Лучшее, что может случиться с круассаном - Пабло Туссет

– Так вот: затащили его в какую-то комнатушку с решетками на окнах и засунули палец в задницу – проверить, не везет ли он чего запрещенного.

– И что-нибудь нашли?

– Нет. Но с тех пор всякий раз, как полицейский спрашивал его имя, он отвечал: Эрминио Каламбасули. При этом он произносил фамилию чуть не по слогам – Ка-лам-ба-су-ли, как человек, которому осточертело, что водопроводная компания присылает ему счета, каждый раз перевирая фамилию. С тех пор у него даже перестали спрашивать документы. Конечно, ничего хорошего из этого не вышло, но это уже другая история.

– Почему ничего хорошего?

– Потому что однажды он додумался воспользоваться неприкосновенностью, которую ему давало новое имя, чтобы провезти сто граммов кокаина. Ему даже в голову не пришло, что полицейские собаки ничего не смыслят в именах. Шесть лет, хотя могло быть и хуже.

Думаю, что у Lady First мурашки по коже забегали от таких историй, но она казалась заинтересованной. Писатели все такие.

– И откуда ты только знаешь таких людей?

– С Каламбасули я познакомился в ста пятидесяти километрах от норвежского побережья. Он раздобыл где-то бутылку девяностошестиградусного спирта, и ему нужен был сахар, вот он и пришел ко мне за сахаром как-то вечером.

– Сахар?

Официант принес кофе. Я взял пакетик с сахаром и потряс им перед носом Lady First.

– Спирт нельзя пить просто так, надо развести его водой и добавить сахар, пока он не станет похож на коньяк. Не «Реми Мартен», конечно, но по мозгам шибает здорово.

– Тогда скажи: что заставило его подумать, что у тебя найдется сахар в ста пятидесяти километрах от норвежского побережья?

– Я был поваренком.

– На корабле?

– На нефтедобывающей платформе. Там спиртные напитки запрещены, но так как место это – скучнее не придумаешь, то народец ищет развлечений сам.

– Там нет библиотеки или чего-нибудь вроде?

– Да, кажется, я видел там пару романов Сименона на норвежском. И еще там есть кино. Но программа не очень-то изысканная. Если ты интересуешься Куросавой, не советую тебе ехать на нефтедобывающую платформу.

– Да. Но тебе же нравится Куросава…

– Я обхожусь девяностошестиградусным спиртом и щепоткой сахара.

Lady First смотрела на меня как-то странно, словно собиралась превратить меня в героя романа в стиле Хемингуэя на трехстах страницах. Принято говорить, что против двух титек ни один мужик не устоит, но подлинное секретное оружие женщины, которая хочет уловить мужчину в свои сети, состоит в том, что она начинает проявлять признаки восхищения им. К счастью, этот номер мне знаком, и я предпочитаю обращать больше внимания на титьки.

– Не знала, что ты работал на нефтедобывающей платформе, – сказала она.

– Только однажды. Три месяца.

– А потом?

– Поехал в Дублин, чтобы промотать семь с половиной тысяч долларов, которые заработал.

– А почему в Дублин?

– Потому что на платформе я познакомился с Джоном. Он пригласил меня к себе на родину, и я поехал.

– Вообще-то ты не похож на человека, который склонен быстро завязывать знакомства.

– Правильно.

– Тогда…

– Джон попал на кухню на пару дней позже остальных поварят. Какой-то шутник додумался помочиться в его кружку кофе с молоком, и Джон решил, что это я. Он назвал меня мавританской собакой на ирландском, я обозвал его говнюком по-кастильски, и мы оба так размахались руками, чтобы придать подлинности словам, что поневоле перешли на рукопашную. Паренек он щуплый, но характер у него, как говорится, стопроцентно ирландский, так что для начала он подбил мне глаз, и пришлось применить против него мое самое грозное оружие.

– У тебя есть самое грозное оружие?

– Конечно.

– Можно узнать, какое? Или это секрет?

– Метод «Обеликс». Упоминание о нем можешь найти в любой серьезной библиотеке. Суть его в том, чтобы со всего разбегу врезаться во врага.

– И срабатывает?

– При условии, что тот, в кого ты врезаешься, ненамного крупнее тебя. Недостаток этого метода в том, что никогда точно не знаешь, во что врежешься и как упадешь, так что есть риск пострадать не меньше противника. В тот раз мы оба оказались прикованными к койкам в лазарете. И две недели нам не оставалось ничего иного, как разговаривать. Начали со взаимных оскорблений, а закончили обзором постулатов аналитического мышления.

– И до сих пор видитесь?

– Не часто. Теперь он преподает онтологию в Дублинском университете, но мы основали Метафизический клуб и поддерживаем контакт через Интернет.

– Метафизический?…

– Клуб.

– Занимаетесь философией?

– Первостатейной и самоновейшей.

Она снова посмотрела на меня, как на персонажа из романа в стиле Хемингуэя в триста страниц.

– Знаешь, ты очень странный.

– Кажется, ты уже высказывала эту мысль, только другими словами.

– Наверняка, но чем больше я тебя узнаю, тем более странным ты мне кажешься. Есть в тебе какая-то крепкая суть и в то же время необычайно много наносного. Немного похоже на Игнасио, но в другом духе.

– Ну конечно. Я пьяный нахал, а он уважаемый экзорцист.

– Нет, не в том дело… Например, ты не похож на человека религиозного.

– Так знай же: я религиозный и даже очень набожный.

– Я бы не сказала. Ты не причащаешься.

– Дело в том, что я не католик. Я ортодоксальный эготеист. Слушай, может, твой дружок Экзорцист принесет нам еще выпить? Мы столько говорим, что у меня пересохло в горле.

– А не перейти ли нам в гостиную?

Я уже выжал из разговора все соки, и у меня не было особого желания его продолжать, но мне показалось, что будет некрасиво подгонять мою спутницу, заставляя ее вернуться домой сразу после ужина, и я подумал, что это неплохая мысль – начать напиваться прямо в ресторане и закончить перед закрытием у Луиджи. Встав из-за столика, мы прошли через дверь, занавешенную портьерами из синего бархата, в другой зал с креслами, низкими столиками и стойкой, за которой можно было узнать бармена по его вишневой курточке. Была там и небольшая танцплощадка, на уровне пола; черный рояль возвышался над нею. Как видно, The First нуждался в том, чтобы под рукой у него всегда был рояль.

Мы заказали виски и «Вишофф» и сели за стойку. Выяснилось, что Lady First из тех людей, которые, хотя сами никогда не путешествовали, считают, что путешествия чрезвычайно обогащают человека, так что она засыпала меня вопросами про то, как я чистил картошку, обслуживал клиентов на бензоколонках и красил перила, чтобы заработать себе на жизнь там, куда Макар телят не гонял. Когда мы попросили бармена повторить, передо мной снова была девочка Глория, которая обнаружила в своем беспутном девере человека не только умного (хотя и не такого умницу, как ее Неподражаемый Муж), но и располагающего богатейшим опытом приключений. Я попытался убедить ее, что если я, бродяжничая, исходил полсвета, то это прежде всего помогло мне понять, что не стоило отходить дальше, чем на десять километров от своей кровати, но она восприняла это как экстравагантную шутку завзятого космополита и не обратила на нее никакого внимания. Но вконец все испортило, когда ровно в полночь появилась певица, как бы для того, чтобы оправдать присутствие рояля. Я говорю «испортило», потому что она оказалась как раз такого типа, от которого я балдею: груди, как два солнышка, и округлый, налитой задок, придававший ей сходство с виолончелью. В довершение всего, садясь, она подняла подол платья выше колен и, чтобы достать до педалей рояля, немного раздвинула ноги, так что обозначился тот упоительный центр тяжести, который есть у всех женщин и который так нравится моему меньшому братцу.

Я почувствовал, как сжимается у меня диафрагма, и понял, что больше не смогу обращать внимания ни на что другое, так что, когда предмет моего смущения исполнил вступление к «Dream a little dream of me»,[31] вроде разогрева, я подумал, что пришло время сваливать.

– Слушай, как тебе, если мы выпьем по последней в каком-нибудь другом месте? – спросил я у Lady First.

– Прямо сейчас?

– Хочется немного поразмяться.

– Хорошо. Если хочешь, можем потанцевать…

Боже правый: потанцевать.

– Не могу. У меня межреберная ипохондрия.

– Что?

– Странный фантомный недуг, при котором совершенно невозможно танцевать.

Она меня не услышала, потому что я уже вставал (прежде чем сделать это, пришлось передислоцировать моего меньшого братца), но, похоже, была не склонна противоречить и последовала моему примеру. Я уже направлялся к вестибюлю, стараясь не смотреть на причину моих терзаний, но Lady First остановилась у рояля и расцеловалась с пианисткой, которая пока исполняла арпеджио из больших септим, прежде чем приступить к теме. Они явно дружили. Вплоть до того, что, когда Lady First подала мне знак, певичка обернулась и взглянула на меня. Мы обменялись улыбками; она опустила глаза, что дало ей возможность оглядеть меня всего, с ног до головы. И снова переключилась на Lady First. В течение нескольких секунд я испытал сильнейший приход: зал обезлюдел, мы остались вдвоем: я и она; я подхожу к роялю и кусаю ее в шею, обнаженную благодаря высокой прическе; по ней волной пробегает дрожь; я встаю на колени перед банкеткой, спускаю платье, обнажаю груди и зарываюсь в них лицом; ласкаю ее между ног, чувствуя шелковистую кожу ляжек; теряя голову, она падает назад и не может подняться: мешает задравшееся платье…