Колымские тетради - Варлам Шаламов

Наедине с портретом

Ты молча смотришь со стены,Боярыня Марина,Залита пятнами луны,Как стеарином.

Ты взглядом гонишь муть и хмарьБесовского веселья.Дрожит наследственный янтарьНа ожерелье.

А может, это ложь луны,И сквозь луны уловкиНа шее явственно видныУзлы веревки.

Лицо твое мне будет сниться

Лицо твое мне будет сниться,Бровей синеющих разлетИ тот, завешенный ресницей,Голубоватый вечный лед.

Но забушует в мире буряИ переменит прежний цветТой безмятежнейшей лазуриНа краски горести и бед.

Сверкнет ли россыпь золотаяСреди подземных мерзлых руд,Когда глаза твои растают,Слезами злобы изойдут.

Или какой-то страсти взрывом,В тебе гнездящейся давно,Внезапным радостным порывомРаскрыто черное окно.

И взглядом долгим и упорнымТы на меня глядишь тайком.Своим невидящим и черным,Как бы обугленным зрачком.

Нет, я совсем не почтальон

Нет, я совсем не почтальон,Простой разносчик плача,Я только тем отягощен,Что даром слов не трачу.

Ведь я не думал петь и жить,Дрожа измерзшим телом,Но долга этого скоститьЗемля мне не хотела.

А я хватался ей назло,Вставая спозаранок,То за шахтерское кайло,А то и за рубанок.

И я ее строгал и бил,Доказывая этим,Как крепко я ее любилОдну на целом свете.

Но, вырывая обушокИз пальцев ослабелых,Стереть грозилась в порошокМеня в пустынях белых.

Она сварила щей горшок,Дала краюху хлеба,В дорожный сунула мешокКуски и льда и неба.

Уж недалек конец пути,И силы так немного.Мне только б слезы донестиДо первого порога.

Ветров, приползших из России

Ветров, приползших из России,Дыханье чувствует рука —Предвестие эпилепсииИль напряженье столбняка.

Давно потерян счет потерям,И дни так призрачно легки,И слишком радостно быть зверем,И навсегда забыть стихи.

Но бедных чувств ограниченье,Вся неурядливость мечты,Встает совсем в ином значеньеВ гипнозе вечной мерзлоты.

Зачем же с прежнею отвагойЯ устремляюсь в дальний путь?Стихи компрессною бумагойДавно положены на грудь.

Чего бояться мне? Простуды,Колотья в сердце иль в боку?Иль впрямь рассчитывать на чудо,На самовластную тоску.

Есть состоянье истощенья,Где незаметен переходОт неподвижности — к движенью,И — что страшней — наоборот.

Но знаю я, что там, на воле,С небес такой же валит снегИ ждет, моей болея болью,Меня зовущий человек.

Нет, нет, не флагов колыханье

Нет, нет, не флагов колыханье,С небес приспущенных на гроб,Чужое робкое дыханьеЕго обвеивает лоб.

Слова любви, слова разлукиЩекочут щеки мертвецу,Чужие горестные рукиСкользят по серому лицу.

Как хорошо, что тяжесть этуНе ощутить уже ему,В гробу лежащему поэту,И не измерить самому.

Он бы постиг прикосновенийКрасноречивейший язык,Порыв бесстрашных откровенийВ последний час, в последний миг.

Лица разглажены морщины,И он моложе, чем вчера.А каковы смертей причины —Об этом знают доктора.

Я нынче — только лицедей

Я нынче — только лицедейТуманом выбеленных далей,Оленьих топких площадей,Глухих медвежьих магистралей.

Я все еще твержу слова,Какие слышал в том рассвете.Мне нашептала их трава,Слова неслыханные эти.

Что речи вещих мудрецовПеред собраньем откровений,Репья, бурьяна и волчцов —Простых кладбищенских растений.

Ведь только утром, только в час

Ведь только утром, только в часРассветного раздумья,Когда исчерпан весь запасПритворства и безумья,

Когда опасность — как петля,Свисающая с крюка,Мое сознанье оголя,Манит минутной мукой.

Тогда все тени на стене —Миражи ясновидца,И сам с собой наединеБоюсь я находиться.

Ночью

Я из кустов скользну, как смелый,Как исхудавший хищный зверь,Я навалюсь костлявым теломНа робко скрипнувшую дверь.

Я своего дождался часа,Я встану тенью на стене,И запах жареного мясаЩекочет властно ноздри мне.

Но я — не вор, я — только нищий,В холодном бьющийся поту,Иду как волк на запах пищиИ тычу пальцы в темноту.

Я открываю занавеску,И синеватый лунный светВдруг озаряет блеском резкимПустой хозяйский кабинет.

Передо мной на полках книжныхТеснятся толпы старых книг,Тех самых близких, самых ближних,Былых товарищей моих.

Я замираю ошалело,Не веря лунному лучу.Я подхожу, дрожа всем телом,И прикоснуться к ним хочу.

На свете нет блаженней мигаДерзанья дрогнувшей руки —Листать теплеющие книги,Бесшумно трогать корешки.

Мелькают литеры и строчки,Соединяясь невпопад.Трепещут робкие лис точкиИ шелестят как листопад.

Сквозь тонкий, пыльный запах тленьяТелесной сущности томовЖивая жизнь на удивленьеИ умиленье всех умов.

Про что же шепчет страшный шелестСухих заржавленных страниц?Про опозоренную прелестьЛюбимых действующих лиц.

Что для меня своих волненийВесьма запутанный сюжет?Ведь я не с ним ищу сравнений,Ему подобья вовсе нет.

Волнуют вновь чужие страстиСильней, чем страсть, чем жизнь своя.И сердце рвут мое на частиВраги, герои и друзья.

И что мне голод, мрак и холодВ сравненье с этим волшебством,Каким я снова сыт и молодИ переполнен торжеством.

Не поймешь, отчего отсырела тетрадка

Не поймешь, отчего отсырела тетрадка —То ли ночью излишне обильна роса?То ли жить той тетрадке настолько несладко,Что забила глаза ей слеза?

А глаза ведь смотрели и ясно и жадноНа деревья с зеленой мохнатой корой,На вечерней реки перелив шоколадный,На лиловый туман под горой.

Почему же мое помутневшее зреньеТвоего разглядеть не сумело лица?Неужели мне больше не ждать озареньяИ навек превратиться в слепца?

Лучше б ты в дорожном платье

Лучше б ты в дорожном платьеНе ходила у моста,Не кидалась бы в объятьяНеуклюжего куста.

На плече плакучей ивыРазрыдалась ты сейчас,Не сводя с крутых обрывовШироко раскрытых глаз.

Для чего ж ты испыталаПритяжение луны,Слабый запах краснотала,Горький аромат весны…

Земля со мною

Я на спину ложусь,И вместе с целым светомЯ посолонь кружусьВеселым этим летом.

Кругом меня — леса,Земля же — за спиною.Кривые небесаНагнулись надо мною.

Уже моя рука,Дрожа нетерпеливо,Вцепилась в облака,В щетину конской гривы.

Я будто волочуВесь мир сейчас с собоюИ сызнова хочуЗажить его судьбою.

Мне полушубок давит плечи