Золотая решетка - Филипп Эриа

Но в понедельник, встав из-за завтрака, Агнесса постаралась остаться с тетей Эммой наедине в саду. Погода стояла мягкая, и грех было сидеть дома. Агнесса попросила показать ей птичий двор, устроенный попечениями тетки, а также огород, заменивший прежние газоны и цветники. Тетя Эмма, подобно многим коренным парижанкам, считала себя специалисткой по сельскому хозяйству и особенно расхваливала почву парка Монсо, очень древнюю по сравнению с городскими землями, а главное, не знавшую того, что тетя именовала "подземными помехами", всех этих кабелей, трубопроводов, канализационных труб, каких-то рельсов.

- Возьми хотя бы удобрения, которых у меня нет. В магазинах теперь не торгуют химикалиями, садовники парка отказались дать мне компост, и, если после лошади случайно останется по соседству кучка навоза, ты думаешь так легко послать за ним кого-нибудь из слуг? Как бы не так, можешь твердить им сотни раз, и все зря. Как-то на улице Альфреда де Виньи лежал великолепный навоз, так вот мне самой пришлось отправиться за ним с метелочкой и лопатой. По нынешним временам навоз да это же золото! А слуги никак этого в толк не возьмут.

- Да и вообще иметь сад - это счастье! Не только" для разведения овощей, тетя Эмма, но чтобы просто посидеть, подышать свежим воздухом, не выходя на улицу. И не встречаясь с немцами.

- Ага! А что я вечно твержу твоим папе с мамой? Но не воображай, пожалуйста, что мы имеем право всегда пользоваться садом; когда у нас в качестве репрессий за покушения вводится комендантский час с шести часов или когда нам запрещают выходить с субботы до понедельника, даже во двор выглянуть нельзя. Нас держат на запоре. Даже на балконе появляться запрещено.

- Давай посидим на лавочке, тетя Эмма. Я хочу тебе показать кое-что. Только тебе одной.

- Ах, вот как? А что именно, кисанька?

Они уселись на скамейку. Столетняя сикомора, вековавшая в той части парка Монсо, что примыкала к саду Буссарделей, тянула к ним свои ветви, окрашенные октябрем в бурый цвет. Агнесса осторожно открыла портфельчик, где лежали ее бумаги и который она нарочно захватила, отправившись гулять с тетей Эммой.

- Что это такое? - снова спросила старая девица.

Но бросив взгляд на фотографический снимок, который ей протянула Агнесса, она подняла к племяннице исказившееся лицо и робко на нее поглядела. Потом снова перевела взгляд на карточку, отставив ее от себя на расстояние вытянутой руки.

- Я что-то плохо вижу, зрение слабеет, - произнесла она просто, тоном дамы очень преклонных лет, но не повторила своего вопроса.

- А где твои очки? - осведомилась Агнесса.

- В сумочке. А сумочка висит на ручке моего кресла. В гостиной.

Агнесса взбежала на крыльцо, и ей показалось, что на втором этаже в комнате матери оконная занавеска еще шевелилась, как будто ее только что опустили, но Агнесса не придала этому значения.

- Боже мой, - охнула тетя Эмма, водрузив очки на нос и узнав на снимке могилу. - Могила Ксавье...

- Да, тетя Эмма...

- Боже мой, вот уж не ожидала,

- Значит, не надо было показывать тебе эту карточку?

- Нет, нет! - запротестовала крестная мать Ксавье. - Я часто пытаюсь вспомнить! Так часто возвращаюсь туда,

Мысленно. А теперь и вовсе запрещено ехать куда хочется.

В течение всей своей жизни тетя Эмма, владелица мыса Байю, доставшегося ей от покойной матери и подаренного за* тем крестнику Ксавье, посетила свое поместье всего раз пять* шесть, так как не выносила морских путешествий, даже самых коротких. Но через месяц после смерти Ксавье она прибыла в Пор-Кро и возложила на могилу бисерный венок потихоньку от Агнессы. Через одиннадцать месяцев, в годовщину смерти, уже в дни "странной войны", она снова пустилась в путь и снова возложила венок.

- А у тебя нет других снимков кладбища?.. Спасибо.,! Прелестное местечко! Отсюда даже море видно.

- Да. Это очень старинное матросское кладбище. Заброшенное. Теперь там больше не хоронят. Для меня сделали исключение. Потому что речь шла о тамошнем землевладельце. И потом Ксавье очень любили... Вот видишь, на этой фотографии твой последний венок, а вот на этой - нынешнего года. Их возлагают очень аккуратно, тетя Эмма. В каждую годовщину смерти.

- Ах так? Мне это очень приятно. Обязательно пошлю межзональную открытку в Гиерское агентство и поблагодарю их... Подержи-ка, пожалуйста, снимок.

Тетя Эмма сняла очки и утерла слезы.

- Дай мне их, детка. Мне хотелось бы на них еще раз поглядеть.

- Они специально для тебя сделаны, тетя Эмма. Возьми их совсем.

- Правда? Как это мило с твоей стороны! Никогда бы я не осмелилась их у тебя попросить.

Тетя убрала снимки в сумочку, но украдкой бросила взгляд на фотографии, которые Агнесса держала в руках.

- Ты мне их все показала? У тебя в руках копии?

- Нет, - ответила Агнесса, не выпуская из рук карточек. - Это другие, но тут снята не только могила.

Старая девица взглянула на племянницу с непонимающим видом, а возможно, просто притворилась, что не понимает, и Агнесса молча протянула ей следующий снимок. Тетя Эмма увидела маленького мальчика, возлагавшего на могилу цветы. Она сразу догадалась, кто это, но не могла сдержать восклицания.

- О! Какой прелестный мальчик!

И удивленно замолчала, словно он непременно должен был быть иным, и по ее представлению было бы вполне естественно, если бы незаконный сын Агнессы именно в силу своего происхождения получился бы кривобоким или уродливым. Тогда как красота и здоровье Рокки как раз достались ему в наследство от его незаконного отца.

Агнесса вручила тете все недавние снимки мальчика, с которыми никогда не расставалась, и тетя по-настоящему расчувствовалась.

- Но мы уже совсем взрослые! - говорила она и даже пришепетывать начала, блаженно улыбаясь, как улыбаются только бабушки.- Настоящий мужчина! Смотрите-ка, какие мы пряменькие!.. А он хорошо развит для своих лет? спросила она неожиданно серьезным тоном.

- Представь, говорить он начал довольно поздно, но я его не понуждала. И хорошо сделала: он быстро наверстал упущенное. Теперь он уже легко строит фразы.

- Такой крошка! - пробормотала тетя Эмма, погрузившись в созерцание фотографий, которое грозило никогда не кончиться.

В эту минуту раздался голос Мари Буссардель:

- Агнесса, ты в саду?

- Да, мама. В саду. С тетей Эммой.

- Сейчас я приду.

Тетя Эмма поспешно отдала племяннице карточки. К ним подошла Мари Буссардель. Она хотела, чтобы Агнесса ей помогла. Два раза в году, объяснила мать, весной и осенью, она просматривает одежду Симона. Костюмы и пальто пленного необходимо держать в порядке, а это нелегко, так как нет ни нафталина, ни камфары, ни перца. Однако Мари Буссардель неукоснительно выполняла все требуемые процедуры, никому она не доверила бы хранение и заботу о роскошном гардеробе сына, и Агнесса поняла, что для несчастной женщины важнее всего не просто сохранять все эти вещи, а почаще перебирать, трогать их, обманывая этим фетишизмом самое себя, боль своего материнского сердца.

- Я быстрее справляюсь с делом, когда мне кто-нибудь помогает, объяснила Мари Буссардель. - Это довольно утомительно. У Жанны-Симон и так много возни с четырьмя ребятишками, поэтому она отдала мне ключ от чемоданов и гардеробов. А горничная... ты сама понимаешь, что в таких делах мне неприятно пользоваться трудом прислуги. Поскольку ты находишься в Париже как раз во время очередной уборки, не поможешь ли ты мне немного?

- Конечно, помогу, - охотно согласилась Агнесса. Мать обратилась к ней с просьбой сразу же после того, как тетя Эмма умилилась, глядя на снимки, и Агнессу в свою очередь тронули слова матери. - А когда? Сейчас?

- Да. Ты свободна?

- Особых дел у меня нет, мама, и во всяком случае...

Чудесно. Спасибо тебе. Я сейчас пойду возьму все необходимое. Надену шляпу, а ты подожди меня в передней.

"Она хочет со мной поговорить, - решила Агнесса. - Хочет поговорить со мной о намерениях семьи в отношении Рено. А помощь - это только предлог".

Тетя Эмма проводила обеих женщин до калитки.

- Поцелуй меня, детка, - сказала она Агнессе и шепнула ей на ухо: - Но пусть все это останется между нами.

Мать и дочь пошли пешком на площадь Мальзерб. Агнесса несла захваченные матерью вещи и несколько раз ловила себя на том, что хочет поддержать мать под руку, ибо Мари Буссардель, утратившая свою тучность, но не утратившая своей неуклюжести, казалось, еле передвигала ноги.

Когда они добрались до особняка Симона, им сказали, что Жанна повела в Булонский лес двух младших детей, и дамы Буссардель поднялись в гардеробную комнату отсутствующего хозяина дома. Маленькая комнатка сообщалась с спальней и ванной; вдоль стен шли шкафы для одежды. Мать устремилась к ним, открыла дверцы. Костюмы военнопленного безжизненно висели на плечиках рядами, неподвластные времени. Агнесса с первого же взгляда убедилась, что туалеты брата находятся в образцовом порядке и не требуют ни чистки, ни сушки. Значит, она не обманулась насчет характера забот матери. Странный полусвет, к которому Агнесса успела привыкнуть, царил в комнатушке. Оконные стекла были густо замазаны синей краской. Но не из-за затемнения, пояснила Мари Буссардель, которая своими собственными руками закрасила их еще в первое лето оккупации, а из-за моли, которая не выносит синего цвета. Утрата чувства меры во всех этих хлопотах, равно как неестественно блестевшие глаза матери показывали, до какого почти бредового неистовства доходила ее любовь к Симону.