Невинная кровь - Филлис Джеймс

Я должна была уйти с ним той ночью. Он не ошибся: у нас не оставалось выбора. Вот что я называю грехом — предательство любимого человека. „Совершенная любовь изгоняет страх“. Но здесь и не требовалось быть совершенной. Хватило бы капельки доброты, чуть-чуть смелости…»

На этом рассказ обрывался. Дочитав до последней строчки, Филиппа потушила свет и некоторое время лежала без движения, слушая, как колотится сердце. Ее разом и тошнило, и тянуло потерять сознание. Девушка поднялась и присела на край постели, затем подошла к окну, высунулась наружу и принялась жадно глотать благоухающий воздух. Она не задумывалась над тем, насколько правдива рукопись. Не оценивала ее как художественное произведение. Зато понимала, что никогда уже не сможет отделаться от прочитанного — или отступиться от женщины, из-под чьей руки появились на свет эти строки. Филиппа не признается матери, что заглядывала в конверт, да она и не спросит. Написанный от руки рассказ останется единственным, что девушке будет известно о том убийстве. Да и к чему знать больше?

Около десяти минут она молча смотрела в ночное небо, после чего убрала тетрадь в конверт и положила обратно в ящик. Уже засыпая, Филиппа смутно удивилась: «А где была я той ночью?»

8

Вечером он вернулся, дабы официально взять во владение свой будущий одноместный штаб. Наутро позавтракал в половине восьмого, едва лишь открыли столовую, и к восьми приступил к наблюдению. Стул кокну, дверь на запор, локти на подоконник. Рядом наготове лежал открытый рюкзак: заприметив миссис Пэлфри, легко будет уложить бинокль, сорваться с места и… Разве что с лифтом обычно много возни. Придется спешить, чтобы не потерять объект из вида.

Ровно в девять пятнадцать из шестьдесят восьмого дома вышел высокий брюнет с портфелем. Должно быть, мистер Пэлфри. Выглядел он как все деловые люди, чей день распланирован до минуты, и Скейсу не верилось, чтобы в эти графики вписывалось посещение женщины, убившей его дочь. Норман доверился первому впечатлению: не кто иной, как обладательница испуганного голоса, который он слышал в трубке, выведет его на преступницу.

В девять сорок пять появилась служанка, толкая перед собой тележку для покупок. После уже никто не покидал дома и не приходил. Спустя два часа служанка вернулась и бережно сошла вместе с нагруженной коляской по ступеням нижнего полуподвального этажа. Тут Скейс оторвался от окна и сбегал в забегаловку, расположенную в полусотне ярдов от гостиницы, чтобы пообедать кофе с бутербродами. Без четверти два он был на своем посту и до самого вечера не отвлекался. Около дома ничего не происходило. Брюнет пришел чуть позже шести, поднялся по парадному крыльцу и скрылся в дверях.

В восемь часов Норман сделал перерыв на ужин; через час он уже сел у окна и ждал, пока не стемнело. На улицах зажглись фонари. Одиннадцать часов… Полночь. На этом наблюдение завершилось.

Следующие три дня не принесли ничего нового. Брюнет уходил из дома ровно в девять пятнадцать, служанка — обычно с тележкой — около десяти. В понедельник, отчасти ради яркого солнца, отчасти ради разминки, Скейс решился проследить за ней. Вот бы втянуть дамочку в беседу, выведать ненароком, дома ли хозяйка, а то и расспросить между делом о девушке. Он слабо представлял, как подойдет и заговорит с незнакомкой, но внутренний голос так сильно и властно велел ему действовать, что Норман пулей слетел по лестнице и нагнал служанку на углу Кальдекот-Террас.

Первым делом дама направилась оплатить счета за почту. Газетчик приветствовал ее по имени, и Скейс наконец узнал, кто перед ним. Досадно, что непроверенная догадка заставила его потерять целых три дня. Притворяясь, будто выбирает газету, Норман недоуменно покосился на женщину. Трудно было связать худую, сутулую фигуру и напряженное лицо с образом уверенной девушки из поезда. Неужели это и есть хозяйка шестьдесят восьмого дома?.. Уладив вопрос со счетом, дама пошла к мяснику; Скейс приобрел «Дейли телеграф» и тронулся следом, держась на расстоянии. На витрине лежал окорок с косточкой. Норман решил купить четверть фунта, чтобы пообедать прямо в номере, и занял очередь. Миссис Пэлфри выбирала лопатку ягненка. Впервые мужчина заметил на ее лице оживление. Образец был принесен для инспекции; дама принялась изучать его с дотошным вниманием и нежностью истинной ценительницы. Они с продавцом понимали друг друга с полуслова. Тот даже оставил очередь на попечение своего помощника, дабы обслужить разборчивую покупательницу.

Заплатив за окорок, Скейс последовал за женщиной мимо викторианских домиков к небольшому открытому рынку. Миссис Пэлфри неспешно перемещалась между прилавками, осматривала товары с каким-то восторженным беспокойством в глазах, недоверчиво мяла пальцами томаты и груши. Под конец она наведалась в гастрономическую лавку. Норман с притворным интересом уставился на сморщенную сухую колбасу, искоса подглядывая за женщиной. А та покупала копченого лосося. Торговец длинным ножом ловко отхватил и протянул ей на лезвии жирный прозрачный ломтик на пробу. Скейс никогда не пробовал таких деликатесов и чуть не поперхнулся, увидев ценник. Ну и аппетиты у этих Пэлфри! Отлично пристроилась дочка Дактонов, ничего не скажешь. Неожиданно для себя мужчина тоже вошел в лавку и — была не была! — приобрел две унции. Можно будет перед обедом насладиться незнакомым лакомством, доподлинно зная, какие вкусовые ощущения испытывает объект слежки. Два ломтика нежно-розовой плоти свяжут их еще теснее.

Последующие десять дней напоминали друг друга, будто нарисованные под копирку. Жизненное пространство миссис Пэлфри ограничивалось районом Пимлико; в этом она походила на сельскую простушку, никогда не покидающую своего села. Оживленные дороги Виктория-стрит и Воксхолл-Бридж-роуд казались ей непреодолимыми преградами, чем-то вроде несудоходных рек. Что ж, и Скейс научился так жить. Дважды в неделю женщина отправлялась в филиал Вестминстерской библиотеки на Смит-стрит. Устроившись в читальном зале и делая вид, будто занят прессой, Норман смотрел сквозь стеклянную перегородку, как она ходит от полки к полке. Интересно, что за книги утешают домохозяйку, запертую в полуподвальной кухне? Дама вечно излучала тревогу и одиночество, однако Нормана это ничуть не задевало. Он уже и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя так легко. Обитательница шестьдесят восьмого дома не доставляла никаких хлопот. Постоянно погруженная в себя, она едва ли замечала происходящее вокруг, если только не занималась покупками или готовила. Впрочем, Скейс не торопился и не жалел о бездарно потраченном времени. Внутренний голос подсказывал: он на верной дороге. Когда-нибудь, и даже довольно скоро, дамочка выведет на след убийцы.

Меж тем на улице с каждым днем теплело, облака все реже заволакивали небо, и Норман все чаще брал бутерброды с фруктами, чтобы перекусить где-нибудь на скамье в Эджвер-Гарденс, в тени раскидистых платанов, усыпающих воду своими листьями. У него вошло в привычку покупать деликатесы в гастрономической лавке на Кальдекот-роуд, заворачивать их и потом обедать у окна, а чаще — в парке, где он подсматривал с расстояния в двадцать — тридцать ярдов за женщиной, а та, сидя на скамейке, смотрела на парапет, на усеянный галькой берег Темзы с белыми чайками, на то, как огромные баржи с ворчанием поднимались вверх по течению и волны от них, разбегаясь, плескали о камни набережной. Поев сама, дама обычно угощала попрошаек-воробьев. Для этого ей приходилось присаживаться на корточки и терпеливо застывать на пятнадцать — двадцать секунд с крошками на вытянутой ладони. Норман как-то раз повторил ее трюк. Через некоторое время крохотная птаха затрепетала крыльями у самой его руки, слабо царапнула кожу коготками, клюнула — и тут же упорхнула. Однажды теплым утром, когда река бурлила после большой грозы, хозяйка шестьдесят восьмого дома принесла целый пакет с объедками.

Встав у парапета, она принялась неуклюже, против ветра, швырять чайкам куски хлеба. Воздух заполнили белые хлопающие крылья, клацающие клювы, острые когти, жалобные высокие крики.

Скейс на удивление быстро породнился с «Касабланкой». Гостиница не предлагала особых удобств, но и не старалась казаться лучше, нежели на самом деле. Рядом со столовой располагался маленький, всегда переполненный бар, и мужчина частенько наведывался выпить хереса перед ужином. Пищу здесь подавали сносную, не более того. Хотя иногда главный повар, видимо, сердцем почуяв надвигающийся мятеж постояльцев, неожиданно ставил всех в тупик роскошью блюд и сервировки. В остальные же дни с готовкой никто особенно не возился. Норман быстро выучил наизусть вкус любого блюда. Было время, он и сам питался теми же консервами. Креветочная смесь состояла из обычных баночных креветок, твердых, пересоленных, приправленных самым дешевым соусом из бутылки и водруженных на липкий лист салата; печеночный паштет заменяла магазинная ливерная колбаса, картофель неизменно готовился в виде пюре — точнее, порошка, разведенного теплой водой. Подобные мелочи хотя и воспринимались обострившимися в последнее время чувствами Скейса, однако не очень-то ему досаждал и.