Клинок инквизиции - Диана Удовиченко

Выбравшись из лаза, она приладила назад кусок стенки шкафа, быстро рассовала свитки по полкам и уселась выполнять задание сестры Мины. Голоса Настю больше не тревожили, только иногда она ощущала легкое дуновение на щеке, будто кто-то махал рядом невидимым крылом.

Отец опять пришел пьяным, тяжело свалился на тюфяк и сразу захрапел, наполняя дом удушливым запахом перекисшего в желудке пива. Хеди вздохнула с облегчением: сегодня набрался как следует, значит, придираться и бить не будет. Пока жива была матушка, побои делились поровну, теперь же все доставалось ей одной.

Хеди тихонько зевнула, устроилась в углу. Лишь бы не проснулся до утра. Там, конечно, даст пару тумаков, но несильных – ему с похмелья шевелиться лень, голова болит. А вот пьяный отец лют, если попасться ему под руку, и до смерти прибить может. Матушка от последней расправы так и не оклемалась, все говорила, в животе будто что-то оборвалось, тяжело умирала, бедняжка.

– Хеди… Хеди, где тебя черти носят, проклятая девка! – донеслось вдруг из темноты.

Девушка вздрогнула: проснулся, теперь мучить начнет… Но на этот раз обошлось малым.

– Сходи к Фило за пивом! – потребовал отец.

Хеди не посмела возражать. Достала из тощего кошелька последние два пфеннига, накинула шаль и выбежала из дома.

На улице было темно, пусто и холодно, колючий ветер раздувал юбку, кусал за икры, забирался под шаль. Наклонив голову, Хеди быстро шагала в сторону трактира, по сторонам старалась не смотреть: страшно. И не заметила, как из подворотни выскользнула огромная тень. Человековолк шагнул вперед, загородил девушке дорогу, Хеди тихо вскрикнула, глядя в желтые глаза.

Потом на улице снова стало тихо.

Сенкевич

В самый темный предрассветный час, когда все добрые горожане дрожали в домах за крепко закрытыми дверьми, когда в ночи бродил вервольф, а колдуны заканчивали кровавые шабаши, ростовщик Готтлиб Херманн проснулся от странного беспокойства. Что-то было не так. Он прислушался – никаких подозрительных звуков. Зажег свечу, вгляделся в сумрак комнаты – ничего.

Но неясное ощущение не оставило Готтлиба Херманна. Поселилось под ложечкой, щекотало, предупреждало. В темноте кто-то был. Кто-то подбирался оттуда, невидимый и неуловимый. Готтлиб был человек не робкого десятка, каждый ростовщик умеет за себя постоять – чего только стоят драки с разорившимися должниками. Однако сейчас ему стало страшно. Готтлиб вернулся в постель, накрылся пуховым тюфяком, как будто он мог защитить, и крикнул:

– Хельга!

Ответа не последовало, старая служанка была глуховата. Впервые в жизни Готтлиб Херманн пожалел, что не обзавелся женой и детишками. Будь он отцом большого семейства, сейчас нашлось бы кому откликнуться на призыв.

– Хельга! – громче заорал он.

Раздались шаркающие шаги, ростовщик вздохнул с облегчением.

– Хельга, чтоб тебя! Возьми свечу и осмотри все углы.

К нему протянулась старческая рука. Готтлиб сделал движение, чтобы отдать свечу, и замер, с ужасом глядя на служанку. Хельга стояла не меньше чем в пяти шагах от него. Ее правая рука, невероятно гибкая, словно змея, все удлинялась и удлинялась, пока не закачалась перед самым носом Готтлиба.

Ростовщик завизжал. Рука игриво щелкнула его по носу, поползла обратно и с хрустом встала на место. Зато теперь в движение пришла голова Хельги: закинулась назад, выкрутилась вправо, влево, повернулась затылком к обезумевшему хозяину, сделала полный оборот, остановилась… При этом лицо служанки ничего не выражало, глаза оставались совершенно пустыми.

Собрав все силы, Готтлиб встал на ноги. Колени дрожали, но он все же попытался боком пробраться к двери. Хельга загородила вход, губы ее раздвинулись, из горла вырвалось шипение, потом раздался глумливый бас:

– Спляшем?

Ростовщик оттолкнул служанку и рванулся прочь из дома. Хельга догнала его уже на крыльце, схватила с силой, неожиданной для хилой старухи:

– Спляшем?

И, сжимая в объятиях полуживого хозяина, понеслась по улице в разухабистом танце. У Готтлиба не было сил ни сопротивляться, ни кричать, он мог лишь мысленно молиться о спасении. Вдруг ростовщик ощутил, что тело его повинуется движениям Хельги. Странно, но теперь он даже получал от танца удовольствие. Ноги сами рвались в пляс, руки судорожно подергивались.

Служанка отпустила ростовщика, и тот сам с громким криком прошелся по улице, загибая сложные коленца, подскакивая и вздергивая руки.

В домах загорались огоньки, из окон робко выглядывали сонные соседи. Увидав безумный танец, люди поспешно прятались, бормоча молитвы.

– Спляшем? – басом орала Хельга.

– Спляшем! – так же низко отвечал Готтлиб.

В это время на внутреннем дворе ростовщичьего дома появился юркий мальчишка. Оглядевшись, подкрался к окну. Треснула под ударом слюда, парень ловко подтянулся и исчез в доме. В комнате он достал из-за пояса огниво, свечу, зажег ее и подошел к сундуку. Быстро взломал замок, откинул крышку и довольно хихикнул, увидев аккуратные мешочки, полные монет. Мальчишка подбежал к окну, свистнул, дождался ответного свиста и принялся вышвыривать кошели наружу. Покончив с этим, убрался из дома тем же путем, что и вошел.

Между тем танец на улице становился все более диким, движения – беспорядочными, тела плясунов содрогались в конвульсиях, на губах выступила пена, лица искажались уродливыми гримасами.

– Спляшем?

– Спляшем!

– Именем Господа, остановитесь! – Перед парой вырос ночной патруль ближних.

Готтлиб с Хельгой не обратили на стражей никакого внимания.

– Одержимые, – сплюнул капитан патруля, – пляска святого Витта.

– Неужели к нам пришла? Мало нам вервольфа, – охнул его товарищ. – В прошлом году половина Брандербурга от нее вымерло, говорят.

– На все воля Божья, – сурово ответил капитан. – Вяжите их.

Несчастных скрутили и поволокли в ратушу. Даже связанные, они продолжали судорожно дергаться.

Две фигуры, укутанные в плащи, быстро удалялись от дома ростовщика в сторону леса, над которым уже брезжил рассвет.

Наутро в доме фон Барнхельма Сенкевич строго выговаривал Клаусу:

– Зачем ты служанку зацепил? Какой был приказ?

– Подумаешь, старая баба… – возразил альбинос.

– Женщин и детей не трогать! – отчеканил Сенкевич. – Прощаю в первый и последний раз. Иначе выгоню, сам будешь от инквизиции бегать.

– Понял, – хмуро кивнул Клаус и добавил шепотом: – Чтоб они сдохли…

– Ты хоть отозвал своих маленьких друзей или они до сих пор герра Херманна одолевают?

– А зачем? – философски протянул демонолог. – Подумаешь, бесы… Как сожгут ростовщика, они сами уйдут. Пока пусть пляшет.

Сенкевич пересчитал мешочки: двадцать, по сто золотых гульденов каждый. Бросил Аарону и Клаусу по кошелю: заслужили. Усмехнулся: эти деньги можно вложить в торговлю, не все ж разорять фон Барнхельма. Скоро он захватит этот город, станет его «крестным отцом» – жаль потом будет уходить. Ничего, оставит хозяйство на Клауса с Аароном, пусть рулят.

– Только не кутите громко. Сейчас ростовщика явно отправят на костер, церковь захочет наложить лапу на его имущество, придет, а сундуки пустые. Станут искать грабителей.

– Да не до того им, чтоб они сдохли! – отмахнулся демонолог. – Святоши ведьм гоняют, вервольфа все ищут, чтоб он сдох.

– Ладно, ступайте, – кивнул Сенкевич. – Молодцы, хорошо сработали. Позовите мне Губерта, как появится.

Дальний родственник барона Губерт, то ли внучатый племянник, то ли пятиюродный брат, был писателем и поэтом. Вернее, хотел таковым стать. Правда, как говорил барон, парень еще ничего не накропал – только просаживал по трактирам гульдены доброго дядюшки в поисках вдохновения, неизменно находя вместо него шлюх и вино. Однако вид у Губерта был просветленный, взгляд возвышенный, речь грамотная, а главное, он умел располагать к себе людей. Поэтому фон Барнхельм выхлопотал для него разрешение на посещение церковной библиотеки.

Губерт, кудрявый улыбчивый парень лет двадцати, явился только к вечеру.

– Я перелистал все хроники Равенсбурга, что были у брата Юргена, – сообщил он. – Сказал, что мечтаю воспеть родной город в большом стихотворном труде. Старик обрадовался ученому собеседнику и принес мне груду книг со свитками. Я выписал самые важные события, как вы и поручили.

Сенкевич взял лист бумаги, пробежался взглядом по аккуратным строчкам: казнь, еще казнь – одиночная, убийство, бунт… Все не то, все мелко. Конечно, сейчас из-за охоты за ведьмами весь Равенсбург – скопление негативной энергии. Но нужно ее средоточие, место, где зло копилось годами, а то и столетиями. Нужна темная тайна. Неужели в городе такой нет?

– Я осторожно расспросил брата Юргена. Тот обронил, что самые важные и тайные записи находятся в ордене инквизиторов, в особом хранилище ратуши.

Сенкевич хмыкнул. Где быть трудам чернокнижников и демонологов, как не в руках инквизиции? Такие книги положено сжигать, но вряд ли святые отцы уничтожают всю литературу. Экзорцисты – те же демонологи, и кто знает, какими делами они балуются на досуге? Темные книги содержат слишком много полезной информации, чтобы ученые инквизиторы согласились с ними расстаться. Нет, наверняка жгут самые безобидные вещи, а по-настоящему опасные оставляют для собственного пользования.