Колымский котлован. Из записок гидростроителя - Леонид Кокоулин

Выстрогал из дранины две пластинки величиной с коробку из-под «Казбека», чуть потоньше, примерил на пробоину, пробуравил ножом посередине каждой пластины по отверстию под болт. Вместо клея еловая смола. Осталось стянуть пластины болтом.

Как только рассветет, осуществим замысел.

— Ну, а сейчас, Андрюха, вздремнем. Дед мне еще говаривал: утро вечера мудренее. Но прежде давай-ка соорудим маленький Ташкент. Переноси костер вот на это место, а я пойду прутьев нарежу.

— Не понял, дед.

— Смотри.

Переложил головешки покрупнее на другое место. И пошел в заросли. В кустах было темно и сыро. Резал прутья на ощупь. Вернулся с охапкой тальника. Костер уже бойко полыхал на новом месте. На старом дымились угли, синела зола. Разгреб пошире огнище, зола шипела и клубилась вместе с паром. На горячую золу уложили прутья, расстелили на них портянки, обувку под головы. Лодку тоже перенесли, укрепили навесом. Забрались под него.

— Ну, ты даешь, дед, — укрываясь курткой, говорит Андрей. — Давай я тебе радикулит греть буду, — прижимается он ко мне и вздыхает: — Собаки продрогнут, у них же нет Ташкента…

Рассветало. Костер прогорел, чадили головешки.

Я вылез из-под лодки осторожно, чтобы не разбудить Андрея. Патыма дымилась легким редким туманом, берега были сонными и отяжелело блестели мокрыми кустами. Я посвистел собакам — эхо отозвалось и передразнило совсем близко за рекой. Прошел вдоль берега по течению реки шагов тридцать — пятьдесят и увидел между камней на песке отпечатки лап. След был свежий, после дождя, четкий оттиск когтей, мне показалось, даже песчинки еще не успокоились. Еще подумал — рабочая лапа! Снял шапку и накрыл след — не вошел.

Где же собаки? Может, Ветка обиделась, что ее выбросили из лодки, и вернулась в хижину и кобеля увела? От этой мысли даже жарко стало. А может, где-нибудь под кустом лежит — ощенилась, опять кобель бы пришел, а может за зверем оба ушли?

Набрал в легкие воздуха и крикнул:

— Ветка-а!.. — На том берегу — а-а-а! — прислушался, нет, не лают.

Из-под лодки вылез Андрей, сонный. Стоит, топчется, глаза трет кулаком.

— Нету? — спросил. — А скоро солнце?

— Скоро, Андрюха, скоро. Поспи еще. Рано.

Любит Андрей восход. Весь зардеет и перестанет дышать. Ждет. А когда выкатится солнце, вздохнет глубоко и сидит не шевелится.

Я взял нож, залез на бугор, где росли великолепные стройные, одна к другой, сосны. Солнце уже высветило их длинную малахитовую хвою. Набрав комок янтарно-липкой смолы, я вернулся в лагерь. Андрей сидел на корточках у костра и грел живот.

— Клею добыл, — сказал я, — будем чинить корабль или сначала умоемся и закусим?

— Закусим, и чинить, — отозвался мой матрос.

Сели чай пить.

— Ты что, Федул, губы надул? — спрашиваю Андрея.

Молчит. Глаз не поднимает.

— Что с тобой, боевой мой товарищ?

— И ты бы надул, если бы у тебя потерялись. Может, они утонули.

Андрей поднял полные слез глаза, положил осторожно ложку, сухарь, поднялся и направился к воде.

Мне тоже еда не шла.

Я злился на собак и жалел их одновременно. Может, ушли в низовье — к жилью?

На плесе играла крупная рыба. Туман отрывался от воды, струился и таял под кустарниками. Я намазал смолой пластины, наложил с обеих сторон дна и стянул их болтом. Подняли с Андреем лодку и опустили на воду. Как будто не течет.

Андрей принес котелок, удилище и тоже заглянул в лодку.

— Сухая, — сказал он.

— Давай спустимся по течению, может, там встретим?

Андрей оживился:

— Давай, дед!

Мы уложили нехитрое корабельное имущество, сели по местам, и я вывел лодку на стремнину. Патыма, голубая и спокойная, как небо, текла нам навстречу. От движения воды приятно кружилась голова. Было так чудесно, что хотелось впитать в себя прозрачную синеву глубокого неба и зеленую истому распадков.

В замке

Чтобы сократить расстояние, я срезал изгиб реки. Вдруг из-за поворота вырос дом. Он стоял на высоком берегу, с закрытыми ставнями, под тесовой крышей.

— Замок! — удивленно крикнул Андрей. — Смотри-ка, еще дом, два, три.

— Крепость!

— Нет, замок!

Мы высадились на берег и направились в замок. Постройка была обнесена тесаными жердями, вместо ворот раздвижное прясло. Мы раздернули звено и вошли во двор, обширный, заросший высоким пыреем. Кисточки на нем оборвало ветром, торчали безголовые серые дудки. Обошли двор. Осмотрели усадьбу. Видимо, это была работа одного и того же мастера, что и на перевале в часовне. Резьба по дереву. Карнизы, ставни, резные колонны — все выполнено со вкусом и старанием. Кроме большого пятистенного дома, во дворе стоял амбар, летняя кухня, лабаз, а в дальнем углу, к которому примыкал сосновый лес, — загон для оленей с остроконечной дымокурней и пряслом для привязи лошадей.

Полинялая массивная дверь в дом была закрыта, и в пробое вместо замка торчал сучок. В пазухе между домом и пристройкой еще лежал снег.

Поднялись по широким отбеленным дождями ступеням на крыльцо.

Я взялся за медную литую дверную ручку и тогда увидел под дверью потускневшую металлическую пластину, на ней гравировка: «Щадовъ Л. И.» — на конце с твердым знаком.

— Дергай же, — сказал Андрей.

— Давай вначале откроем ставни. — Ставни пристоялись и открывались со скрипом.

— Ожил дом, запел, — заметил пацан.

Дверь тоже подалась со стоном. Постояли на пороге, сначала заглянули внутрь и тогда только переступили порог.

Дом разгорожен капитальными стенами. В первой комнате — кухне — русская глинобитная печь в углу, мельница с ручным жерновом. Стол квадратный на массивных ножках, под стенкой ларь. Из кухни через дверь — столовая. Длинный резной стол, по обе стороны скамейки — у одной скамьи, заметил Андрей, недоставало ножки. Из столовой двухстворчатая крашеная дверь приоткрыта. Заходим — комната на шесть окон. Широкий, на якутский манер, камин облицован кварцем. На потрескавшемся глинобитном полу куча снега. Заглянул в дымоход — кусок неба синего. Рядом с камином долбленое из пня роскошное резное кресло. Андрей уже уселся, только не хватает короны. Из этого зала низкая с порожком дверь — толкнул ее ногой — легко, без шума распахнулась.

Комната узкая с одним окном на реку. Деревянная с глухими высокими стенками кровать, на ней оленьи шкуры, заячье одеяло. Русская печь выступает задней стенкой на полметра.

— Попробуй, дед, какая кровать!

— Слезь, Андрей, нехорошо с ногами.

Андрей спрыгнул и подбежал к окну.

— А наших нигде нет — ни Гольца, ни Ветки.

— Найдутся, — неопределенно говорю я.

В ларь заглянули — кроме мышиного помета нечего нет. Около ларя на полу кольцо.

— Потайной ход из крепости.

— Ну-у? — тянет Андрей. — Откроем?

Открыли, потянуло сыростью. Лестница — верхние ступени выхвачены светом из окна, а ниже черная дыра. Андрей уже на лестнице, я тоже спускаюсь и чиркаю спичкой. Сходим вниз. За ворот сыплется снег. На полу лед. Стены обделаны кругляком, забраны в столбы с раскосами, все в курже, под станками туески, кадки, вешала. Уже полкоробки исчиркал.

— Нету хода, — говорит разочарованный Андрей. — Возьму один? — показывает на туесок.

— Бери, — вылезаем из погреба. Рассматриваем на свету туесок — расписан тонкой резьбой по бересте. Вырезаны упряжки, олени, гон лосей. Андрей переворачивает туесок кверху дном, на стол сыплется чешуя с пятак величиной, только гораздо тоньше, а цветом такая же. Не могу понять, от какой рыбины, в жизни не видел такую крупную чешую. Загадка.

Андрей тоже вертит чешуину, пробует на зуб.

— Соленая, — говорит.

Любопытство разгорается — надо сеть поставить на ночь. Андрей не возражает.

— Давай затопим печь?

— Затопим, Андрюха, и печь, и камин, давай устраиваться.

Принесли свои пожитки. И пошли готовить древа. Я рублю сушняк, Андрей таскает его в дом.

В печи обнаружили чугунок, треснувшую сковороду и деревянную обожженную по краям лопату. «Хлеб садили», — подумал я. Поленья тоже удобно укладывать: на лопату полено — в в печь. Я взял чугунок и пошел на речку, отдраить его. Речка отливала синевой и исходила прохладой. Кусты висли над самой водой. Я нарвал пучок прошлогодней травы, обмакнул в воду, сыпанул в чугунок песку и стал тереть. Прибежал запыхавшийся Андрей.

— Дед, — таинственно зашипел он, будто нас могли подслушать, — на печи кто-то сидит.

— Да ну? — вырвалось у меня. — Показалось.

— Честно.

Пошли в дом. Засветил лучину, залез на печь. Пусто. Только коса лежит со сломанной пяткой.

— Ах ты, Андрюха!..