Оружие Возмездия - Олег Дивов

Пожарный норматив покидания кашээмки: за пятнадцать секунд пролезть сквозь весь МТ-ЛБу – войдя через люк механика-водителя, выйти через кормовой. На первый взгляд, для этого требуется грация ленточного глиста. Но когда привыкнешь к машине, запомнишь все острые углы, то и за десять секунд управишься.

Я снова уселся за стол и занялся остатками каши.

Кто бы мог подумать, что назавтра кунг попытается убить меня другим способом, куда более коварным.

Впрочем, он, сволочь, не на того напал.

До деревни Косяка добрались уже в сумерках. Остановились возле типичной хаты-мазанки, и наш водитель скрылся в ней. Скрылся надолго.

Мы с офицерами бродили у машины. Я доложил Афанасьеву об инциденте с распределительным щитом. Майор поглядел на меня так, будто я это нарочно устроил. Он слазал оценить разрушения и сказал: да, предохранитель сработал штатно, но электропитание кунга теперь отрублено напрочь, а провода в таком состоянии, что и думать нечего все наладить по-быстрому.

– Ну вот, оставил ты нас без отопителя.

– Почему – я?!

– Потому что!

– …И не «нас», а только себя. У вас в кабине печка.

– А спать где будем?!

– Там будем, – сказал капитан Дима Пикулин, показывая в сторону хаты. – Чего ты пристал к парню, в самом деле. Он же не нарочно замыкание устроил.

– Это мы еще разберемся! – пообещал Афанасьев.

Судя по интонации, он не был особенно сердит. Просто решил лишний раз напомнить мне, кто тут главный, а кто временно оказался в Вооруженных Силах и теперь своим присутствием в них ставит под вопрос обороноспособность страны.

Косяк все пропадал в хате.

– Погудеть ему, что ли? – спросил я.

Это было не от душевной черствости, просто хотелось залезть в кабину, сесть за руль и гуднуть слегка. Раз уж рулить не приходится. Я очень давно не водил машину. А ведь умел когда-то.

– Имей совесть, – пристыдил меня Афанасьев. – Человек полтора года не видел маму с папой.

Совести хватило еще на пару минут.

– Ну-ка, погуди ему, – скомандовал Афанасьев. – Только негромко.

– Как получится. Это ж «Урал», он тихо не умеет.

– Дай лучше я, – решил Афанасьев. – А то ты еще чего-нибудь замкнешь. Нажмешь на кнопку, и машина взорвется.

Но я уже сидел в кабине и тихо гудел.

Мой сигнал не возымел никакого эффекта.

– Кто ж так гудит? – презрительно сказал Афанасьев. – Дай, я.

– Сами просили негромко…

Капитан Дима Пикулин топтался на обочине. Темнело. Холодало.

– Гляди, как надо! – объявил Афанасьев и погудел как надо.

Машина издала унылый, но оглушительный стон. Так, наверное, вздыхал голодный тиранозавр-рекс.

Из хаты выскочил Косяк и обеими руками замахал нам, приглашая внутрь.

– Извините, – сказал он смущенно.

– Да мы понимаем, – заверил его Афанасьев.

В хате оказалось жарко натоплено и крепко накрыто на стол. Отец Косяка, кряжистый дядька, рано постаревший лицом от крестьянской работы, но в остальном форменный богатырь, уверенно выставил перед товарищами офицерами зеленоватую бутылку. Пузырь был как раз такой, чтобы папаше удобно взять в могучую руку – литра полтора.

– Ну, – объявил Афанасьев, – со свиданьицем!

– Хлопчикам-то нальем маленько… – папаша едва заметно подмигнул.

– Только маленько, – согласился майор.

Ох, какой там был стол. И все домашнее, с этой вот благодатной украинской земли. Плотное такое, сочное, убедительное. И сало, разумеется. Я к салу всегда был равнодушен, но тут уж сам Бог велел. Специалисты нынче уверяют, что это пища бедных, и с дальнейшим врастанием Украины в Европу доля сала в местном рационе будет неукоснительно снижаться. Не верю. Скорее русаки перестанут занюхивать водку хлебной корочкой – этот ритуал уже утратил культовый статус, и его адепты вымирают. А жаль. Попробуйте вместо закуски водку занюхать хлебом. Очень интересный эффект. Вот так и сало. Оно неспроста. Даже перестав его непосредственно поедать, на нем будут готовить. И это – надолго…

Майор Афанасьев внимательно пригляделся, как у сержантов проскочила первая рюмка и, похоже, остался доволен. Мы, конечно, малость осоловели с отвычки, но под стол не сползли.

– После третьей – стоп, – сказал нам Афанасьев. – Тебе завтра за руль, а тебе… Просто ни к чему.

Естественно, надо ему больно, чтобы я на всю казарму дышал самогонным перегаром.

Завязался ни к чему не обязывающий застольный разговор. Третья рюмка наступила как-то очень быстро. Потом у капитана Димы Пикулина изъяли пистолет. Косяк попросился сходить на танцы в клуб. Афанасьев строго наказал ему, чтобы больше – ни капли. Косяк пообещал и тут же исчез. Стало окончательно вольготно. Куда-то пропали хозяева. А мы с офицерами сидели и просто болтали обо всем на свете. Почти как равные. И ни слова про армию.

Дальнейшее помню смутно. Афанасьев вроде бы сказал мне, что после следующей (не понять, седьмой или десятой) – точно стоп, и я согласился. Разобрать приказ майора на слух мне удалось с трудом, из чего я сделал вывод, что действительно, всем пора закругляться. Капитан Дима Пикулин широко улыбался и невнятно булькал. Ему было хорошо. Афанасьев обнял его и повел на двор. Там оказалось по щиколотку снега. И наш «Урал» стоял весь белый. И с неба падали огромные хлопья. Я запрокинул голову и ловил их лицом.

Капитан Дима Пикулин увлеченно блевал себе под ноги, Майор Афанасьев на всякий случай придерживал его за пояс. Отстрелявшись, капитан не пожелал уходить со двора просто так. Он принялся собирать с капота машины снег и забрасывать им следы своей жизнедеятельности. Майор бродил за капитаном, как привязанный, крепко вцепившись в его поясной ремень.

Я стоял под снегом и думал – помню, как сейчас, – что вернусь в бригаду совершенно другим. Что-то произошло со мной на этих учениях. Несколько дней относительной свободы вытолкнули меня в другое измерение.

Придя в армию с искренним желанием понять ее, я уже через неделю оказался совершенно раздавлен бессмысленным ужасом открывшегося мне. Армия жила ради себя. Это был изношенный организм, тратящий две трети сил, чтобы стоять на ногах. Еще треть уходила на имитацию деятельности. Честно говоря, я испугался тогда. И сбежал в штаб учебной дивизии – туда, где руководили имитацией. Убедился: да, учебка это несерьезно. Понадеялся увидеть что-то другое в войсках. И угодил в ББМ, ха-ха-ха. И испугался окончательно. Впервые в жизни мне стало по-настоящему страшно за свою страну. Вменяемое государство просто не могло допустить такого безобразия. Я искал признаки того, что наша армия жива, повсюду. Она же сейчас воевала, как-никак. Оглядывался на соседей по «площадке», присматривался к коллегам-артиллеристам на полигоне. Но везде так или иначе проглядывало одно и то же. И рассказы офицеров-«афганцев» подтверждали мое горькое открытие. Армия утратила внутренний смысл. Она не понимала, зачем она есть.