Лучшее, что может случиться с круассаном - Пабло Туссет

– Там же, где всегда?

– Да, пожалуйста, если можно.

Дон Игнасио препроводил нас к круглому столику на четверых – скрытому в углу зала двумя ширмами, теперь сложенными, – и по-свойски, как ночной горшок, придвинул Lady First стул.

– Выпьете чего-нибудь, пока суд да дело?

– Да, спасибо, мне как всегда.

– А господину…

Я мог бы проявить уступчивость и тихо и мирно порадоваться, но я уже завелся.

– Знаете, что такое «Вишофф»?

– Боюсь, что нет, но может быть, вы расскажете, как его готовить… Наш barman сделает все возможное, я уверен.

– Это несложно: ледяная водка, смешанная с несколькими капельками лимонного сока, для аромата. Подается в высоком стакане с большим количеством льда и разбавляется охлажденной водой «Виши». Добавьте также веточку мяты. Если у вас кончилась «Виши», можно заменить ее любой другой газированной водой. А если у вас кончились бармены, то подать может любой официант.

У дона Игнасио даже мускул на лице не дрогнул.

– Не беспокойтесь, в нашем заведении никогда ничего не кончается, даже терпение. Итак… кампари с апельсиновым соком и… «Вишофф»?

Моя спутница кивнула. Дон Игнасио отступил на шаг назад, сделал пол-оборота и удалился, оставив нас одних в тишине, нарушаемой только легким позвякиванием приборов. Два – ноль. Да пошел он, этот дон Игнасио.

Похоже, Lady First развлекла наша учтивая перепалка.

– Предупреждаю, что он может общаться даже с самим дьяволом, в буквальном смысле слова.

– То-то у него и вид сатаниста.

– Дело не в этом… Он учился на богослова в Риме. Потом принял сан и стал кем-то вроде поверенного Павла VI. В его обязанности входило документировать просьбы об экзорцизме, поступавшие в Ватикан. Он найдется что ответить, даже если ты свернешь ему шею на сто восемьдесят градусов и обратишься к нему на латыни, выворачивая слова наизнанку.

– Ну да, дьявол соблазнил его, пробудив в нем алчность, и кончилось тем, что он открыл крутой ресторан в Барселоне.

– После смерти Папы он сложил с себя сан. А на самом деле влюбился в племянницу одного из нунциев. С тех пор он много путешествовал, и у него есть дочь – вылитая мать, которая умерла во время родов. Все как в романе.

– Кажется, тебе этот экзорцист симпатичен. Собираешь материал для романа а-ля Толстой на пятистах страницах?

– Я больше не пишу. Теперь только пью, это приятнее.

В этот момент официант, тоже с бумажной птичкой, принес напитки. Вслед за ним появился Экзорцист и уставился на меня, ожидая, одобрю я или нет принесенный «Вишофф». Вытащив веточку мяты, я пригубил и кивнул. Он с поклоном удалился, и я снова смог сосредоточить свое внимание на Lady First. За болтовней мы даже не успели заглянуть в меню. Открыв свое, я быстро его просмотрел: морской окунь а la ciboulette,[27] язык с ежевикой и прочими фантастическими приправами в том же духе. Я попросил миледи выбрать для меня что-нибудь поизысканнее. Она принялась расспрашивать меня о моих любимых блюдах. Я ответил, что ем все съедобное, и она не стала требовать добавочной информации. Когда подошел официант с птичкой, чтобы взять у нас заказ, она попросила для начала овощное консоме, чангурро, воду «Солан де Кабрас» и бутылку любого белого вина. Мы снова остались наедине. Я подумал, что лучше не касаться темы «Looking for The First»,[28] пока не подадут первое блюдо и можно будет не беспокоиться, что нас прервут. Что до меня, то я наслаждался бы молчанием, прихлебывая свой «Вишофф», но Lady First, похоже, была решительно настроена меня разговорить.

– Итак, теперь твой черед рассказать мне что-нибудь интересное.

Надо выкручиваться.

– А ты знаешь, что семьдесят процентов подростков, живущих в Гранаде, страдают челюстно-лицевой патологией?

Она промолчала. Только растерянно захлопала ресницами. Я решил посвятить ее еще в некоторые подробности и посмотреть, вернутся ли ее изумленно вздернутые брови в прежнее положение.

– Так послушай. Обследованные средневековые черепа дают всего каких-то тринадцать процентов, и такое расхождение необычно. Поэтому человека так и подмывает найти объяснение этому росту, особенно если это дантист.

– Но мы-то с тобой не дантисты.

Дюймовочке было бы по фигу, что она не дантистка: я скорчил бы физиономию подростка с челюстно-лицевой патологией, и она хохотала бы как безумная, подкашливая вроде мотора, в котором кончается бензин. Но Lady First не играла в такие игры.

– А почему ты думаешь, что объяснение лежит в сфере одонтологии? – ответил я, словно желая пристыдить нерадивого ученика. Однако это не сработало.

– Ну, я не знаю… просто не поняла, что ты имеешь в виду.

– Ай, да ладно.

Я попробовал снова сосредоточиться на своем «Вишоффе». Но передышка длилась недолго.

– Ну вот. Те же и он, – сказала миледи. Я решил было, что она имеет в виду Экзорциста, и оглянулся, но она мигом разрешила мои сомнения.

– Ты снова становишься тем Пабло, которого я знала.

– Когда знала?

– До этой недели: на своей свадьбе, на рождественских ужинах, по дням рождения твоих родителей… Надменный педант.

Оставим в покое «надменный» – тут она почти угадала, но «педант» – это было действительно непостижимо. Я – педант? Я, который с беспрецедентным смирением соглашается общаться со своими сородичами?

– Прости, но я не педант. Когда имеешь дело с действительно великим человеком, никакая скромность не преуменьшит его величия.

Я произнес это настолько серьезным тоном, что какое-то мгновение Lady First тоже смотрела на меня очень серьезно. Потом на ее губах проступила снисходительная улыбка.

– Знаешь, что я думаю?

– Наверняка какую-нибудь дерзость, иначе ты не сдержалась бы и выпалила ее сразу.

– Я думаю, что подобное самодовольство должно скрывать какую-то слабость.

– Возможно. Возможно также, что эта слабость составляет мое самое сильное место, Госпожа Парадоксалистка.

На мгновение она умолкла. Потом выражение ее лица сменилось сложной гримаской заговорщицкого смирения, если такое, конечно, возможно.

– А знаешь, что я еще думаю?

– Теперь это должно быть что-то хвалебное, чтобы искупить дерзость.

– Я думаю, что, не считая Себастьяна, ты точно самый умный человек, которого я знала.

Должно быть, она решила, что это похвала.

– Ну да. А что скажешь насчет Экзорциста?

Он не дал ей времени ответить. Вышеупомянутый субъект самолично появился перед нашим столиком, чтобы спросить, можно ли подавать первое. Lady First кивнула. Затем он обратился ко мне.

– Позволю себе порекомендовать сеньору бутылочку цаколи «Цомин Эцанис» к цангурро. Вино ординарное, но свежее и с легкой кислинкой, как раз подходит к этому блюду. Думаю, лучше всего подать его охлажденным до восьми градусов.

Я уже собирался спросить его, относятся ли особенности произношения к особому качеству чаколи и чангурро или имеют чисто фонетическое происхождение, но сдержался, так как в мои планы не входило обсуждать выбор вина с этим типом. Так или иначе, меня покоробило это настойчивое обращение ко мне в третьем лице. Безусловно, это было издевкой – над предполагаемой вульгарностью моей оранжевой рубашки, над моей стрижкой flat-top,[29] над моим видом Магилы Гориллы, ужинающей в «Золотом Руне», – но я предпочел отложить лобовую атаку до более подходящего момента. Напротив, я продолжал обращаться к нему, как если бы он был сельским священником: «Позаботьтесь уж вы о вине, дон Игнасио», – всякий раз предваряя его имя традиционным народным обращением. Он удалился с поклоном, затаив в глазах злой огонек. Нет, определенно дьявол соблазнил его не алчными помыслами и даже не сластолюбием: то была гордыня, и покорность безупречного мажордома, которую он так искусно изображал, была всего лишь карой за столькие прегрешения. Все это промелькнуло у меня в голове, пока я наблюдал, как официант катит к нашему столику тележку на колесиках с первыми блюдами и напитками. И мне стало дурно. Такое случается со мной крайне редко, но, надо сказать, штука это пренеприятная. Мне внезапно разонравилось это место, разонравилась Lady First, разонравился Экзорцист… Мне надо было срочно выкинуть нечто абсурдное, разыграть из себя клоуна, сделать что-то действительно в духе Магилы Гориллы: опрокинуть кресло и исполнить танец живота – что-нибудь, что доказало бы, что во Вселенной нет никакого порядка, что порядок мы навязываем ей по своему усмотрению, и достаточно сменить пластинку, как Вселенная целиком приспособится к нашему ритму. При других обстоятельствах я бы так и сделал, но в этот раз сдержался, утешившись мыслью о том, что, когда все кончится, смогу напиться в баре Луиджи, напиться настолько, что смогу уснуть, а следовательно, проснуться, устроить reset[30] этой чертовой Вселенной и начать новую проклятую главу в новой проклятой манере. Но теперь – теперь, когда у меня есть время тщательно обдумать происшедшее в тот вечер, – я могу сказать, что охватившее меня бесконечное недомогание было не чем иным, как страхом. Я узнаю его, потому что теперь понимаю, что он был предвестием другого, острого и конкретного страха, который мне довелось испытать в последующие дни. В тот момент это был всего лишь затаенный мандраж, какого я не испытывал с детства, подспудный страх, едва ощутимый, но постоянный, как боятся темноты – места, откуда сейчас никто не появляется, но может появиться вдруг, в любую минуту.