Осколки полевых цветов - Микалея Смелтцер

чтобы на меня косо смотрели. Моя сестра делает так же. Я не знала, что разговариваю во сне.

– Салем…

– Позволь мне выговориться! – умоляю я, борясь со слезами. – Можешь считать меня сумасшедшей, но отчасти я рада, что в мире появился кто-то еще, кто знает правду.

Его лицо темнеет.

– Когда ты во сне сказала, что ты делала… – Он трет подбородок. – Черт, не будь он уже мертв, я бы сам его убил.

Я тихо смеюсь.

– Он не стоит того, чтобы из-за него садиться в тюрьму.

Теплые карие глаза смотрят на меня, изучают, исследуют. Не знаю, зачем, но он произносит:

– А вот ты – да.

– Что я?

– Ты этого стоишь, Салем.

– О. – Я наклоняю голову. – Я… в любом случае… Не скажу, что я готова вдаваться в подробности или что я когда-нибудь снова подниму этот вопрос, но я рада, что ты знаешь правду. Это… все, что я хотела тебе сказать.

– У меня возник один вопрос, – задумчиво произносит он. – Позволишь его задать?

– Я ведь не обязана отвечать. – Это единственное, что я могу сказать заранее.

– Почему твоя мама от него не ушла?

Я с раздражением смотрю на него.

– Знаешь, меня всегда поражало, что это первый вопрос, который задают люди. – Я делаю глубокий вдох. – Как будто виновата мама, а не мужчина, который все это сотворил. Мужчина, который бил жену, пробирался по ночам в комнаты дочерей! – яростно произношу я и чувствую, как поднимается мое кровяное давление. – Никто никогда не скажет: «Господи, какой же он был ужасный человек. Твоя бедная мама наверняка настрадалась». – Я даю ему время это переварить и продолжаю. – Вина всегда возлагается на жертву или пострадавших. Почему?!!! – Я вижу, что поставила его в тупик. Я собираю все, что накопилось у меня внутри, и выпаливаю напоследок: – А потому, что общество никогда не захочет признать, что монстры реальны. Гораздо проще считать, что это женщины слабые.

Он моргает, приоткрыв рот и осмысливая услышанное.

– Черт возьми, Салем. Я никогда не думал об этом с такой точки зрения.

– Зато теперь подумаешь. – Я играю с краем его футболки, которая мне слишком велика. – Она боялась от него уйти. Я слышала, как он ей угрожал. Он говорил, что где бы мы ни спрятались, он перероет всю землю и убьет нас и себя, если она хотя бы попытается. Иногда я лежала в постели и желала, чтобы он нас убил. Потому что смерть – лучше, чем это.

– Я не могу представить, через что тебе пришлось пройти, и я гребаный мудак, потому что также не представляю себе мир без тебя.

– Я просто хотела, чтобы ты знал. То есть раз уж ты все равно узнал. Я чувствовала, что ты заслуживаешь знать больше.

Его челюсть подрагивает.

– Я бы никогда не стал на тебя давить.

– Знаю. – И я правда знаю. – Но я хочу, чтобы ты понимал, как все было.

– А я хочу, чтобы ты знала, – сдавленным голосом начинает он. – Никто, ни один ребенок никогда не должен был терпеть то, что терпели ты и твоя сестра. Я сам родитель, и я не знаю, каким больным ублюдком нужно быть, чтобы вытворять такое.

Вытирая набежавшую слезу, я хрипло шепчу:

– Спасибо. – Бинкс запрыгивает ко мне на колени. Он ложится, свернувшись калачиком и чувствуя, что мне нужно утешение. Я глажу его по голове, и внутри наступает покой. – Я больше не зацикливаюсь на прошлом, – тихо произношу я, глядя на кота у меня на коленях. На него смотреть легче, чем на Тайера. – Но иногда прошлое подкрадывается ко мне, и сегодня как раз один из таких случаев.

Его теплая ладонь обвивает мою руку. Я поднимаю голову и вижу его глаза. В них нет осуждения. В них вообще нет ничего нового. Он смотрит на меня, как всегда. Для него я все та же Салем.

А это все, кем я хочу быть.

Собой.

Голос психотерапевта в моей голове снова напоминает о том, что отец не сможет отнять у меня личность, если я ему этого не позволю.

Глава двадцать девятая

Я удивляюсь, когда над дверью антикварной лавочки звенит колокольчик и входит Тайер, поправляя на бейсболке солнцезащитные очки.

– Привет, – тепло говорю я, стараясь не улыбаться как дура. – Что привело тебя сюда?

Он прочищает горло, оглядывая люстры, выставленные на продажу.

– Мои родители собираются приехать на День благодарения. Знаю, до него еще больше месяца, но я хочу сделать им подарок. Я подумал, что, возможно, подберу здесь что-нибудь для мамы.

– Конечно. – Я соскальзываю с табурета. – Что любит твоя мама?

– Цветы. – Он застенчиво улыбается. – Думаю, именно она привила мне любовь к растениям и природе.

– У нас есть несколько уникальных ваз, которые могли бы ей понравиться. – Я веду его через лабиринт всякой всячины. – Как насчет этой? – Я держу в руках вазу классической сине-белой расцветки.

– Она ненавидит синий.

– Тогда эту исключаем. – Я поспешно ее убираю. – А вот эта? – Я вытаскиваю хрустальную.

– Слишком старомодная на ее вкус.

– Хм. – Я прикусываю губу. – Подожди. – Он следует за мной к витрине, где стоят мои свечи. Там есть ваза со свежими цветами. – Как тебе эта? – Я поднимаю кремовую вазу так, чтобы он мог видеть ее, вручную расписанную крошечными цветочками.

– А вот эта, – он забирает у меня вазу и вертит ее, разглядывая со всех сторон, – просто идеально.

– Отлично. – Я улыбаюсь, довольная, что так легко подобрала подарок для его матери. Я ставлю вазу за кассу и возвращаюсь к нему. Он по-прежнему стоит у витрины со свечами. – Что подаришь своему отцу?

Он качает головой.

– Антиквариат – не его конек.

Я смеюсь и забираю у него вазу.

– Я не удивлена.

Он берет одну из свечей, читает состав, отвинчивает крышку и нюхает.

– Это твои.

Это утверждение, а не вопрос, но я все равно отвечаю:

– Да.

Он берет другую и нюхает.

– Хочу купить маме одну из твоих свеч. Какая твоя любимая?

Я лучезарно улыбаюсь.

– Они все. – Он посмеивается над моим ответом. – Я вкладываю много любви в каждую из них, но вот это моя любимая. – Я поднимаю свечу и протягиваю ему.

Он читает этикетку, и его губы дрогнули от улыбки.

– С ароматом песочного теста? Почему меня это не удивляет? – Я пожимаю плечами и сцепляю руки за спиной. – Я возьму одну.

– Всего одну? – шучу я. – Не скупись на мой товар, Тайер.

На этот раз он одаривает меня широкой улыбкой.

– Хорошо. – Он берет еще две свечи с ароматом песочного теста. – Этого достаточно?