Почему распался СССР. Вспоминают руководители союзных республик - Аркадий Дубнов

Тогда ситуация в Союзе была тяжелейшая. Я помню, как академик [Леонид] Абалкин (ученый-экономист, академик РАН, в 1989–1991 годах – заместитель председателя Совета министров СССР. – Прим. ред.) конкурировал с Явлинским. Явлинский со своими «500 днями» выступил в парламенте, а Абалкин спросил: «Все, что вы сказали, хорошо, но как нам выжить в 1991-м?» А Рыжков так и сказал: «Нас просто [из правительства] выгонят, потому что на севере нечего кушать». Там вообще, говорит, одна репка стоит три – пять рублей. В этот момент вступили те, кто с юга СССР: «У нас овощей навалом, но как их переправить на север? Самолетами?» Ясно было, что в стране все идет вразнос. И, конечно, Рыжков надеялся найти с нами, новыми руководителями балтийских республик, хоть какой-то общий язык. Раньше-то он имел дело только с первыми секретарями ЦК республик, а тут появились мы – люди, у которых другой взгляд на экономику и политику.

– У вас с Москвой были отношения более лояльные, чем у Литвы?

– Да, потому что мы в отличие от литовцев двигались к выходу из Союза постепенно. Хотя было ясно, что в конце концов и мы уйдем. Но это мы в резкой форме не декларировали. Одна из причин разрушения Союза была в том, что Российская Федерация начала действовать по отношению к СССР как самостоятельный субъект. Например, закупочные цены на зерно – тогда его еще закупало правительство СССР – в Российской Федерации были примерно в 2,5 раза выше, чем в остальном Союзе. И сразу начались очень сильные трения: Ельцин – с Горбачевым, [Руслан] Хасбулатов (первый заместитель председателя Верховного совета РСФСР, а потом – председатель ВС до 1993 года. – Прим. ред.) – с Рыжковым. Я присутствовал на разных мероприятиях, где было видно: идет настоящая борьба за власть между руководителями СССР и Российской Федерации. Помню, как Назарбаев выступал категорически против свободы действий в вопросе закупки продовольствия – только 100 %-ная госзакупка, никакой свободной продажи. Я тогда выступил и сказал: «Подождите, может быть, по-другому? Надо какой-то стимул оставить производителям, давайте 20 % пустим в свободную продажу, а 80 % – по госзакупке». Но нет! Мне кажется, что Рыжков тогда начинал понимать, что мои предложения по преодолению кризиса сильно отличаются от мнений тогдашних первых секретарей союзных республик.

– А с Горбачевым удавалось найти общий язык?

– Помню, у меня была большая проблема с назначением своего министра внутренних дел Латвии. Тогда ведь можно было назначить своего главу МВД, только если Союз дает добро. После выборов, на которых Народный фронт победил, я начал как премьер выдвигать кандидатуры министров. За каждого в парламенте надо было голосовать отдельно, претендентам задавали вопросы; поначалу все шло более-менее нормально, но когда речь зашла об МВД, представители Интерфронта в парламенте открыто заявили, что не только не поддержат моего кандидата, но и поднимут настоящий бунт среди милиционеров (значительное число которых составляли русскоговорящие). Тогда еще действующий министр, оставшийся с предыдущего правительства [Бруно] Штейнбрик, отказался уходить – он раньше в КГБ работал, серьезная личность. «Милиция подо мной, а то, что вы какое-то правительство сделали, меня мало волнует», – говорил он. Я тогда пришел к нему в кабинет, а там ОМОН с автоматами, и он говорит: «Я ничего не знаю, уходите».

Чтобы решить вопрос, я поехал в Москву. Сначала поговорил с [Вадимом] Бакатиным – он тогда возглавлял союзное МВД и был не против нашего кандидата. Но не он один это решал, поэтому следующей была встреча с Лукьяновым. Он сказал: «Знаем мы вас, латышских националистов, и никогда в жизни вам этого не позволим!» Тогда я обратился к Горбачеву – подошел к нему в перерыве съезда. У него тогда не было возможности говорить со мной долго на эту тему. В итоге две недели просидел мой новый министр в Москве, но мы все-таки достигли соглашения и вернулись в Ригу вместе с заместителем Бакатина. Только тогда Штейнбрик убрался. Это был очень существенный момент. Однако впереди у нас были еще январские баррикады в 1991-м, а потом путч ГКЧП.

– Были ли у вас еще встречи с Горбачевым?

– В парламенте в Москве мы встречались довольно много. Но 12 января 1991-го на заседании Совета Федерации у нас была личная встреча, третьим на которой был Анатолий Горбунов (председатель Верховного совета Латвийской ССР. – А.Д.). В Литве уже был оцеплен парламент, начались первые столкновения. Мы тогда после заседания зашли к Горбачеву, и я говорю: «Михаил Сергеевич, вы не должны допустить кровопролития». Он мне сказал, что все под контролем. Я приехал домой, сразу отправился на заседание Президиума Верховного совета Латвии и рассказал, что мы с Горбуновым пару часов назад говорили лично и он просил не волноваться. Но по лицам я видел, что мне не верят. А потом в три часа ночи было нападение (советские десантники атаковали вильнюсский телецентр; погибли 14 человек. – А.Д.).

– И больше вы с ним не виделись?

– Еще один раз встречались до путча ГКЧП. Он рассказывал, что глубоко изучил план Рузвельта по выходу США из экономической депрессии и что у него тоже есть такой план для СССР.

– Видимо, это была концепция нового Союзного договора?

– Да. Я ему сказал, что ничего не получится, потому что у нас другой генезис – мы не США. В США люди приехали по разным причинам со всех стран. Для них свобода была главным принципом, а мы начинали с царской «тюрьмы народов», как говорили раньше. У нас в разных частях СССР разное отношение к частной собственности, к демократии. И сейчас, спустя 26 лет, выясняется, что я был прав. И отношение это, по-видимому, разное до сих пор.

– Кроме того, сегодня не очень понятно, как могли, скажем, Туркмения и Эстония быть в одной стране.

– Могли, но, естественно, только принудительно… И я сказал Горбачеву, что не могу поддержать его план – не удастся нам все это скоординировать. Думаю, что до конца он мне, конечно, не верил, думал, что я представляю каких-то…

– Радикалов?

– Нет, он же понимал, что я не радикал, – все же я доктор наук и говорю не совсем уж несуразные вещи. Я просто объяснил, что у нас разные истории, что еще недавно у Латвии была независимость и теперь мы ее восстанавливаем. В других же республиках никогда не было государственности, и вообще непонятно, как Сталин в свое время проводил границы между республиками. Между прочим, с этим до сих пор проблемы.

– Итак, Латвия окончательно вернула независимость в 1991 году, после путча. Еще два года после этого вы были