Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll"

В поисках работы Джеймс всё так же был безуспешен, невзирая на то, что успела пройти большая часть сентября. Он даже начал избегать шумных компаний, в которых прежде любил выделяться особой щедростью и беззаботностью. Карты оказывались в руках уже не так часто. Три проигрыша подряд, и он выходил из стола, оставляя своё имя и подпись в списке должников, что было унизительно и гадко. Пытал удачу два раза в неделю, но не больше теперь. Это было слишком безрассудно и глупо в свете сложившихся обстоятельств, и Джеймс вынужден был плевать на небрежность в своем отношении ко всему, что прежде не так уж сильно волновало.

Всё чаще стал оставаться дома, что заметили оба друга. Был непривычно угрюмым и поникшим. Суровое выражение лица служило прямым предостережением — не стоит ни о чем спрашивать. Спенсер пытался держаться в стороне, когда Дункан безуспешно старался вытащить друга то в паб, то в закусочную, то на танцы, то даже в дурацкую редакцию газеты для помощи. Всё было безвозвратно по-другому, и Джеймс едва ли сумел справляться с этими переменами.

Тем не менее, писать отцу не спешил. Джеймс был наверняка уверен, что мистер Кромфорд только и ждал, как сын сломиться под тяжестью обстоятельств, что были ему непривычны. Летал над ним, как стервятник, дожидающейся, как душа оставит тело бездыханным, чтобы затем полакомиться им. Джеймс не собирался давать отцу этой привилегии, ведь это означало бы исключительно то, что он должен был стать марионеткой в руках родителя, намерившегося устроить его будущее по собственному хитросплетенному сценарию, не подразумевающему каких-либо привилегий для парня.

Он женил бы Джеймса на Марте, купил или даже построил им дом, устроил подле себя, чтобы затем годы спустя позволить занять насиженное место. И план вроде бы был не таким уж плохим, и вряд ли кого-нибудь обеспеченное спокойствием и достатком будущее могло коробить, но Джеймс противился ему, как только мог. Приученный с детства быть ручным и покладистым, он отчаянно хотел устроить своё будущее сам, но ни разу не удосужился подумать, как бы это сделал. Во всяком случае, до недавних пор надобности в этом не было. Он пререкался с родителями, шел их воле наперекор зачастую просто, чтобы насолить, а не показать собственную самостоятельность. В сущности, поступки его были лишены взрослой ответственности, но полны пустой сверкающей забавы.

Джеймс впервые задумался о будущем. В высших кругах его фамилия была достаточно известной, чтобы перед ним любые двери могли оказаться открытыми. Что волновало больше — достаточно ли было для трудоустройства обаяния и задиристости? Принудить себя к рассудительной серьезности он мог, как и одолеть по желанию лень. Вот только усердности и сосредоточенности немного не хватало, но и это с возрастом можно было наверстать.

Амбиции у Джеймса были большими. После окончания университета намеревался поддаться либо в Парламент строить политическую карьеру, либо же в банк, любой из тех, что не принадлежали отцу. Заработать немного денег, чтобы выкупить долю, установить контроль, а затем поглотить предприятие целиком или же ещё лучше создать собственное. Купить дом где-то на побережье, вот только не в Сент-Айвсе, квартиру в Лондоне, может быть, апартаменты в Америке. Дома если бы и пришлось появляться, так только на Рождество. Богатый холостой дядя, разбрасывающейся подарками, совсем как Санта, для детей Оливера, который непременно согласиться на брачный контракт, предложенный из доброй воли матери.

Мысли о создании собственной семьи по-прежнему не утешали. Повязать себя узами брака с девушкой, особенно такой щепетильно чопорной, как Марта, было сродни пожизненного заключения. Сейчас у Джеймса была молодость, в самом расцвете которой он пользовался её преимуществами, совладая в равной степени телом и разумом. В лучшей перспективе у него будут деньги, благодаря которым он купит себе удовольствие, цена которого возрастет во много раз. Любовь — обман, в котором он не хотел теряться. Жизнь полна различных удовольствий, чтобы растрачивать её попусту на чувства, что были непостоянными, как и желания. Тем не менее, на поводу у последних Джеймс шел куда охотнее. По крайней мере, пока у него ещё были деньги.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он ел нарочно медленно, откладывая привычную процедуру просматривания газетных объявлений, будто мог её избежать. В конце концов, его никто не принуждал к поискам работы, кроме как собственные нужды, что Джеймс вынужден был ограничить до невозможного. Выражение «затянуть пояса потуже» никогда не было ему знакомым, но теперь он жил исключительно по этому принципу.

Джеймс лениво рассматривал людей вокруг, подперев сжатой ладонью щеку. Водил наколотой на вилку дурацкой брокколью по тарелке с соусом и вяло отвечал на приветствия людей, половины из которых не мог даже узнать. Его взгляд обнаружил её совершенно случайно. Он сидел в столовой уже достаточно продолжительное время, не меньше сорока минут, но Фрея будто бы появилась из ниоткуда и будто бы нарочно села напротив.

Спряталась в тени надломленного света витражных окон. Тот падал лишь на кисть тонкой руки, пальцы которой крепко сжимали вилку, застыв над тарелкой. Казалось, её кожа светилась, что было, конечно же, не так. Сама Фрея была слишком увлечена чтением, а потому и сама не могла заметить Джеймса, что было вполне на неё похоже. Она небрежно уронила вилку, подхватив карандаш, которого он сперва и не заметил, и что-то черкнула наспех в книге. Затем отложила его и снова взялась за вилку, положив в рот вместе добрую половину всего, что было на тарелке, из-за чего щеки в ту же секунду надулись, что пробило Джеймса на улыбку.

Он отвлекся, когда напротив остановился Сэм Ричардсон, чтобы перекинуться с ним парой тройкой слов. Парень даже не садился, а просто навис над Джеймсом тенью, спрашивая о каких-то сущих пустяках, во что он не так уж сильно вникал. Отвечал рассеяно, бегло, будто сам куда-то спешил, оставаясь, тем не менее, на месте.

— Ещё увидимся, — пробурчал Джеймс, прерывая парня на полуслове. Тот лишь стегнул плечами, прежде чем уйти.

Над Фреей успел нависнуть Реймонд Купер. Наклонился над девушкой, шепча ей что-то на ухо. Казалось, Фрея упрямо не внимала его словам, пропускала их мимо себя, будто это был не больше, чем призрачный шепот, застрявший между древних стен. Бледный, веснушчатый, худой и невысокий ростом, Реймонд вполне мог сойти за призрака — гадкого, мерзкого, озлобленного на всех призрака. И всё же в глазах, ни разу не моргнувших, застыл страх в совокупности с отвращением.

Очевидно, что после того, как на тайном вечере, устроенным Инканти, Фрея вылила на голову Реймонда половину бутылки вина, тот не мог оставить её в покое. Джеймс некоторое время терзал себя догадками о том, что Купер мог сказать девушке, ведь и сам имел неприятный опыт общения с ней. Вряд ли тот стал бы повторять ошибку Джеймса и предлагать уединение, чего не могло быть в его белобрысой голове. Реймонд был зазнавшемся до мозга костей ботаном, витающим где-то среди идей, что общество усердно отвергало. Что могло стать между ним и Фреей, Джеймс даже предположить не мог, а потому достаточно быстро забыл об этом думать.

После того вечера ему больше не приходилось видеть Реймонда. Или, скорее всего, он просто его не замечал, как и многих других. Джеймс повсюду встречал Фрею, будто кто нарочно сводил их вместе, но не Реймонда, которого увидел теперь впервые. Очевидно, он шептал гадости, но Фрея держалась ровно, нарочно не подавая виду. В то же время Джеймс заметил, как костяшки на руках побелели, так сильно она сжимала в обеих ладонях книгу, не сводя с неё глаз.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Гадкая улыбка на лице Реймонда не на шутку разозлило его самого. Джеймс не был их ряда героев, спасающих девушек от плохих компаний, чем время от времени любил заниматься Дункан. Джеймс сам по себе был плохой компанией, но в то же время многие находили её ещё и приятной. Геройство в духе американских комиксов ему претило. Безразличный ко многим вещам, Джеймс был хладнокровно невнимателен. Будь на месте Фреи другая девушка он и не заметил бы неладного. Продолжил бы трапезу, как делали это остальные, не внимая тому, что что-то было не так.