лиан, и они снова поссорятся.

– Почему ты так уверен?

– Лиан попытается утешить его, а он разозлится и скажет, что во всем виновата она.

– А ты и вправду хочешь, чтобы они разорвали помолвку.

Тристан ухмыльнулся, но в этот момент в дверь постучали.

– Господин Морфе, скоро ваш выход.

Весь день я пытался сохранять хладнокровие, но стоило услышать эти слова, как мое сердце учащенно забилось. Его стук был настолько сильным, что отдавался в ушах. Только теперь я со всей ясностью осознал, что буду стоять на сцене Канон-холла. Один.

– Ты справишься. Волнение уйдет, как только ты сядешь за инструмент.

Я снова согласился с ним.

Мы вышли из артистической, следуя за сотрудником театра. Тристан поспешил занять место в зрительном зале, а меня привели за кулисы и оставили дожидаться своей очереди. Волнение сковало тело так крепко, что мне казалось – вот-вот умру. Я не обращал внимания ни на что вокруг, даже не понимал, что играет мой предшественник.

Наконец объявили:

– Коя де Морфе.

Шквал оваций оглушил меня. В попытке успокоиться я приложил руку к груди и вышел на сцену. Передо мной раскинулся огромный зал, тысячи взглядов устремились на меня. Ноги плохо слушались, каждый шаг давался с огромным трудом.

До фортепиано оставалось совсем чуть-чуть, когда я почувствовал непреодолимое желание посмотреть на судей. Отец всем своим видом показывал, насколько гордится мной. Я кивнул ему и перевел взгляд на графа Киёля. Он тоже подарил мне улыбку, но я сделал вид, что не заметил ее. Баэль, я ненадолго позаимствую титул, по праву принадлежащий тебе. Пока ты снова не вернешь его себе.

Овации зрителей – радость для меня. Признание – огромная честь.

Неужели тебе этого было мало? Зачем искать того единственного…

Я подошел к инструменту. Его черная лакированная поверхность красиво переливалась в свете канделябров, и фортепиано будто парило над сценой. Краем глаза я видел, как сияет золотом большая буква «Д», рядом красовался росчерк «Канон». Передо мной было Ночное сияние, один из четырех Имтуриментов – последнее фортепиано, сделанное Джеем Каноном. Инструмент, на котором играли лишь величайшие маэстро.

Я сел за фортепиано, дыхание от волнения участилось. Банкетка была отрегулирована идеально. Дрожащими руками я поднял крышку и, прекрасно понимая, что сейчас не время и не место, не удержался и провел рукой по клавишам.

Пальцы ныли от желания играть. Все во мне кричало, что сегодня я продемонстрирую свое лучшее исполнение. Моя музыка позволит мне завоевать титул де Моцерто, сделает меня самым известным пианистом и… будет жить вечно.

Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Все мысли, роящиеся в голове, моментально исчезли. Снова я оказался в пучине темноты наедине с инструментом. Все сделалось неважным: отец, моя мечта, поклонники, Хюберт и Лиан, Тристан, Баэль и его истинный ценитель.

Баэль… И его истинный ценитель.

Я вдруг почувствовал, как накатывают слезы, и растерялся. Эмоции, которые я так пытался спрятать, вырвались наружу. В голове стало пусто. С каких нот начинается мелодия? На какие клавиши ставить пальцы? В каком темпе играть?

А затем, словно издалека, до меня донеслись звуки скрипки, и я резко открыл глаза. Фортепиано исчезло, как и привычная мгла. Теперь меня окутывала белизна, ослепительная до рези в глазах.

Я узнал место. Передо мной раскинулся Ледяной лес. Мистический, живущий лишь в легендах, добраться до которого невозможно. Там, где боль наполняет душу.

Среди деревьев я увидел Баэля. В руках он держал Аврору. Скрипка блестела, будто сделанная изо льда. Казалось, она принадлежит этому месту. В воздухе плыла волшебная мелодия, выводимая рукой Баэля.

По щекам побежали слезы. Я протянул руку, желая прикоснуться к Баэлю, но его фигура стала удаляться. Мелодия становилась все тише. Нет, это мой слух не воспринимал ее. Сердце сжалось от боли. Почему я не понимаю его музыку? Я ведь так хочу услышать ее…

– Господин Морфе?

Я распахнул глаза. Передо мной, словно в дымке, виднелось черное фортепиано, а по правую руку находился зрительный зал. Взгляд задержался на судейской ложе: отец взволнованно смотрел на меня. Я с опаской коснулся своей щеки. Слез не было.

На душе стало легко.

– Я отказываюсь от участия, – громко произнес я в зал и под громкий шепот зрителей покинул сцену.

Выбежав в фойе, я направился к черному ходу. К счастью, по пути мне никто не встретился, лишь голос Тристана звучал где-то позади. Я сделал вид, что не слышу криков друга, и побежал к холму, возвышавшемуся за зданием театра.

Земля, укутанная снегом, казалась воплощением чистоты. Еще никто не успел разрушить эту белоснежную гармонию. Я первым вторгся в снежную сказку, взбираясь на холм. Именно здесь недавно произошла дуэль. Я уселся на землю, где, возможно, стоял победитель. Брюки быстро намокли, но меня это совершенно не волновало.

Передо мной как на ладони лежал город, завернутый в белое одеяло, а сбоку возвышалась громада Канон-холла, похожая на средневековый замок. Оттуда доносились еле различимые звуки музыки: страстная мелодия виолончели, растапливающая печаль. Она единственная сегодня звучала искренне и очень понравилась мне. По-настоящему желая музыканту победы, я упал на спину в холодные объятия снега и по-детски рассмеялся, вспомнив свой побег.

Теперь меня ничего не волнует. Эти три года не станут для меня непосильной ношей.

Вдруг щеку обожгло холодом: лицо облепил снег. И сразу последовал новый удар.

– Глупый Коя де Морфе!

Кто-то с силой бросил снежок. Щека горела.

– Эй, прекращай, – прокричал я, счищая снег и прикрывая лицо руками. Но теперь огромный ком ударил в живот.

– Глупый, никчемный, жалкий, – воскликнул задорный голос, и сразу последовала новая атака.

– Прекрати, прошу, – завопил я, вскочив на ноги.

Глаза слезились из-за снега. Я быстро вытер их рукавом и начал лепить снежок. Но заминка не прошла даром: еще два снежка попали мне точно в лоб.

– Веселишься, точно дитя малое! Тебе не стыдно, Баэль? – крикнул я, целясь ему в голову, но он легко увернулся от моей атаки.

Баэль довольно рассмеялся и стал забрасывать меня снегом.

– Всегда хотел тебе всыпать по первое число!

– Ты так меня ненавидел?

– Да, ненавидел.

Антонио плюхнулся на землю недалеко от меня, вытянув ноги. Я сел рядом. На лице юного гения сияла широкая улыбка. Довольное выражение его лица причиняло боль. Я поинтересовался:

– Так рад, что я отказался от участия?

– Очень рад. Просто безумно!

– Да уж, такта тебе не занимать.

Баэль захохотал, запрокинув голову.

Происходящее со мной в тот день совершенно не воспринималось как реальность: ни видение, посетившее во время выступления, ни поступок Баэля. Недавняя с ним ссора, его наказ участвовать в конкурсе и наше расставание казались такими далекими, будто с тех пор прошло лет десять.

От его улыбки в моей душе проснулась надежда, что ничего еще не кончено. Ведь мы сидели и разговаривали как ни в чем не бывало.