Невинная кровь - Филлис Джеймс

«Однажды в тюрьме Холлоуэй заключенная, получившая срок за проституцию и вымогательство, подкралась к ней в библиотеке и прошипела, злорадно блеснув глазами из-под прищуренных век:

— Ты — та самая Дактон, верно? Я про тебя читала в энциклопедии „1920–1970: полвека убийств“. Там только прогремевшие случаи. Ты была на букву „Д“, в разделе „Детоубийцы“.

Вот когда женщина впервые поняла, что не является больше личностью. Теперь она — Дактон, одна из преступной парочки, отверженная, покрытая несмываемым позором. Забавно, почему вообще составитель счел их случай достойным страниц энциклопедии. Судебный процесс прошел без лишнего шума, растяпы-юристы кое-как расправились с делом, да и газетчиков больше волновало самоубийство поп-звезды и сексуальная неразборчивость министра короны. Автор должен был долго чесать в затылке, чтобы наскрести материал на короткую статью. Женщина приблизительно догадывалась, что там написано. В свое время она и сама читала подобные труды, посвященные смерти.

„Мартин и Мэри Дактон, осуждены в мае тысяча девятьсот шестьдесят девятого года за убийство двенадцатилетней Джулии Мэвис Скейс. Оба происходили из благополучных семей. На момент совершения преступления Дактон работал служащим, а его жена вела врачебные записи водной из больниц. В свободное время училась экстерном в университете; не обошлось и без притязаний на культурное образование. Считается, что именно она сыграла главную роль при убийстве ребенка“.

Никто не вспомнит об иных ее притязаниях: на счастье, на успех, на другую жизнь для себя и для мужа. Что верно, то верно: решающая роль принадлежала этой женщине. Всегда и во всем, даже в полном крахе их совместной судьбы.

После той встречи наша героиня решила изложить на бумаге истину о случившемся. Пусть даже неустойчивую, словно чувства, и ненадежную, как память. Можно, конечно, поймать мотылька и пригвоздить его к стене, сохранив каждый оттенок цвета, каждую чешуйку на тонком крыле, — но ведь это будет уже не тот мотылек. Немного высокопарное сравнение, но для убийцы с претензиями — в самый раз.

На суде она поклялась говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды, чуть было не прибавив: „…и да поможет мне Бог“, однако вовремя заметила, что этих слов нет в записке. Пожалуй, лишь в дешевых детективах свидетели произносят нечто подобное. Человек, одетый как церковный служитель, выбрал из маленькой стопки священных книг Библию и протянул ее женщине. „Интересно, — подумала та, — что, если бы он ошибся и дал мне, к примеру, Коран? Неужели пришлось бы повторять показания заново?“ Она с отвращением коснулась черной обложки, запачканной потом бесчисленных преступных рук и вряд ли хоть раз вытертой дочиста. Вот и все, что осталось в памяти преступницы после суда. И это правда.

Еще наша героиня помнила, как возвращалась домой тем вечером — чуть позже обычного, поскольку в гинекологической клинике выдался особенно трудный день. На улице было морозно даже для середины января. Бледные струйки тумана змеились вокруг фонарей и заползали в сады, как бы отрезая нижние части стволов, так что деревья, казалось, торжественно парили в белоснежной дымке, чудесным образом оторвавшись от земли. Не успев открыть дверь, женщина услышала детский плач — тоненький и безутешный, не то чтобы громкий, но долгий и пронзительный. Сначала ей даже почудилось, будто в дом забрался кот. Странное предположение для той, которая не спутала бы вопль ребенка ни с чем на свете.

Потом она увидела мужа. Тот беспомощно стоял на ступенях и смотрел на вошедшую. Роковое мгновение отпечаталось в ее разуме до мелочей: тоненький детский плач, знакомый запах теплой прихожей, обои с рисунком, который заметно не совпадал на стыке в том месте, где при последнем ремонте хозяйке изменила аккуратность, и, наконец, глаза супруга. Их наполнял мучительный стыд. Ужас — да, отчаянный призыв о помощи — да, но прежде всего жене запомнился стыд. А вот какие слова при этом прозвучали?.. Впрочем, была ли нужда в разговорах? Вошедшая поняла все и так.

Допросы убийцы не репетируются. Либо сказал как надо, либо нет. Никаких объяснений, лишь обманчиво-невинные вопросы, на которые опаснее всего отвечать правдиво. В голове обвиняемой застрял лишь один из них — и сорвавшиеся с губ слова, которые, должно быть, и решили ее участь.

— С каким намерением вы поднялись по лестнице к пострадавшей?

Женщина потом уже догадалась, как следовало говорить: „Хотела убедиться, что с ней все в порядке. Хотела сказать, что я здесь и отведу ее домой. Хотела успокоить ее“. Никто из присяжных не поверил бы, однако нашлись бы те, кто в глубине души пожелал бы поверить. Вместо этого женщина выдала правду:

— Нужно было, чтобы она замолчала.

Детство — тюрьма, из которой нет исхода, и некому подать апелляцию. Каждому из нас достался свой срок. В одиннадцать лет наша героиня осознала твердо: не водка заставляла отца избивать ее и брата. Наоборот, он напивался, чтобы набраться храбрости и насладиться проявлением собственной силы. Стоило ему вернуться домой, как мальчик начинал хныкать, еще не успев услышать на лестнице тяжелые неверные шаги. Сестра забиралась к нему в постель и зажимала рот ладонью. А мать уже голосила, пытаясь утихомирить мучителя. К одиннадцати годам девочка утратила надежду, оставалось только терпеть. И она терпела. Разве что на всю жизнь возненавидела звук детского плача.

Убийцы часто пытаются оправдаться провалом в памяти. Возможно, они не лгут. Что, если разум самовольно уничтожает сцены, которых не в состоянии вынести? Да, но ведь наша героиня видела столько ужасного. Почему же именно эти минуты навеки остались белым пятном? Пожалуй, ее вывела из себя тупая девчонка, которая, в конце концов, не так уж серьезно и пострадала, которую наверняка предупреждали не связываться с незнакомцами, которой попросту не хватило мозгов заткнуться и молча убраться восвояси. В суде патологоанатом зачитывал результаты посмертного заключения. Девочка скончалась от удушья. На шее нашли синяки, оставленные человеческими пальцами. Женщина не сомневалась, что пальцы — ее собственные. Чьи же еще? Вот только из памяти начисто изгладилось как первое прикосновение к ребенку, так и все, произошедшее потом, пока она не осознала, что трясет уже неживое дитя.

Да и после память работала с перерывами, как испорченная пленка в кинотеатре: картинка то пропадала, то безнадежно теряла фокус. Муж оказался в кухне. Перед ним стояли две чашки, заварка и молочник. „Чайку захотел“, — невпопад подумала женщина. Вслух же сказала:

— Я убила ее. Теперь надо избавиться от тела.

Муж принял ее слова без удивления, словно иначе и быть не могло. Хотя, возможно, он окаменел от ужаса, не в силах испугаться или разволноваться еще сильнее.

— А как же родители? — прошептал он белыми губами. — Ее нельзя прятать. Они станут искать, надеяться, молиться о здоровье дочери…

— Это ненадолго. Отвезем ее в лес и бросим где-нибудь у самого края. Тело быстро найдут. Главное, чтобы там, а не здесь.

— Что ты собираешься делать?

Страх обострил ее разум. Итак, необходим хитроумный план. Нельзя упустить ни единой мелочи. Мысли рождались, отбрасывались за ненадобностью, их место занимали следующие. Очевидно, без автомобиля не обойтись. Девчонка легко поместится в багажнике. Только надо ее завернуть. В случае чего судебному эксперту не составит большого труда найти улики: волос ребенка, грязь с ее подошв, волокна из одежды. Простыня вполне подойдет. В шкафу целая кипа чистого постельного белья из хлопка. К счастью, хозяйка никогда не сдавала вещи в прачечную, и на них нет даже клейма, чтобы вывести на след. А все же тряпку оставлять на месте рискованно; придется забирать ее и стирать вручную. Безопаснее использовать целлофан, длинный такой пакет, в котором вернулось пальто из химчистки. Затем ничего не стоит свернуть его и затолкать в мусорный бак. Да, ведь им потребуется алиби! А значит, пора спешить.

— Мы пойдем в библиотеку, — промолвила она. — Сдадим книги, заодно запишусь в очередь на новый том Апдайка. Тогда меня точно вспомнят, если придет полиция. После отправимся в кинотеатр на Мэнс-Хилл. Надо бы и там как-нибудь засветиться. Может, притворюсь, что у меня закончились деньги, попрошу тебя прибавить, и мы поругаемся? Или нет, лучше поцапаться с кассиршей по поводу сдачи. У тебя найдется что-нибудь покрупнее?

Муж кивнул:

— Кажется, да.

Он попытался вытащить бумажник. Руки дрожали, как у паралитика. Женщина сама полезла к нему в пиджак и нащупала то, что нужно. Новенькая пятифунтовая банкнота и несколько смятых по одному фунту. Достаточно.

— В кино просидим полчаса, — продолжала она. — Как только минуем фойе, тотчас разделимся. В случае чего полицейские спросят, не видел ли кто-нибудь выходящую пару Никто не ждет, что мы покинем заведение поодиночке. Сядем на разные ряды, не рядом. Это просто, сейчас там не так много народа. Но ты с меня глаз не спускай. Встану — пробирайся следом. Воспользуемся боковым выходом, который ведет на парковку, — и в лес.