Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи - Евгения Нахимовна Строганова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Детей у Салтыковых было двое: сын Костя и дочь Лиза, родившиеся после 15 лет супружеской жизни и на одном году[365], сын был на 11 месяцев старше дочери. Дети были очень избалованы. Я не могу себе их представить иначе в раннем детстве, как в руках с мандаринами, которые они поглощали десятками, и с шоколадными конфектами; при них была крошечная миниатюрная француженка, мадемуазель Мари, дети говорили с ней исключительно по-французски, совершенно забывая свой родной язык; игрушками была завалена вся детская. В эти годы раннего детства я не могу себе представить иначе Михаила Евграфовича Салтыкова, как сидящего в своем кабинете за письменным столом, с пледом на плечах, громко кашляющего и строчащего свои сочинения. Мы, дети, знали, что не должны мешать ему, так как он пишет серьезную вещь – «Пошехонскую старину»[366], но тем не менее часто забывали это и поднимали возню в соседней с ним комнате – гостиной. Тогда жена Михаила Евграфовича – Елизавета Аполлоновна, необыкновенно красивая и моложавая брюнетка с серыми глазами, прелестными волосами и мягким голосом, иногда нас усаживала на диван в гостиной, говоря: «Тише, дети, вы мешаете папе писать, посидите смирно, я вам почитаю», – а из кабинета постоянно доносился сильный кашель отца, длившийся несколько минут, такой кашель, которому, казалось, и конца не предвидится.
Жена Салтыкова была родом из помещичьей семьи Болтиных Владимирской губернии. Она была наивна и непосредственна: что на уме, то и на языке, как говорят. Детей сильно баловала, и когда заметила, что это баловство, кроме вреда, ничего не принесло, то говорила: «Ну, что же делать? Ведь у меня их только пара – сын и дочь; если бы была вторая пара, то я их воспитывала бы по-другому: я кричала бы на них с утра до вечера».
Сознавая свою красоту и моложавость, она имела непреодолимое желание не стариться и все, что услышит от людей, проделывала, чтобы сохранить свою молодость, так, например, спала только на спине, чтобы не было на щеках морщин, мыла волосы дикой рябиной, чтобы не седеть, мы ей специально сушили в деревне эту дикую рябину и привозили осенью в Петербург; ела она только молодое мясо, то есть цыплят, телят, барашков, и даже ухитрилась раз зайти в рыбную лавку и попросила там продать ей несколько рыбок, но обязательно молоденьких, на что ей продавец ответил: «Мы рыбам, сударыня, годов не считаем». Она верила в сны, в гаданье, в спиритизм; ее родная сестра Анна была замужем за французом-спиритом[367] и заражала ее часто этим делом. Когда Салтыкова гадала на картах, то она предварительно вынимала из колоды всю пиковую масть, говоря: «Зачем себя огорчать заранее разными несчастиями», – и гаданье сводилось к тому, что предсказывало ей только одно хорошее. К мужу она относилась довольно странно: с одной стороны, она очень тщательно переписывала многие его рукописи, причем только она и разбирала его очень неразборчивый почерк, с другой стороны – она очень несерьезно относилась к его болезни и сплошь да рядом забывала заказать ему прописанное доктором лекарство. Одевалась она всегда очень изящно, по последней парижской моде, платья себе и дочери заказывала в самых модных магазинах, не жалея на это денег, часто даже привозила их из Парижа[368], куда ездила с детьми и их гувернанткой-полькой каждое лето. Хотя в доме Салтыковых всегда готовили хорошие кухарки, но что касается соусов к обеду, то их приготовляла всегда сама Елизавета Аполлоновна, этим искусством она славилась среди знакомых, Михаил Евграфович постоянно сердился на нее, кричал, обвинял в невнимании к себе, но вместе с тем сильно любил ее, не мог без нее жить, требовал, чтобы она всегда была при нем.
Дома к обеду выходил Михаил Евграфович обыкновенно в халате и большом платке или пледе на плечах, в высшей степени всегда раздраженный, нервный. Сначала он садился и долго откашливался, потом начинал в чем-нибудь упрекать жену; всегда находился предлог, чтобы ее бранить: или она забыла ему дать вовремя лекарство, или не позаботилась купить черносливу, по совету доктора Боткина, или заказала не то кушанье, которое он просил. «Да ведь она каменная, мраморная статуя, – кричал он, ударяя кулаком по столу, – разве она позаботится о больном человеке, у нее каменное сердце». – «Ах, оставь, пожалуйста, Мишель, – спокойно отвечает она ему, – чернослив куплю тебе завтра, ну сегодня забыла, что же делать!» – «Нет, ты не забыла, а ты нарочно, змея проклятая». Потом начнет бранить сына, перенося на него гнев. Сын его сильно беспокоил тем, что плохо учился в Лицее, что все вечера проводил в театрах, что тратил много денег[369]. Дочь менее других раздражала его, он даже ее часто ставил брату в пример: «Посмотри, Лиза ведь находит же время готовить уроки и не приносит таких скверных баллов, как ты». Замечательно, что мы, учась с Лизой Салтыковой в одной гимназии и даже в одном классе, писали иногда сочинения, заданные нам.
Я писала всегда сама и довольно удачно, а ей обыкновенно писал отец и потом говорил мне:
«А каков ваш учитель-то, Соня, поставил мне тройку с минусом за сочинение „Море и пустыня“, а вам сколько?» – «А мне пять». – «Я его хочу пригласить, вашего Дружинина, и прямо сказать: „Да когда же я наконец, милостивый государь, пятерки дождусь?“ Этакий болван! И какие темы дает вам: „Аничков мост“. Ну, что тут напишешь? А это еще лучше: „Язык народа – хранитель его славы“. Идиот, совсем идиот!»
А дело было в том, что учитель ясно видел, что сочинение написано не ученицею, а ее отцом, и потому не ставил пяти[370].
Когда мы с Лизой поступили в 8-й педагогический класс гимназии, где проходили всевозможные методики, то у нас с ней явилась сильная потребность приложить эти знания, то есть кого-нибудь учить. Поэтому, приехав к нам в деревню в мае месяце, она
