Клинок инквизиции - Диана Удовиченко

– Только вот от вервольфа спасти не смог, – пробурчал Дан.

– Не кори себя, дорогой друг, всякая сила имеет предел. Однако должен заметить: народ не питает нежного чувства к святой инквизиции и не верит, что она может защитить от нечисти. Ты – другое дело. Брат Яков отлично это понимает, потому он и сделал тебя ближним, дал громкое имя – для того чтобы горожане видели: инквизиции служит святой человек.

– Клинок! – словно подтверждая слова Андреаса, выкрикнул широкоплечий, испачканный сажей кузнец в прожженном фартуке. – Когда ты найдешь вервольфа?

– Сил нет, – подхватила хорошенькая девушка. – Я устала бояться. Вдруг завтра он убьет меня?

– Вчера мою доченьку сожрал проклятый зверь, – рыдала пожилая женщина. – Сегодня сожгли бедняжку. Даже могилы не осталось, поплакать негде…

– Помоги…

– Не тех хватают…

– Где твой божественный дар…

– Надежды никакой…

Дан хмуро пробирался сквозь толпу, которая становилась все гуще. Бледные лица, в глазах – ужас и безысходность.

Люди боятся всего – вервольфа, ведьм, колдунов, инквизиции. Страх густится над Равенсбургом тяжелым грязным облаком, а воины Христовы бессильны. Дан ощущал беспомощность и стыд перед горожанами. Он был уверен, что многое мог бы сделать, со своим опытом розыскной работы, видел, что инквизиция мечется без толку, тычется в разные стороны, хватает не тех, действует беспорядочно. Теперь за поиск вервольфа отвечал Волдо, но тот просто солдат, не ищейка… А он, Дан, вынужден заниматься отловом и арестами колдунов. Спору нет, с ними тоже не так легко бороться, попадались очень опасные твари. Но как раз с этим справился бы и Волдо.

– Куда идем-то? – спросил Энгель, пробиваясь сквозь толпу.

Находиться в центре внимания парню явно не нравилось: он глубже надвигал капюшон плаща, пряча лицо, сутулился и опасливо оглядывался по сторонам, словно ожидал преследования. Дан в который раз подумал: Энгель ведет себя подозрительно, ему есть что скрывать.

– Деревня Шильфхор, колдун Йохан Миллер.

Сосед донес, что старик носит на поясе, возле кошеля, волчий хвост, и каждый вечер, выходя на крыльцо, долго осматривается вокруг, словно ищет кого-то.

– Деревня-то на два дома, – злился по дороге Энгель. – А колдунов словно блох на собаке.

– Что-то будет, что-то будет, – подхватил Ганс.

– Тебе не кажется, что он просто дурачок? – тихо спросил Энгель у Дана. – Он силен телом, но разумом – младенец.

Дан пожал плечами. Раньше он тоже так думал, в последнее же время стал замечать: перед каждым таким высказыванием Ганс как будто принюхивается к воздуху. И ведь он часто оказывался прав: предрекаемая им беда случалась. Может быть, здоровяк и правда что-то чувствовал?

Войдя в дом колдуна, Дан сразу вспомнил историю с Адельгейдой. Здесь пахло травами, пучки которых висели на стенах. И сам старик, поднявшийся с лавки навстречу гостям, выглядел безобидным и потерянным.

Как положено, Дан объявил об аресте и обвинениях. Колдун вздохнул, протянул руки, даже не пытаясь оправдаться – узловатые, обветренные ладони дрожали. По морщинистой щеке стекала слеза. Энгель скрутил запястья колдуна веревкой. Он тоже чувствовал себя неловко.

Травника вывели на улицу. Из окон смотрели соседи. Дан огляделся: интересно, кто из них донес на старика? Вон та молодая женщина, нервно прикусившая губу? Или мужик в грязной рубахе?

Кто-то потянул его за рукав:

– Дедушку Йохана сожгут? Да?

Перед Даном стояла маленькая девочка, которая чем-то напомнила ему Агату. Белокурые волосы, наивные голубые глаза, удивленно-задумчивый взгляд.

– Не жгите дедушку, он добрый. Я зимой болела, а он меня вылечил. Он в лес ходит, травки собирает…

– Лорхен! – Из дома выбежала женщина, подхватила девочку на руки, прижала к себе. – Простите ее, добрые господа, она мала еще…

– А старый Йохан ничего не сделал! Это правда! – К ним подошел мальчишка-подросток, насупился. – Он травник, и ни в какого волка не оборачивался, вранье это все. На него Карл-мельник донес, старый Йохан ему долг вовремя отдать не смог!

– Лотар! – воскликнула женщина. – Иди в дом!

– А что? Это все знают!

– Простите и его, он у нас дурачок. Не понимает, что говорит.

Дан смотрел на возмущенное лицо подростка, на полные слез глаза девочки, на испуганную женщину, дрожащего старика… На мрачных соседей. Вспоминал Адельгейду, слова ее мужа. Люди боялись уже не вервольфа. Люди боялись инквизиции. И его, Клинка.

– Пойдем, – вздохнул Энгель. – Приказ есть приказ…

– Не колдун он, – произнес вдруг Ганс.

От неожиданности Энгель запнулся. Здоровяк редко радовал осмысленными высказываниями.

– Как это понимать?

– Не колдун он. Я такие вещи чую.

То ли дело было в этих словах, то ли в беспомощности старика, то ли во взглядах людей… Но Дан вдруг искренне поверил: не колдун. Выругался сквозь зубы, снял веревку с запястий Йохана:

– Ты свободен.

Травник не понял, не поверил счастью. Стоял, ссутулясь и покорно ожидая своей участи.

– Ты свободен! – зло повторил Дан.

– Что ты делаешь? – шепнул в ухо Энгель. – Я понимаю, жалко деда… но подумай о нас. Гореть нам всем вместо него.

– Он свободен. – Еще раз громко сказал Дан, огляделся по сторонам. – Я, Клинок инквизиции, объявляю его невиновным! И добавил: – Где мельник Карл?

Люди испуганно молчали.

– Карл-мельник? Где он?

– Пойдемте, я провожу, – вызвался тот самый подросток, который защищал Йохана.

Мальчишка бесцеремонно потянул Дана за плащ, пошел перед отрядом, показывая дорогу. Крестьяне последовали за ними: любопытство пересилило страх.

Дом Карла-мельника, крепкий, добротный, с красной черепичной крышей, стоял в середине деревни. Дан поднялся на крыльцо, постучал. Дверь распахнулась, на пороге стоял широкоплечий молодой мужик.

– Святая инквизиция, – вежливо представился Дан, положив ладонь на эфес меча.

Мельник подобострастно поклонился:

– Я уж все рассказал в городе-то, добрые господа.

– Хочу еще раз послушать. – Голос Дана стал подозрительно нежным. – Чтоб уж наверняка.

– Так старый Йохан как есть колдун, – убежденно заговорил Карл. – По ночам все шныряет и шныряет, может, он в вервольфа и обращается. А уж коли не обращается, так точно волков прикармливает, не сомневайся, добрый господин…

– Врешь ты все! – не выдержал Лотар. – Не слушайте его, господин Клинок!

– А вы что скажете, добрые люди? – Дан обернулся к селянам. – Колдует Йохан или нет?

Те, с кем он встречался взглядами, прятали глаза, пытались скрыться за спинами соседей.

– Значит, добрых людей здесь двое, – мрачно заключил Дан. – Мальчишка и девчонка. Остальные терпят. А если завтра мельник на тебя донесет? – Он ткнул пальцем в первого попавшегося крестьянина. – На тебя? Тебя?.. На ваших детей?

– Не виноват Йохан ни в чем, – раздался робкий женский голос. – Это Карл всей деревне муку дает в долг и деньги в рост. А должникам инквизицией грозит…

– Так и есть! – хриплый бас.

– Вот кто настоящий кровопийца! Он, Карл! – подхватили остальные.

– Значит, долги именем Господа выбиваешь? – нехорошо прищурился Дан. – А церковь тебе вроде коллекторской фирмы?

Карл попятился было в дом, но в челюсть ему врезался кулак, раскровенил рот, выкрошил пару зубов. Дан за шиворот вытянул доносчика, сбросил с крыльца, спустился следом, продолжал наносить удары, вкладывая в них всю накопившуюся за последнее время ярость.

– За что, за что, добрый господин? – подвывал мельник.

– За ложный донос, ложные показания, клевету, попытку ввести в заблуждение следственные органы, – оттарабанил Дан, не заботясь о том, чтобы его поняли.

Друзья втроем оттащили его от избитого мельника.

– Ты что творишь?! – в очередной раз вопросил Энгель.

– Командир здесь я, и отвечать перед Шпренгером мне, – отрезал Дан.

Он резко развернулся и зашагал по дороге прочь. Остальные двинулись следом, храня мрачное молчание. Только Ганс опять бормотал:

– Что-то будет, что-то будет…

– Что-то теперь будет непременно, – зло подтвердил Энгель.

Настя

В скриптории стояла тишина, нарушаемая только шуршанием перьев да звуком пемзы, которой шлифовали пергаменты. В высокие окна щедро лился дневной свет – октябрьский день выдался на редкость солнечным. Четыре монахини за столами даже не подняли голов при появлении Насти. Две из них аккуратно выводили на пергаменте ровные строчки, то и дело макая перья в чернильницы, две другие прокалывали шилом исписанные листы, сшивали их в книги.

– Садись сюда, сестра, – сестра Мина, пожилая монахиня с морщинистым серым лицом, указала на заваленный свитками стол. – К переписыванию ты еще не готова. Начнешь с очистки старых пергаментов. – Она положила перед Настей кусок пемзы и бритву. – Это делается так… – Сестра Мина принялась бережно, почти любовно водить по поверхности старого свитка. – Если чернила въелись глубоко, воспользуйся бритвой. Вот так…