Ломка - Алексей Леснянский

— Володя, расскажи мне про тайгу. Я ведь там ни разу не был.

— Ох, Андрюха, Андрюха. Эх, ты-ы-ы, — с недовольством произнёс Гадаткин. — Тайга большая и красивая. Она не выносит шума и суеты. Даже летом таёжная глушь несёт в себе печаль снежного безмолвия. Только это не давящая тишина, а какая-то обновляющая что ли… Горные тропы. Кедрач. Родники бьют. Есть такое выражение: "Слушать тишину". — Володя задумался и продолжил. — Это про наши края сказано или и про наши края в том числе. Находясь там, вдалеке от людей, можешь этих самых людей полюбить только за то, что они по каким-то причинам не могут увидеть и услышать эту красоту. Жалко мне городских франтов и модниц. Экзотики им надо, Анталию с Багамами им подавай. Нищие они, Андрей. Боже мой, до чего они нищие.

— А мужики?

— Лучше не спрашивай, — сказал Володя и вцепился в волосы. — Они "Стеньку Разина" затянули, и я понял, что завтра не смогу задрать цену на спирт. Нельзя этого было делать, будь я проклят. Ты бы тоже не смог, если бы услышал, как они про волю, про тоску пели.

— Я тебя понимаю, — сказал Андрей.

— Но и лишить их выпивки, последней отдушины у меня бы тоже рука не поднялась. И на следующий день я менял поганый спирт на поганые орехи. Знаешь, какая мысль у меня возникла, когда я смотрел в их добрые понурые лица? Случись какая-либо опасность со мной или, например, с тобой, эти мужики, не рассуждая долго, отдали бы за нас жизнь… А если бы рядом стояла бочка со спиртом, я бы уже ни за что не ручался.

— Они бы выпили, а потом помогли, — глупо улыбнувшись, ободрил скорее самого себя, чем собеседника, Андрей.

— Не передёргивай. Ты прекрасно понял, что я имею в виду.

— Я и не передёргиваю. С чего ты взял?

Андрей подошёл к серванту и достал карту.

— Узнаёшь? — спросил он, разложив карту на столе. — Хакасия в уменьшенном варианте.

— Похожа на зародыш человека, — произнёс Володя.

— Мне нравится такое сравнение, — сказал Андрей. — А теперь внимательно смотри сюда. — Он взял ложку и стал, словно указкой, водить ей по населённым пунктам. — Средний урожай по прошлому году — шесть тонн лисичек за сезон, начиная со второй половины июля до конца августа. Сведения проверены.

— Ну и духота!.. Вилы! — распахнув дверь, гаркнул Забелин. — Здорово, пацаны! Вы тут ещё не спарились? Митька с Санькой пивко потягивают, а вы тут вялитесь!

— Привет. Какие-то проблемы? — спросил Андрей.

— Да-а-а, — протянул Антон, — вам точно башку припекло. Забыли что ли? Завтра же праздник! А послезавтра — поход! Девчонки с утра уже клуб подметают, шарики в большом зале развешивают и всякую дребедень, а я подумал, что пора в город за продуктами валить. Мне нужны деньги. Кстати, все сдали?

— Все, кроме Шаповала. Я за него пока сам внесу.

— Да пошёл он. Раз не сдал — значит, в поход не идёт. Я куски алюминия три часа по ограде собирал и ничего… Наскрёб же четыре килограмма.

— Не все же как ты могут. Может, у него и проволоки не завалялось, — вступился Володя.

— Халявщиик — вот он кто! — сказал Антон. — А вы ещё за него впрягаетесь. Не дело это.

— Он ко мне подходил дня четыре назад. Сказал, что у него проблемы и денег пока нет, но пообещал, что, как только появятся, сразу отдаст… Я ему верю, должен верить.

— Никому ты ничего не должен, Спас. Всех не обнимешь. Халявщикам слабину дай, и они привыкают сразу. Я их знаю, — сказал Забелин.

— Я с тобой на этот счёт спорить не буду… А несколько шансов человеку всегда надо дать. Поможешь ему раз, пойдёшь на встречу, а он тебе деньги, например, не захочет вернуть, посчитает, что ты лох. Но в голове его ёкнет примерно следующее: "Я — гад, но мне поверили". Стыдно ему будет, что должок не отдал, а всё равно придёт к тебе во второй раз. И не дай тебе Бог разочаровать его. Помоги повторно. Тут у человека конкретная работа в голове начнётся. Тебя он будет считать конкретным лохом, а себя конкретным гадом. Осознание того, что он есть конкретный гад, вызовет у него муки совести и даст толчок к исправлению. Третий раз придёт — откажи, а первых два не смей. Получилась у меня ясно выразиться?

— Яснее некуда. Тебе виднее, но я всё-таки пока что при своём мнении останусь, — сказал Забелин. — А чё это за карта? Какой-то новый замут?

— Очень скоро всё узнаешь в подробностях, а пока рано. Список у Сердюк Олеси. Вопросы?

— У матросов нет вопросов, — сказал Антон и вышел.

Полетели минуты, складываясь в часы. Жизнь деревни текла по накатанному руслу: кто-то пил, кто-то управлялся по хозяйству, кто-то уехал на сенокос переворачивать промокшие от дождей валки. И лишь в маленькой времянке, на затерянном среди сотен деревенских изб пятачке кипела передовая мысль. Парни не сомневались, что дело их правое, а, следовательно, всё получится.

Светлые русские мальчики во все времена стояли у истоков перемен. Одни рождались в богатых дворянских семьях, другие в убогих трущобах, где даже госпожа Нищета стеснялась своего происхождения, но независимо от социального статуса всем им удавалось пронести чистый взгляд на мир на протяжении долгих лет. Это наша национальная черта, о которой прекрасно осведомлены люди на вершине власти; они всегда могли умело воспользоваться наивностью молодого поколения и направить энергию пылких сердец на пусть иногда, безусловно, достойный и нужный, но самый танкоопасный участок.

Случались времена, когда из недр народа появлялись стихийные борцы, не желавшие ходить под началом кого-либо. На этих сразу же начинались гонения.

Мальчики шли к справедливости по-разному. Они делали непростительные ошибки и собственной кровью исправляли их, открывали террор и помогали людям, присоединялись к революционному движению и вставали на защиту родной земли, вступали в продотряды и просвещали народ, потому что всем своим неопытным сердцем любили Россию. Как правило, многие из когорты "отважных" плохо кончали. Это был наилучший исход, насколько бы жестоко это не звучало. Побывав штормом, сотни и сотни сгорали. Единицы приспосабливались, думая, что смогут переломить ситуацию, пробравшись наверх, но с течением времени чёрная краска прогнившего до основания общества начинала пропитывать ложью, пороком, конформизмом их некогда белые одежды. Такова Россия, дающая себе на радость известных и безымянных героев, а потом рано или поздно пожирающая их на потеху безумным толпам.

И чем сильнее будут обостряться классовые противоречия, чем хуже будет жизнь простого народа, чем шире будет становиться пропасть между достойным существованием и нищенским прозябанием, — тем больше будет рождаться младенцев, призванных в будущем даже не спасти (так как это невозможно), а скорее на время удержать страну и всё человечество от близкой гибели. Жертвуя собой, они будут оттягивать конец мира людей и показывать на своём примере человека высших нравственных качеств.

На огромном пространстве раскинулась Россия, а концентрация населения на квадратный метр относительно невысока — особенно, если перевалить за Уральские горы. Природа же не выносит пустот, и заполняла, заполняет, будет продолжать заполнять каждую пядь планеты праведниками и подонками все мастей и рангов. По закону равномерного распределения отбросов и пророков выпадает на наше государство несоизмеримо больше, чем на любую другую страну. В этом кара России и счастье.

Задыхаемся от проблем и ждём чудес; мечтаем измениться к лучшему, но дальше возвышенных мыслей дело часто не идёт; переживаем за Кубу и готовы мчаться туда на всех парах, но не замечаем замухрыжку-цыганёнка, который просит на хлеб в продуктовом магазине.

Страшно иногда становится за загадочную русскую душу, потому что именно в её разрекламированной на весь мир широте кроется корень наших бед. Видим в воображении завершённую башню всеобъемлющей справедливости и правды, а принести на место её постройки собственные кирпичи — ленимся. Страна уже много веков похожа на экспериментальную лабораторию, где всяк знает, чего хочет добиться, но всяк работает принципиально отдельно и не желает учитывать опыт предыдущих экспериментаторов, а уж о положительных результатах современников и слышать не хочет — опять же из-за твердолобой головотяпской идейности.

А вот подхватить неподходящую к нашим условиям мыслишку со стороны — это мы можем и, не сомневайтесь, разовьём её до абсурда, а потом ко всем применить попытаемся. На всадника без головы Россия похожа. Куда потянет коня травку пощипать, туда и мы верхом. Пугается люд заморский безголового седока, а после присмотрится да и скажет: "Конь-то, спору нет, большой, а всадник — ничего особенного, разве что без башки". Навьючат нас недоработанными идеями (впопыхах могут и что-нибудь толковое подкинуть), обласкают вниманием, даже изящный комплимент отсутствию думающего органа сделают, а затем вдарят по крупу — и мчись Россия, куда глаза глядят. Не свои, разумеется, а заморские глаза. И мы всем за всё благодарны, любому верим, каждого любим. Страдаем от собственного неблагоразумия, поколение за поколением гробим, потому что так уж повелось, что не для себя, а для каких-то непонятных и идущих за нами других живём. Добровольно подопытными кроликами себя сделали. И Запад, и власть наша в курсе, что русский народ всё стерпит, потому что остальные избегают и ненавидят мучение, а наш человек твёрдо убеждён, что мучением следует гордиться.