Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века - Густаво Беккер

Рядом с Маргаритой стоял Педро; по временам он поднимал на нее глаза, но при виде слез снова опускал их и, так же как она, хранил глубокое молчание.

И все молчало вокруг, как бы из уважения к ее скорби. Вечерние звуки стихали, ветер спал, и тени начинали окутывать густые деревья.

Так прошло несколько минут. Между тем угас последний луч солнца, тонущего за горизонтом; луна стала смутно обрисовываться на фиолетовом фоне сумеречного неба, и одна за другой появлялись самые крупные звезды.

Наконец Педро прервал тяжкое молчание и воскликнул глухим, дрожащим голосом, обращаясь как бы к самому себе:

— Это невозможно, невозможно!

Потом он приблизился к неутешной девушке, взял ее за руку и промолвил нежно и ласково:

— Маргарита, любовь для тебя все, и ты ничего не видишь за ее пределами. Однако, кроме нашей любви, существует еще и нечто другое, столь же важное, — мой долг. Наш сеньор, граф де Гомара, завтра выступает из замка, чтобы присоединить свое войско к войскам короля Фернандо, который идет выручать Севилью из рук неверных.[48] Я должен сопровождать графа. Я темный сирота, у меня нет ни имени, ни родных; ему я обязан всем. Я служил ему в мирные времена, спал под его кровлей, грелся у его очага, ел его хлеб. Если я покину графа сегодня, завтра его люди заметят мое отсутствие и, выступая тесной толпой из ворот замка, с удивлением спросят: «Где же любимый оруженосец графа де Гомара?» И сеньор мой ответит смущенным молчанием, а его пажи и шуты насмешливо скажут: «Графский оруженосец — воин только с виду, парадный боец!»

Тут Маргарита взглянула на своего возлюбленного глазами полными слез; губы ее зашевелились, как будто хотели что-то сказать, но рыдания заглушили голос.

Педро продолжал еще нежнее и убедительнее:

— Ради бога, не плачь, Маргарита, не плачь, твои слезы приводят меня в отчаяние. Я покидаю тебя, но ведь я возвращусь, когда прославлю свое имя… Господь поможет нам в нашем святом деле. Мы отвоюем Севилью, и король наградит нас землями на берегах Гуадалкивира. Тогда я вернусь за тобою, и мы поселимся вместе в этом арабском раю, где, как говорят, даже небо лазурнее и чище, чем в Кастилии. Я возвращусь — клянусь тебе; возвращусь, чтобы сдержать слово, которое торжественно дал в тот день, когда надел тебе на палец колечко — ведь это залог моего обещания.

— Педро! — воскликнула Маргарита твердо и решительно, подавляя волнение. — Ступай, ступай, защити свою честь! — С этими словами она бросилась в объятия возлюбленного и прибавила тихо и взволнованно: — Ступай, защити свою честь… но вернись и возврати мне мою!

Педро поцеловал ее в лоб, отвязал лошадь и поскакал по тополиной аллее.

Маргарита глядела ему вслед, пока его не окутал ночной туман, а когда всадник совсем исчез из виду, вернулась в селение, где ее ждали братья.

— Нарядись хорошенько, — сказал один из братьев, едва она вошла в дом, — завтра все идут в Гомару проводить графа — он отправляется в Андалусию.

— Мне грустно смотреть, как уходят люди, которые, может, не вернутся, — отвечала Маргарита, вздыхая.

— Ты непременно должна пойти с нами, — настаивал другой брат, — да будь поспокойней и повеселей: тогда не станут болтать, что твой возлюбленный в замке живет и теперь на войну уходит.

Только что занялась заря, как по всей Гомаре прогремели звонкие трубы графского войска, и крестьяне из окрестных селений, собравшись большими толпами, увидали на самой высокой башне развевающееся знамя своего сеньора. Любопытные ожидали уже около часа; одни расселись по краям крепостных рвов; другие взобрались на деревья или бродили по равнине, теснились на вершинах холмов, цепью растянулись вдоль дороги. Ожидающие стали уже проявлять нетерпение, когда снова заиграли трубы, загремели цепи подъемного моста, тяжело опустившегося на ров, взвились железные решетки, а массивные крепостные ворота заскрипели и отворились, являя взору оружейный двор.

Народ поспешил столпиться по обеим сторонам дороги, чтобы лучше разглядеть блестящее вооружение и роскошное убранство графской свиты, — граф славился во всей округе пышностью и богатством.

Шествие открывали глашатаи. Порой они останавливались, трубили в трубы и громко объявляли королевский указ, призывавший вассалов короля на войну с маврами, а городам и свободным селениям предлагалось пропускать войско и оказывать ему содействие.

За ними следовали величавые герольды в сверкающих одеяниях, с гербами, расшитыми золотом и цветными шелками, в беретах, украшенных яркими перьями.

Затем ехал на вороном жеребце главный оруженосец, вооруженный с головы до ног, вздымая знамя своего властелина с девизами и гербом. У левого стремени шел исполнитель правосудия, в красной с черным одежде.

Оруженосцу предшествовало двадцать знаменитых трубачей, которых так превозносят наши королевские хроники за невероятную силу легких.

Когда пронзительный звук труб перестал спорить с ветром, послышался глухой, мерный и однообразный гул. То шли воины, вооруженные длинными пиками и снабженные крепкими кожаными щитами. За ними двигались орудия и деревянные башни, стрелки и мелкая прислуга, состоящая при вьючных лошадях.

Потом пронеслись на лошадях латники крепостного гарнизона, поднимая облако пыли. Их железные латы ярко сверкали, их копья составляли целый лес.

Наконец, окруженный пажами, разодетыми в богатые шелковые одежды, сопровождаемый оруженосцами, показался граф; перед ним, на великолепных мулах, убранных чепраками и кистями, ехали литаврщики.

При виде графа толпа разразилась громкими приветственными возгласами, заглушившими крик женщины, которая упала, точно сраженная молнией, на руки тех, кто поспешил к ней на помощь. То была Маргарита, узнавшая своего таинственного возлюбленного в неприступном и великолепном графе де Гомара, одном из самых знатных и могущественных вассалов кастильской короны.

Покинув Кордову,[49] войско дона Фернандо наконец достигло Севильи. По дороге ему пришлось выдержать немало битв в Эсихе, Кармоне, Алкала-дель-Рио-Гуадайра, и, только овладев знаменитым замком, королевские войска подошли к городу неверных.

Граф де Гомара, неподвижный и бледный, сидел в своей палатке, опираясь на рукоять меча и устремив глаза в пространство с тем неопределенным выражением, которое бывает у людей, смотрящих в одну точку и не видящих ничего вокруг.

Около него стоял старейший из его оруженосцев, единственный человек, который осмеливался подступиться к графу во время приступов черной хандры, не рискуя навлечь гнев на свою голову.