Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи - Евгения Нахимовна Строганова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Весьма возможно, что экземпляр этого подлинника рукописи лежит у кого-нибудь из близких Закревскому лиц, затерянным среди других бумаг, и обладатели не имеют ни малейшего представления о ее ценности. Полагаю, что извлечь ее из тьмы было бы возможно, если опубликовать внешние ее признаки, пообещать тем, кто ее доставит, какую-нибудь могущую заинтересовать премию. Подлинность рукописи не трудно установить ввиду крайней характерности «клинописного» почерка Μ. Е. Такую же меру можно было бы применить и к другой копии этой рукописи, за согласие или несогласие которой с подлинником уже говорило бы сходство или несходство текста с неподражаемой манерой письма Салтыкова. Рукопись «Переписки императора Николая Павловича с Поль де Коком», как я хорошо помню со слов отца моего, существовала еще в двух экземплярах, переданных Салтыковым еще кому-то из близких к нему лиц. Думаю, что могли быть или лечивший его знаменитый врач Сергей Петрович Боткин, которого нельзя не причислить к друзьям М. Е., или издатель Лонгин Федорович Пантелеев, или б‹ывший› санкт-петербургский голова Владимир Иванович Лихачев, или писатель на исторические темы Николай Антонович Ратынский.
Если рукопись могла попасть к Лихачеву или Ратынскому, давно умершим, то могла перейти к Александру Владимировичу Лихачеву или к единственной дочери Ратынского, бывшей замужем за служащим в Царском Селе в кирасирах Шеншиным, уехавшим по отставке (около 1900 г.) в Орловскую или Тульскую губернию.
Для сведения лиц, интересующихся изучением личности М. Е. Салтыкова, считаю долгом сообщить, что едва ли могло не остаться письменно изложенных воспоминаний о Салтыкове как редакторе журналов после проведшей с ним всю деловую жизнь бессменным редактором «Отечественных записок» Наталии Филипповны Головачевой, сталкивавшейся с ним в редакции ежедневно и знавшей все черты М. Е. как редактора лучше, чем кто бы то ни было другой.
Трудно сказать, к кому могли перейти бумаги, могшие остаться после Наталии Филипповны, так как после Η. Ф. потомства не осталось, так как жившая много лет с ней безотлучно родственница ее E. H. Патрикеева и единственный сын последней Пав‹ел› Николаевич также скончались. Впрочем, не имев возможности исчерпывающим образом следить за материалом о М. Е. Салтыкове, я не могу поручиться за то, что какие-либо воспоминания Нат. Филипп. Головачевой о М. Е. Салтыкове не были уже где-нибудь напечатаны[395].
1. Характер М. Е. Салтыкова
Если задаться целью сообщить более точные сведения о характере М. Е. Салтыкова, то приходится указать на то, что в полном составе характер его не был неизменным в течение всей его жизни. Не утратившимися на протяжении всей жизни Μ. Е. чертами были широкое доброжелательство к людям, хотя и пересыпавшееся в отдельных случаях жизненными проявлениями, жгучее стремление принести пользу широким массам человечества, может быть, не лишенное связи с некоторым литературным тщеславием, деликатность при грубейшей, с весьма частыми обращениями к «истинно русским словам» и выражениям подчас, манере выражаться, крайняя прямота при этом, нелюбовь к размеренности и педантичности и незлопамятность, значительная раздражительность и ревнивость. Все прочие черты характера Μ. Е., о которых писали и пишут, распределялись приблизительно между тремя периодами жизни Салтыкова. До половины 1860-х годов, от половины 1860-х годов до 1884 г., запрещения редактирования Салтыковым журнала «Отечественные записки», и затем до конца его жизни.
Привожу ряд приходящих мне на память эпизодов из жизни М. Е. Салтыкова, отражающих разные стороны его характера, не подчиняя изложение какой-либо строго выдержанной системе, так как смотрю на мое сообщение как имеющее задачею дать материал о М. Е. Салтыкове, который вместе с другими сведениями о нем будет впоследствии подвергнут критической и систематической обработке и послужит в будущем предметом специального исследования для представления обществу исчерпывающе точной характеристики личности великого русского сатирика.
В М. Е. Салтыкове, как и в большинстве русских людей, уживались способность ясно видеть те национальные черты, которые приводят русский народ к невыгодным для него последствиям, и полная неспособность самому отделаться от этих свойств, с сознанием этой неспособности и, если так можно выразиться, «сознательным коснением» в ней.
Во многих местах своих сочинений Салтыков бичует русский народ за пьянство, безрасчетлив ость и неаккуратность, между тем как вся первая половина жизни Μ. Е. была полна отклонений в сторону служения Бахусу, причем Μ. Е. и положил начало тяжелому разрушению его здоровья, выразившемуся в приобретении тех болезней, существование которых, кажется, констатировал в нем Боткин. Воспоминания моего отца о совместно проведенных с М. Е. всякого рода «» были полны рассказами о дохождении всякий раз Μ. Е. до крайней степени опьянения. У покойного отца в конце 1860-х гг. и в начале 1870-х годов бывали регулярные собрания каждую пятницу, на которые сходились чуть ли не все передовые по своим воззрениям деятели того времени, и в том числе много представителей литературы и искусства. В этих собраниях всегда принимали участие H. A. Некрасов, М. Е. Салтыков, увеселявший все общество известный актер И. Ф. Горбунов, А. Ф. Кони, Евг‹ений› Ис‹акович› Утин, Ю. Г. Жуковский[396] и др. Как всегда и везде в то время, вечеринки не обходились без ужинов с крепкими напитками, причем редко кто так злоупотреблял алкоголем, как А. И. Европеус[397], в конце концов умерший от отравления спиртом, и М. Е. Салтыков, доходивший почти всякий раз до потери сознания. Был даже случай, когда Салтыков, державший собственные дрожки, садясь на них, не смог удержать равновесие и перевалился через дрожки прямо на мостовую, получив при этом тяжелые повреждения головы и всего тела[398].
Жалуясь в своих сочинениях на то, что немцы забивают русский народ своей систематичностью во всем и порядком и вырывают таким способом из рук русских людей различные стороны хозяйства, Салтыков вместе с тем и в письмах из-за границы, и в личных разговорах с моим покойным отцом за границей все время, не переставая, ворчал на немецкую выдержанность и чистоту. «Я русский человек, – говорил он, – я этого расписания во всем и чистоту не могу выносить. Я любил делать то, что мне хочется, тогда, когда мне хочется это делать, а не дожидаясь каких-то назначенных на все часов. Немецкой чистоты я совершенно не выношу. Видя каждый день в Берлине, как там по утрам моют и полощут улицы, я боюсь выходить на улицу, так как люблю плюнуть на панель, когда мне это желательно, а плевать на такое чисто вылощенное место как-то совестно.
