Во имя отца и сына - Иван Шевцов

Климов знал всю жизнь старика Лугова. За шесть встреч многое было переговорено. Теперь он уже понимал, что не в этом весь Лугов, что за кажущимся благодушием скрывается беспокойная натура человека, которому до всего есть дело, человека острой мысли и напористого характера, неутомимого, в то же время немного усталого. И озабоченность его не мелочная, проходящая, а глубокая, нелегко разрешимая. Она выражалась в глазах, которые вдруг становились задумчиво-грустными, и в характере жестов, когда старик подпирал тяжелую голову скрещенными руками. Скульптор обратил внимание на этот жест: обе руки тянулись к лицу - красивые, жилистые, тянулись к подбородку и подпирали уставшую от напряженных дум голову. И было тогда в этой гармонии нечто удивительно цельное, единое, словно без рук образу не хватало мысли, полноты и завершенности.

Вот тогда-то и начиналась самая работа: Климов закрывал целлофаном глиняный портрет и брал в руки пластилин. Он компоновал, строил по памяти новую композицию: руки сцепились пальцами, и на этот прочный мост легла задумчиво-усталая голова со взглядом беспокойным, глубоким и светлым.

Петр Васильевич понимал, что не он первооткрыватель композиции "голова - руки". Что задолго до него Коненков так компоновал едва ли не лучшую свою работу - портрет Достоевского. Хотя и Коненков в своем решении образа Достоевского шел от Перова. Не в этом дело - главное, что скульптор теперь был убежден в своей находке, и он начал, в сущности, заново лепить старика Лугова.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ВСТРЕЧА С МАРШАЛОМ

Место сбора, как условились, было у памятника Ивану Федорову. Там экскурсантов встречал Саша Климов. Емельян приехал к "Метрополю" без трех минут пять. У памятника уже стояли четверо Луговых (трое мужчин и Лада). И тут Емельян пожалел, что не взял с собой жену. Луговых окружали: Пастухов, Ключанский, Белкина, Юля Законникова, Вероника, Клаша Дулина, Кауров, двое парней из сборочного цеха. Рядом с Вероникой - Саша Климов. Он уже предупредил всех, что в гостях у отца будут маршал и Посадов.

- А почему не видно Архипова? - удивился Глебов.

- Какие-то дела в институте, - ответил Саша. - Словом, занят.

- Кто еще должен быть? - спросил секретарь парткома.

- Александр Александрович обещал, - ответила Вероника.

Маринин прибыл минуты через три. На нем была шапка из выдры в форме пирожка, короткое пальто с шалевым воротником (тоже из выдры), модные штиблеты. Весело поздоровался со всеми за руку, каждому сказал комплимент и обратился к Емельяну:

- А он, кажется, славный дядька, этот скульптор. Весьма, весьма любезно с его стороны. Как вы находите?

- Да, конечно, - согласился Глебов, и они направились в мастерскую.

Маршал произвел на всех впечатление своим внушительным видом. Он был под стать Посадову: высок, широкоплеч, с крупными, точно вырубленными чертами лица. Густые брови и глубокая продольная складка у переносья придавали лицу излишнюю суровость, а тяжелый раздвоенный подбородок и резкие энергичные складки у рта свидетельствовали о большой силе воли и крутом характере. Глебов слышал и читал о маршале много, но почему-то представлял его внешне не таким, более подвижным, свободным.

Емельян охватил взглядом рабочий кабинет Климова: одна стена - сплошное окно, другая - вся в стеллажах со скульптурами. В глубине - письменный стол, над ним в стандартных бронзовых рамочках, в которые обычно вставляют фотографии, три транспаранта с текстами. Пока остальные рассматривали скульптуры, Глебов успел прочесть тексты. Верхний, центральный, гласил:

"Мне не нужно друга, который, во всем со мной соглашаясь, меняет свои взгляды, кивая головой, ибо тень делает это лучше.

Плутарх".

Слева Емельян прочел:

"Я знаю, что и я подвержен погрешностям и часто ошибаюсь, и не буду на того сердиться, кто захочет меня в таких случаях остерегать и показывать мне мои ошибки.

Петр Первый".

Справа:

"Труд, труд! Как я чувствую себя счастливым, когда тружусь.

Лев Толстой".

- Любопытно, - признался Глебов подошедшему к нему скульптору.

- Полезно, знаете ли, иногда прислушиваться к голосу великих и мудрых, - ответил Климов и, взяв Емельяна под руку, улыбнулся.

Сегодня Петр Васильевич показался Глебову несколько иным: в шерстяной вязаной рубахе серого цвета, без пиджака (в кабинете было довольно тепло), подвижной, общительный, он был весь какой-то домашний. Даже не верилось, что этот невысокого роста, чуть-чуть сутулый крепыш с короткой жилистой шеей мужика создал стоящие на стеллажах скульптуры, которые удивляли и восхищали зрителей. Среди портретов Емельян в первую же минуту увидел бронзового Посадова и беломраморного маршала. Посадов казался несколько моложе, чем в жизни, жестче. Мраморный маршал был совсем молод, в погонах генерал-полковника: видно, Климов лепил его давно. И потому, что Климов, Посадов и маршал были на "ты", Глебов понял: всех их связывает давнишняя дружба.

В углу, рядом с дверью, на, специальной тумбе-подставке стоял портрет, закрытый белой материей. Ни Посадов, ни маршал не обращали на него внимания. Но любознательные заводские ребята не прошли мимо, и Коля Лугов шепотом спросил Сашу:

- А там что спрятано?

- Секрет, - ответил Саша и, намекая, прибавил: - Отец приготовил сюрприз.

Это еще больше разожгло любопытство ребят, и Ключанский, бесцеремонно отвернув нижний край чехла, заключил с видом знатока:

- Гранит.

К этому "граниту" и вел Климов, взяв под руку Емельяна и Сергея Кондратьевича. Подойдя, он пригласил всех остальных. Шагая широко, легко подошел маршал и недвижно застыл в окружении ребят. Вразвалку приблизился Посадов. Петр Васильевич, не сказав ни слова, снял покрывало.

Наступила тишина. Все глядели на скульптуру, затаив дыхание. У Сергея Кондратьевича влагой блестели глаза. Посадов перевел взгляд с него на портрет и застыл. То же самое произошло и с маршалом. Глебов, всматриваясь в высеченное в базальте лицо Лугова, спрашивал себя: "В чем же притягательная сила этого образа? Характер? Но какой? Что в нем главное?" Первым нарушил молчание маршал. Должно быть, он, как и Глебов, задал себе тот же вопрос и ответил по-военному коротко:

- Честно прожитая жизнь. - Отойдя назад, он снова стал всматриваться в портрет.

- Да-а, батенька, - пробасил Посадов. - Красотища-то какая! Красота души человеческой!

Маринин не хотел отставать. Подражая маршалу, он лаконично сказал:

- Классическое изящество формы. - Почувствовав, что это не произвело нужного впечатления, он добавил: - Отличная пластика. Вы меня покорили, Петр Васильевич.

Посадов бросил на него презрительный взгляд: "А этот гусь как сюда попал?" Андрей Кауров, не отрывая глаз от портрета, тихо произнес:

- Сила и мудрость.

А Глебов будто продолжил его мысль:

- Глубокое раздумье над жизнью.

- Хочется вспомнить книгу Шолохова "Судьба человека", - заметила Юля Законникова.

- Именно, - подхватил Маринин. - Вы верно подметили.

Глебов наблюдал за ребятами, особенно за теми, которые на заводе шумно ратовали за "новый стиль". И, к радости своей, нашел, что и Пастухову, и Веронике, и Белкиной, и Ключанскому - всем нравится. Только они, боясь показаться старомодными, предпочитают скрывать свои чувства. Глебов обратил внимание еще на одного человека. Плотный, невысокого роста, с видом желчным и настороженным, он ходил неслышно, появляясь то там, то тут, и все движения его, тоже бесшумные, но уверенные, и взгляд мягкий, но зоркий, в котором сквозил проницательный скептицизм, говорили, что он в этом доме своего рода "маршал". Это был Матвей Златов. Когда в парадном позвонили, он открыл дверь и впустил поэтов: Воздвиженского и Капарулину. Представив их своим до застенчивости негромким голосом, он тут же бесшумно исчез. На него никто не обращал внимания, но он видел всех.

Из кабинета пошли в мастерскую, так сказать, в производственный цех, где Климов рассказал ребятам о работе мраморщика и гранитчика.

Здесь был особый мир, царство образов, обретших бессмертие. Огромный зал со стеклянной, тусклой от пыли крышей был похож на литейный цех. Только вместо станков здесь жили титаны, сотворенные рукой человека. Одни в глине, окруженные строительными лесами, вздымались ввысь метров на пять, другие, вырубленные в мраморе, стояли рядом.. Третьи, маленькие, в пластилине, свидетельствовали о мучительных поисках художника, о его беспокойной мысли и горячем сердце. "Какой титанический труд!" - подумал Глебов и вспомнил толстовские слова в бронзовой рамочке над письменным столом.

А Климов с радушием хозяина уже показывал гостям эскизы монументов, над которыми работал. Их было три: Ленину, Лермонтову и узникам, погибшим в фашистских концлагерях. Последний представлял собой глухую стену, иссеченную пулями; на стенах - выцарапанные надписи узников. Горельефы - на фоне стены.