Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века - Густаво Беккер

Последние слова она произнесла с особым ударением. Алонсо не мог не понять издевательской иронии, заключенной в них. Он вскочил, словно подброшенный пружиной. Провел рукой по лбу, как будто гнал страх, который существовал в его разуме, но не в сердце, и, обращаясь к красавице, что, склонившись, продолжала разжигать огонь в камине, сказал окрепшим голосом:

— Прощай, Беатрис, прощай… До скорой встречи!

— Алонсо! Алонсо! — воскликнула она, быстро повернувшись, но, когда она попыталась его остановить или сделала вид, что пытается, юноша уже исчез.

Через несколько минут раздался удаляющийся топот конских копыт. Красавица, не скрывая радостного выражения гордости и удовлетворения, окрасивших румянцем ее щеки, прислушивалась к цокоту копыт до тех пор, пока он не затих.

А старые дамы по-прежнему продолжали свои истории о привидениях. Ветер свистел за окнами, и колокола звонили где-то в городе, вдалеке.

Прошел час, два, три, приближалась полночь. Беатрис ушла в свою молельню. Алонсо все не было, он не возвращался, хотя доехать туда и вернуться обратно можно было меньше чем за час.

— Наверное, он испугался, — сказала себе девушка; она попробовала прочитать несколько молитв, которые обычно читаются в День поминовения усопших, но у нее ничего не получилось. Тогда она закрыла молитвенник и направилась к ложу.

Погасив лампу и задернув двойные шелковые занавеси, она заснула, но сон ее был неспокойным, нервным.

На башне Постиго часы пробили полночь. Сквозь сон Беатрис услышала звуки колокола — медленные, глухие, печальные, грустные. Она приоткрыла глаза. Ей показалось, что вместе со звуками колокола она услышала, как кто-то зовет ее по имени, но далеко, очень далеко, и голос этот — приглушенный, страдальческий. Ветер стонал за окном.

— Наверное, это ветер, — сказала она и, положив руку на сердце, попыталась успокоиться.

Но сердце билось все сильнее и сильнее. Лиственничные двери молельни заскрипели на петлях, и скрип был пронзительным и долгим.

Внезапно двери, ведущие к ее комнате, заскрежетали: сначала дальние, потом те, что ближе. Одни — глухо и тяжело, другие — пронзительно, как стон. Затем наступила тишина, но тишина, полная странных шорохов, полуночная тишина, с монотонным бормотанием воды где-то вдалеке, дальним лаем собак, смутными голосами, неразборчивыми словами. Слышались какие-то шаги, то приближаясь, то удаляясь, потом как будто шорох одежды, вздохи, прерывистое, усталое дыхание почти рядом, содрогание чего-то невидимого, чье присутствие чувствуется в темноте где-то поблизости.

Беатрис, дрожа, едва дыша, высунула голову из-за занавесей постели и прислушалась. Казалось, звучали тысячи самых разных звуков. Она провела рукой по лбу, снова прислушалась: ничего, тишина.

Казалось, она видела при нервном свечении зрачков, как какие-то тени вокруг двигались туда-сюда, но когда она попыталась всмотреться внимательней: ничего, лишь темнота, непроницаемая темень.

— Ба! — воскликнула она и вновь опустила свою красивую головку на подушку из голубого атласа. — Я такая же трусиха, как эти бедняги, у которых от страха сердце уходит в пятки, когда они слышат все эти небылицы о призраках и привидениях.

И, закрыв глаза, она попыталась заснуть, но старания ее были напрасны. Вдруг она снова привстала, бледная, взволнованная, испуганная. Теперь это уже не казалось: зашумели, раздвигаясь, драпировки у дверей и зазвучали шаги, они звучали глухо, едва слышно, но они приближались, и в такт с ними скрипело что-то еще, то ли дерево, то ли кости. Они были все ближе и ближе, и вдруг сдвинулась со своего места скамеечка для молитв, что стояла рядом с кроватью. Беатрис вскрикнула и съежилась, спрятала голову под одеяло, задержала дыхание.

Ветер продолжал сотрясать окна, вода в фонтане все лилась и лилась с вечным монотонным шумом, дальний лай собак прорывался сквозь шум ветра, а колокола города Сории, одни ближе, другие дальше, все звонили и звонили по душам усопших.

Так прошел час, два, ночь, целый век, потому что ночь показалась Беатрис вечной.

Наконец стало светать. Очнувшись от страха, девушка — при первых лучах света — приоткрыла глаза. После бессонной и страшной ночи — как красив, как хорош белый свет ясного дня! Она раздвинула шелковые занавеси ложа и уже была готова посмеяться над своими ночными страхами, когда вдруг холодный пот прошиб ее, глаза вылезли из орбит, лицо стало смертельно бледным: на скамеечке для молитв лежала, окровавленная и рваная, голубая лента, которую она потеряла на горе, голубая лента, за которой отправился Алонсо.

Когда насмерть перепуганные слуги пришли, чтобы сообщить Беатрис о гибели сына-первенца графов де Алькудьель, — его тело, изуродованное волками, нашли в зарослях на Горе Призраков, — то они увидели, что она лежит, скорчившись, без движения, возле постели. Руки ее крепко вцепились в эбеновые колонки кровати, рот был приоткрыт, губы побелели, тело было твердым, как будто окоченевшим. Она была мертва. Она умерла от страха!

Говорят, что вскоре после этого происшествия нашли сбившего с пути охотника, который оказался в ночь перед Днем поминовения усопших на Горе Призраков. Перед тем как умереть, он успел рассказать, что там было. Он говорил, что — среди всего прочего — видел, как скелеты погибших тамплиеров и местных рыцарей, погребенных во дворе часовни на горе, когда зазвучала молитва, с ужасным грохотом поднялись из могил и, оседлав скелеты скакунов, стали преследовать, как охотники зверя, красивую бледную женщину с распущенными волосами и голыми, окровавленными ногами. Она кричала от ужаса, кружась у могилы Алонсо.

ПЕЩЕРА МАВРИТАНКИ

Напротив терм Фитеро,[60] на скалах, у подножия которых несет свои воды Алама, еще виднеются развалины заброшенного арабского замка, знаменитого во времена Реконкисты,[61] так как именно здесь был театр битв, в которых свершили великие подвиги и те, кто защищал замок, и те, кто водрузил на его зубчатых стенах знамя с изображением Креста.

От стен остались только жалкие руины, камни сторожевой башни упали в ров и совсем его завалили, в оружейном дворе выросли кусты ежевики и пышно разросся хрен; куда бы вы ни бросили взгляд, всюду видны только обвалившиеся арки, темные, источенные временем каменные блоки; здесь — часть стены с дозорной башней, в трещинах которой вьется плющ, там — главная крепостная башня, которая держится едва ли не чудом, дальше — колонны с железными кольцами, когда-то связанные с подъемным мостом.