Метод - Даниил Лектор

– Повезло его жене! – заметил Меглин. – Романтик Жорка…

Когда они возвращались к машине, Есеня требовательно спросила:

– Жорка? Ты знаешь, кто убийца?

– Помнишь, ты спросила, почему они к нему в машину садятся? Цветы у него, умница! На переднем сиденье. «Цветочки? Сейчас уберу. Жене каждый день покупаю. Пятнадцать лет женаты – и люблю». Как к такому не сесть?

– А имя как ты узнал?

– Посмотрел, кто из местных патрулировал улицы чаще других. Они ж списки дежурств составляли, все по уму. Узнал, у кого из отважных машина синяя. Жора Андриевич. Хороший человек. Почтальон. Жена, дочь, в гараже огурчики…

– Почему ты мне не сказал, почему ты меня за дуру держишь?! – возмутилась Есеня.

– Не сердись, – ответил Меглин. – Я хотел, чтобы ты сама дошла. У тебя получилось.

– Что нам мешает его взять?

Меглин пожал плечами:

– С чем? Улик он не оставляет, при нем можем ничего не найти. При хорошем адвокате через три дня выйдет.

– Но… мы же можем по-другому решить… – задумчиво произнесла Есеня.

…Андриевич, не выспавшийся, небритый, ехал по городу. На всех столбах ему чудились листовки с обращением к нему; лица всех людей казались злыми и уродливыми.

Неожиданно он увидел красивую девушку. Длинные темные волосы, стройная фигура, в руках – два тяжелых пакета с покупками.

Андриевич остановил машину, предложил:

– До Чкалова подвезу за полтинник.

Девушка – это была Есеня – заглянула в салон. На переднем сиденье лежал букет роз.

– У жены день рождения, – улыбаясь, объяснил Андриевич. Убрал цветы назад.

Есеня села в машину. Достала зеркальце, расческу, карандаш, стала причесываться.

Машина выехала из города. Андриевич взглянул в оба зеркала – за ними никто не ехал. Сбоку показался луг, поросший ромашками.

– Красота какая! – воскликнул водитель. – Ромашки полевые, молодость моя…

Остановил машину, вышел, направился к полю. Есеня немного поколебалась и пошла за ним, на ходу собирая цветы. Андриевич сперва отстал. Потом вытащил из кармана куртки отвертку и поспешил догнать пассажирку. Она обернулась в растерянности, зачем-то потянулась к пучку волос, заколотому карандашом, вынула его… Убийца был уже в двух шагах, он замахнулся для удара…

Девушка сделала два коротких выпада рукой с зажатым в ней карандашом. Раздался дикий крик почтальона. Он нелепо дергался, размахивая рукой с отверткой. Затем бросил ее, все еще крича, упал на колени, зажал лицо руками. Между его пальцев текла кровь.

Подошел Меглин, обнял Есеню. Девушка была как в бреду. Вдвоем они отвели убийцу к машине, усадили на заднее сиденье.

– Надо быстрее решать, – сказал Меглин. – А то машина его кровью провоняет.

– Убей его, – жестко сказала Есеня.

Меглин покачал головой:

– Я убиваю, когда выхода нет. А он… кому что сделает?

– Им было – семнадцать, девятнадцать, двадцать. Все младше меня. Убей. Я куплю тебе кактус.

Андриевич, слышавший их разговор, завопил:

– Жизни не лишайте! Вы ж не звери!

– Откуда ты знаешь? – сказала Есеня.

Меглин сел за руль, включил двигатель. Спустя несколько минут машина остановилась у подъезда больницы, где лежала раненая свидетельница. Меглин вывел убийцу из машины и поволок по коридору. Встреченные врачи и медсестры шарахались в стороны. Дотащил до палаты, открыл дверь.

– Я тебе обещал, – сказал он женщине на койке. – Вот он.

Та смотрела на убийцу со странным выражением; из глаз потоком катились слезы.

Когда они вернулись к выходу, там уже ждал полицейский патруль. Меглин передал ему задержанного, сам пошел к своей машине. Там ждала Есеня.

– Зачем ты его им отдал? – жестко сказала она. – Чтоб отдыхал на пожизненном?

– Ты же не думаешь, в самом деле, что я убиваю, сколько душа пожелает, – ответил сыщик. – Мне на месяц только на двоих выдают лицензию. Как на лося. В этом я норму выработал, так что до первого числа я гуманист. Ничего не попишешь.

Есеня промолчала. Она чувствовала, что это ложь. Так всю обратную дорогу и ехали молча.

…Увидев стоящую на пороге Есеню, Женя даже не удивился.

– Опять без звонка, – констатировал он. – Чему обязан такой приятной неожиданности?

– Давай напьемся, – предложила Есеня, протягивая ему бутылку виски.

Женя достал бокалы, налил. Есеня уселась в кресло и заявила:

– Я вдруг обнаружила, что мне не с кем общаться. Я социопатка.

– Добро пожаловать в клуб, – шутовски приветствовал Женя.

– Нет, серьезно. Анюли нет. У папы свои тараканы. Про Сашу думать не хочется, зальет все соплями… Я только с тобой могу поговорить. Понимаешь, мы одинаковы в чем-то.

– А как же Меглин, великий и ужасный?

– Не хочу про него говорить.

– То есть говорить мы будем только про то, про что ты хочешь, – заключил Женя. – А потом, опять-таки, если ты захочешь, ты меня трахнешь. На ночь, правда, не останешься – дела.

– Я же говорю – ты все понимаешь.

– Я у тебя что – «скорая помощь»? – рассмеялся Женя. – Мужик резиновый? А к нему у тебя, стало быть, чувства…

И закончил жестко:

– Тебе пора.

– Серьезно? – Есеня не сразу поверила, что он не шутит.

– Если у тебя какие-то проблемы с ним, иди и с ним разберись, – заявил Осмыловский. – Что ты меня в это говно тянешь? Я тебе не мать и не подружка.

– Про мать зря. Но в целом правильно сказал, – произнесла Есеня, поднимаясь. – Пока. Пишите письма.

Женя шутовски поклонился…

…Выйдя из машины возле дома, Меглин первым делом заметил Есеню, ждущую у входа.

– Выхлоп аж сюда доходит, – заметил он. – Чего напилась-то?

– Не бойся, я закусывала, – ответила Есеня. – Так что не рассчитывай.

– Да я как-то не особо. Я ж тебе в отцы гожусь.

В комнате сыщик сразу повалился в кресло. Есеня склонилась над ним. Тихо сказала:

– Знаешь, зачем я пришла?

Он хотел что-то ответить, но она не дала:

– Молчи. У тебя это так хорошо получается. Я же тебе говорила. Я знаю тебя. Не забывай.

Наклонилась еще ниже – и поцеловала его в губы. Меглин смотрел удивленно, ждал продолжения. И тут Есеня другим, деловым тоном сказала:

– Ну что, пошли?

– Куда?

– Не бойся, не в постель. У тебя же монашество. Ты слишком долго мне голову морочил. Теперь мне нужны ответы.

И она, как когда-то сам Меглин, с силой толкнула кресло, открывая люк в полу.

В подвале, оглядев полки, задумчиво пробормотала:

– Значит, тут они все. Сколько же их?

– Городок небольшой наберется, – ответил Меглин.

Он шагнул к стеллажу, достал папку и протянул Есене. Она открыла. С фотографии на нее смотрела женщина лет тридцати, с глазами чуть навыкате. Внизу стояла подпись: «О. Берестова». Меглин заговорил:

– Двадцать два года назад твой отец вел дело Ольги Берестовой. Ее изнасиловал сотрудник органов. На почве посттравматического стресса у нее появилась болезненная тяга к мести. Она хотела убить того, кто с ней это сделал. Никто ей не верил. Она нашла его сама. И убивала – не торопясь, два дня. Потом второго – просто похожего. Ее навязчивая идея перешла в манию. К моменту, когда я ее взял, она убила четверых. Берестову признали невменяемой. Положили в клинику. Обкалывали так, что не соображала ничего. А пять лет спустя случился павлоградский маньяк. Когда нас подключили, было уже сорок два трупа. К тому моменту, как мы его взяли, по его делу двоих расстреляли, а третий сам повесился.

– Ты сказал – мы?

– С твоим отцом.

– Ты работал с папой?!

– Мы и сейчас работаем. Он – моя связь.

– Связь?

– У меня же нет телефона. А связь нужна. В общем, в деле павлоградского маньяка срочно понадобился стрелочник. Тогда и вспомнили про Берестову…

…Психиатр Бергич впускает прокурора Стеклова (тогда еще молодого) в палату, больше похожую на камеру: на окнах решетки, мебель прикручена к полу. На постели, свесив голову, сидит больная. Она откидывает волосы, становится видно лицо. Это совсем не та женщина, что запечатлена на фотографии в деле Берестовой. У нее светлые волосы, красивые, волевые черты…

…Сидя над делом Берестовой, Есеня уснула. Меглин улыбнулся, глядя на спящую; снял с нее туфли, положил ноги на диван, прикрыл пледом. В это время снаружи раздался шум подъезжающей машины. Меглин вышел. Перед ним стоял прокурор Стеклов.

– Она здесь? – спросил.

– Разбудить?

– Пусть спит. Дай закурить.

– Ты же бросил?

– Ну да.

Меглин протянул ему сигарету.

– Знаешь, где я ошибся? – сказал прокурор. – Я в какой-то момент подумал, что мы друзья. После всего, что пережили. Но у тебя нет друзей. У тебя и чувств-то человеческих нет. Ты другой. Завтра скажешь ей, что стажировка окончена. И отправишь домой.