Смерть отца - Наоми Френкель

– Вчера я был свидетелем уже нашумевшего скандала, который затеяли нацисты против молодого куплетиста-еврея.

– Господин, вы были свидетелем скандала, который поднялся из-за нашего Аполлона? – поворачивает Гейнц к нему голову.

– Нашего? Почему нашего?

– Он друг нашего дома. Семья наша очень огорчена этим случаем. Мы уверены, что он в жизни не держал пистолет в руках. Мы ищем возможность ему помочь.

– Кто этот парень?

– Известный куплетист.

– Но кто он? Откуда? Из какой семьи?

– Не знаю, господин Розенбаум, – сам удивляется Гейнц тому, что ничего не знает о своем друге Аполлоне. – Я не очень-то интересовался его домом и родителями. Он никогда их не упоминал. Единственно, я знаю, что он прибыл в Германию из Польши после войны.

– Как вы зовете вашего друга, господин Леви?

– Аполлон.

– В газете напечатано другое имя.

– Да, конечно. Настоящее его имя Ицхак Меир, – говорит Гейнц.

– Да, – говорит Александр, – положение у него неважное.

– Господин Розенбаум, – взволнованно говорит Гейнц, – почему вы полагаете, что положение его неважное?

– Мой друг Александр опытный адвокат, господин Леви, – вмешивается Габриель в разговор, – и разбирается в судебных вопросах.

– Такие случаи всегда очень запутаны, – объясняет Александр, – все же нашли в его кармане пистолет и на нем отпечатки его пальцев.

– Но ведь Аполлон говорит, что не знает, как попал в его карман пистолет.

– Если будет найден свидетель, который видел того, кто стрелял, господин Леви? Вы полагаете, что такой человек найдется? В эти нервозные дни перед выборами?

– Нет, – говорит Гейнц, – не найдется.

– В этом все дело, – говорит Александр, наливая себе вино в бокал.

Слуга приносит мясное блюдо.

– Господин Розенбаум, извините, если я задам вам вопрос. Могли бы вы взять на себя защиту моего друга Аполлона?

– Г-м-м… – Александр выпрямляется. Пристально всматривается в Гейнца. Снова охватывает Гейнца ощущение, что этот человек касается впрямую его души, как бы намереваясь что-то ему объяснить, чего Гейнц понять не может.

– Если бы вы пришли ко мне в офис, господин Леви, я бы вообще не колебался. Наша профессиональная совесть обязывает защищать любого человека, какое бы мерзкое преступление он не совершил, ибо всегда есть человеческая сторона, которую можно использовать в пользу обвиняемого. Закон это знает, господин Леви. Но… есть формальная и неформальная сторона закона. Вы обращаетесь ко мне с этим вопросом в присутствии принимающих нас чудесных хозяев, – кивает Александр в сторону бледной Моники, которая тут же порозовела. – Тут я могу отнестись к неформальной стороне закона. Господин Леви, без особого желания я бы взял на себя защиту вашего друга. Молодые евреи предают своих родителей и их прошлое. Бегут они в любое место, которое гарантирует им рекламу и богатство. Этих молодых я не защищаю, даже если можно доказать их невиновность.

И, несмотря на то, что трапеза еще не завершилась, Александр складывает белую салфетку, только для того, чтобы отвести взгляд от смущенного молодого человека, затем приветливо спрашивает:

– Почему вы обращаетесь ко мне с этим вопросом, господин Леви?

– Утром мой отец позвонил адвокату-еврею, из самых известнейших в Берлине. Просил его взять на себя защиту нашего друга. Адвокат отказался, объясняя свой отказ тем, что не будет защищать человека из восточной Европы, по имени Ицхак Меир, который еще имеет сегодня наглость выходить на сцены Германии и усиливать антисемитизм в этой стране.

– Ага, – говорит Александр и втыкает ложечку в порцию торта, поставленную перед ним.

– Ага, – говорит Габриель и вытирает салфеткой губы.

Молчание воцаряется за столом. Слышен лишь звук помешиваемого кофе. Солнце ложится косыми полосами на скатерть. Александр отпивает кофе, и обращается к Гейнцу:

– Господин Леви, я еще изучу дело вашего друга-куплетиста.

– Александр, – говорит Габриель другу, – с какой целью ты приехал в Германию?

– Чтобы защищать права еврейства Германии в эти дни.

– Защищать права германского еврейства? – изумляется Гейнц, – Неужели ему грозит опасность?

Александр, Габриель и даже тихая Моника, всегда столь сдержанная, смотрят на Гейнца с нескрываемым изумлением.

– Господин Леви, – спрашивает Габриель Штерн, – вы что, действительно не ощущаете опасности именно еврейству Германии? Настали трудные дни, господин Леви.

Гейнц забыл всю длинную речь, которую приготовил, все хитрости, которыми хотел выпытать у Габриеля причину продажи акций, и спрашивает прямо:

– Господин Штерн, я приехал к вам с намерением спросить, правда ли, по слухам, распространившимся в деловом мире, что вы собираетесь отойти от всех ваших дел и продаете семейные акции? В чем причина такой неожиданной распродажи?

– В этом заключена вся короткая деловая беседа, ради которой вы сюда приехали, господин Леви?

– Да, господин Штерн.

– Господин Леви, причина того, что я оставляю все мои дела, одна-единственная. Но это не деловая беседа. Дела мои в последнее время весьма успешны. Мы выпускаем сейчас патронные гильзы. Да, дела мои расширяются и будут еще более расцветать. Но, господин Леви, у меня вовсе нет желания ждать, пока меня вышвырнут из преуспевающего предприятия моих предков.

Губы Габриеля резко сузились. Глубокие морщины вокруг рта сильнее выделили острый нос и ужесточили лицо.

– До такой степени, вы полагаете, господин Штерн, ужасно положение в Германии?

– Господин Леви, я не полагаю. Я знаю. Намерения ведущих деловых людей Германии я отлично знаю. Быть может, и появится у нас большой государственный муж, докажет свою силу и будет крепко стоять против намерений магнатов. Но так как в данный момент я не вижу такого мужа, которому верю, то я верю намерениям деловых людей, которые, кстати, их и не скрывают.

– Но ведь правительство канцлера стоит крепко, господин Штерн. Или вы полагаете, что у Гитлера есть шанс выиграть на ближайших выборах?

– Выиграет, не выиграет, не столь важно. Более сильные правительства, чем правительство канцлера Брюнинга, потерпели провал из-за всяческих малых интриг.

И снова воцарилось молчание. От толстых сигар Александра и Габриеля поднимается дым. Тонкая сигарета в руках Гейнца не дымит.

– Да, – говорит он, как бы обращаясь к себе, – я это знаю давно. Вот же, позволил другим кормить меня иллюзиями. Если я объясню отцу и деду…

Каждый раз, когда Гейнц упоминает отца, Александр смотрит на него со странным напряжением. Речь Гейнца прерывается. Габриель Штерн продолжает:

– Господин Леви, не теряйте ваше время на долгие объяснения. Вы приехали ко мне как деловой человек. Есть у меня для вас один совет: вывозите ваше имущество из Германии. Всю валюту, все драгоценности, которые можно вывезти, перевезите в Швейцарию. Тотчас же, без задержки.

Наконец-то видит Александр на лице Гейнца понимание, которого все время ждал. Наконец молодой человек уяснил то, чего не мог уяснить его отец. Со щемящим сердцем он смотрит в лицо Гейнца: «Как жаль, юноша, что таким образом пришла к вам весть о вашем долге. Вы шокированы. Вы поняли, что капитал ваш в опасности. Но вас не шокирует душевный капитал, который давно рушится. Много поколений трудилось, чтобы обрести этот капитал. Не так бы я хотел, чтобы вы уяснили себе ваше положение. Дискуссию, которую я начал с вашим отцом, юноша, я хотел продолжить с вами, привести вас через эту дискуссию к самостоятельному национальному сознанию, к тому национальному ядру, которое в вас, юноша».

В Александре пробуждается сильное желание вернуть этого Гейнца, который явно потерял внутреннее равновесие от всего, здесь услышанного, к заброшенным дворам, продолжать разворачивать перед ним полотно той жизни, которая здесь прервалась и исчезла.

Алая полоса в небе расширилась по всему горизонту, появились первые вечерние облака, ветер на грани дня и ночи принес прохладу в комнату. Александр опорожняет бокал и говорит Габриелю, глядя на Гейнца.

– Не хотите пройтись к маленькому шалашу?

– Прошу вашего извинения, я не смогу к вам присоединиться, – Моника касается ладонью лба. Габриель с любовью кивает ей головой.

Воздух во дворе полон запахов дыма и огня. Усилившийся к вечеру ветер несет с собой запахи с нового предприятия. Шалаш находится в соседнем садике. На входе во двор большая вывеска со стершимися от дождя и ветра буквами: «Осторожно, во дворе злая собака».

– Предостерегающая надпись для всяких посыльных. Сколько же их приходило из-за стены… Несмотря на это, ни один из посыльных не был покусан и не уходил без того, чтобы быть накормленным, и еще с едой на дорогу, – смеется Александр и указывает на подвал. – Здесь была миква для омовения. Живой источник давно высох.

В саду лишь путаница тропинок, ни одной клумбы, ни одного цветка. Одни дико растущие кусты. Около грушевого дерева стоит шалаш. Большой деревянный стол заполняет все его пространство, а вокруг него грубые скамьи.