Галлюцинации - Оливер Сакс

Возвращаясь к Гордону Х., рискну предположить, что поражение правой затылочной доли привело к одностороннему синдрому Антона (хотя я не знаю, был ли такой синдром когда-либо описан). Содержание его галлюцинаций (в отличие от галлюцинаций больных Ланса) определялось и формировалось восприятием неповрежденной половины поля зрения, а сами галлюцинации органично сливались с реальными зрительными образами.

Мистеру Х. стоило лишь повернуть голову для того, чтобы обнаружить, что его восприятия иллюзорны, но это нисколько не поколебало его уверенность в том, что он одинаково хорошо видит в обе стороны. Если бы его вынудили, то мистер Х., наверное, согласился бы с тем, что у него есть галлюцинации, но для него они все равно остались бы реальными – он был бы уверен, что галлюцинирует реальностью.

10. Делирий

Будучи студентом, в 50-е годы я работал в Мидлсекском госпитале, в Лондоне, где видел множество больных с делириозными расстройствами сознания. Иногда эти состояния флуктуирующего сознания[65] были вызваны высокой температурой на фоне инфекции, почечной и печеночной недостаточности, иногда делирий возникал на фоне заболеваний легких или декомпенсированного сахарного диабета. Так или иначе, делириозные состояния почти всегда возникали на фоне заболеваний, вызывавших тяжелые нарушения водного, электролитного и кислотно-щелочного баланса в крови. Нередко делирий возникал у больных, получавших морфин или другие опиаты в связи с болевым синдромом. Делирий мы практически всегда наблюдали в терапевтических и хирургических отделениях и очень редко в неврологии или психиатрии, ибо делирий – это расстройство, указывающее на процесс, поражающий весь организм целиком, включая и головной мозг; делирий бесследно проходит, когда проходит вызвавшее его соматическое заболевание.

Возможно, что возраст – даже при полностью сохранном интеллекте – является ведущим фактором риска возникновения галлюцинаций или делирия в ответ на соматическое заболевание или введение тех или иных медикаментов, особенно в условиях современной тенденции к полипрагмазии[66]. Работая в нескольких домах престарелых, я не раз видел больных, получавших по дюжине или больше лекарств одновременно. Эти лекарства сложным образом взаимодействуют друг с другом и нередко провоцируют у больных делирий[67].

У нас в терапевтическом отделении находился один пациент, Джеральд П., умиравший от почечной недостаточности. Почки утратили способность выводить из крови мочевину и другие токсические вещества, и Джеральд П. впал в делирий. Большую часть своей жизни мистер П. провел на Цейлоне, где работал управляющим на чайных плантациях. Я читал об этом в его истории болезни, но мог бы в нее и не заглядывать, так как воспоминания о жизни на Цейлоне составляли содержание делирия больного. В своем бреду он говорил без умолку, лихорадочно перескакивая с одной темы на другую. Профессор говорил, что больной мелет сущий вздор, и поначалу я был с ним полностью согласен, однако чем больше слушал мистера П., тем больше начинал понимать его речь. Я стал проводить с ним много времени – иногда по два-три часа в день. Я начал видеть, как факты и фантазии смешиваются в причудливой иероглифической вязи его делирия, я стал понимать, как он заново переживает события своей долгой и трудной жизни, как воспоминания окрашиваются яркими галлюцинациями. Мне казалось, что я тайно наблюдаю чужое сновидение. Поначалу он говорил, ни к кому не обращаясь, но однажды я задал ему вопрос, и мистер П. мне ответил. Наверное, он очень обрадовался, что нашел слушателя: у больного даже немного уменьшилось возбуждение, и он стал связно излагать содержание своего бреда. Несколько дней спустя мистер П. умер.

В 1966 году, став дипломированным неврологом, я устроился в госпиталь «Бет-Абрахам», где находились на длительном, а порой и пожизненном, лечении пациенты с неизлечимыми хроническими заболеваниями. Один из больных, Майкл Ф., человек с сохранным интеллектом, помимо всего прочего, страдал циррозом печени, развившимся после тяжелого инфекционного гепатита. Та печеночная ткань, которая еще функционировала, не могла справиться с обычным пищевым рационом, и поэтому в диете мистера Ф. было строго ограничено содержание белка. Майкл очень страдал от этого и иногда нарушал запрет, позволяя себе кусочек сыра, который просто обожал. Но однажды он, наверное, зашел слишком далеко, поскольку мы обнаружили его в почти коматозном состоянии. Меня сразу вызвали в госпиталь, и, приехав, я застал мистера Ф. в весьма странном состоянии – это было нечто среднее между ступором и делириозным возбуждением. На короткие периоды он приходил в себя и начинал трезво оценивать обстановку. «Я уже одной ногой в ином мире, – сказал он. – Белок меня добил».

Когда я спросил у больного, что именно он чувствует, Майкл ответил: «Я как будто во сне, все вокруг смешалось, я словно сошел с ума. Но я понимаю, что сильно возбужден». Больной был не способен концентрировать внимание, оно хаотично перескакивало с предмета на предмет. Майкл вообще вел себя очень беспокойно, постоянно совершая всякого рода непроизвольные движения. Тогда у меня был свой личный электроэнцефалограф, и я прикатил его в палату мистера Ф. Я обнаружил резкое замедление электрической активности мозга, медленные «печеночные волны» и другие отклонения. Через двадцать четыре часа после того, как Майкл вернулся к своей обычной диете, его состояние, как и ЭЭГ, вернулось к норме.

У многих – особенно у детей – бред часто начинается на фоне высокой температуры. Вот что вспомнила в своем письме Эрика С.:

«Мне было одиннадцать лет, когда я заболела ветрянкой. Однажды, вернувшись из школы домой, я слегла с очень высокой температурой. На пике жа́ра у меня начались страшные галлюцинации. Мне казалось, что они длятся ужасно долго. Мне казалось, что мое тело то уменьшается, то распухает. При каждом вдохе оно раздувалось так сильно, что мне казалось, что кожа не выдержит страшного напряжения и лопнет как воздушный шарик. Когда мучения мои становились невыносимыми, когда мне начинало чудиться, что из обычного ребенка я превратилась в гротескно толстого урода, я смотрела на себя, ожидая увидеть, как наружу лезут мои внутренности, а из пор сочится кровь, но «видела» свое обычное тело. Этот вид обращал процесс вспять. Мне начинало казаться, что мое тело стремительно съеживается. Руки и ноги становились все тоньше и тоньше, сначала они казались просто худыми, потом они становились карикатурно-тощими, как у Микки-Мауса, а потом тоненькими, как карандаши. Я боялась, что вообще исчезну».

Жозе Б. тоже писала мне о своем детском «синдроме Алисы в Стране Чудес» во время лихорадки. Больная рассказала, как ей казалось, что она «становится невообразимо маленькой или ужасно большой, а иногда и то и другое вместе». У Жозе нарушались представления о пропорциях и схеме тела: «Однажды вечером я не могла уснуть – как только я ложилась в кровать, мне начинало казаться, что я становлюсь непомерно высокой». У больной были и зрительные галлюцинации: «Я вдруг увидела ковбоев, швырявших в меня яблоки. Я запрыгнула на мамин туалетный столик и спряталась за губной помадой».

Другая больная, Эллен Р., переживала ритмичные, пульсирующие зрительные галлюцинации:

«Я «видела» гладкую ровную поверхность, блестящую, как стекло или пруд. Из центра поверхности к ее краям расходились круги, какие образуются от брошенного в воду камня. Круги расходились сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Поверхность была от этого все время покрыта волнующейся рябью, и на фоне этого волнения усиливалось и мое возбуждение, а когда рябь улеглась, то успокоилась и я».

Иногда в бреду возникает жужжащий звук, который тоже сначала нарастает, а затем постепенно утихает.

Очень многие люди рассказывают, что в бреду им казалось, что их тело сильно распухает, но Дивон Б., когда у него была высокая температура, чувствовал, что у него распухает ум:

«Самое странное в этих галлюцинациях было то, что они не являлись чувственно воспринимаемыми. Это были галлюцинации абстрактных идей. Мною внезапно овладевал страх перед большим, очень большим и продолжавшим расти числом (или какой-то вещью, которую я никогда не мог себе зрительно представить). Помню, что в бреду я расхаживал взад и вперед по коридору, испытывая непередаваемый страх перед этим экспоненциально нараставшим числом. Мне казалось, что это число способно поколебать мои самые фундаментальные представления о мире, представления, которые не подлежали никакому сомнению, как незыблемый, спасительный абсолют».

Это письмо заставило меня вспомнить об арифметическом бреде Владимира Набокова, который он описывает в автобиографии «Память, говори»: