Кто в тереме? - Лидия Луковцева

– Не торопись, Олька, успеешь этого счастья нахлебаться, – говорили они, бросая охотничьи взоры на проходящих мимо парней.

Но бабы каются, а девки замуж собираются. Чуткое олино ухо улавливало в их советах фальшь и пренебрежительное сочувствие.

В тот день она немного опаздывала на работу. Маршрутки мчались, набитые до отказа, и водители только разводили руками, проносясь мимо остановок.

Один сердобольный сжалился, подобрал, и Оля ехала до своей больницы на подножке, практически на одной ноге, а на остановке буквально вывалилась кулем, когда желающие выйти задние пассажиры слегка наподдали. Она почти упала, и ее смяли бы, да чьи-то руки вовремя ее подхватили. Сильные мужские руки.

Парень выпрыгнул с переднего сиденья, и когда из салона стала вываливаться спиной вперед девчонка, не среагируй он оперативно, пришлось бы прямо с остановки доставлять ее в травмпункт.

Несмотря на драматизм ситуации, Ольга, через какие-то секунды осознав, что находится в крепких мужских объятиях, покрылась багровым румянцем, каким краснеют очень белокожие люди, и начала вырываться. Правда, поблагодарить спасителя не забыла.

Потом помчалась к проходной больницы, а отошедший в сторонку парень какое-то время постоял с приоткрытым ртом. И, отряхивая куртку и джинсы, все покачивал головой.

У него был недоверчиво-недоуменный вид. Как у человека, вляпавшегося в свежую собачью кучу. Стоя на одной ноге, бедолага недоверчиво рассматривает подошву другого ботинка: мозг уже донес сигнал о свершившемся печальном факте, но сердце недоумевает, как такое могло случиться? – и отказывается его принимать, в отчаянной надежде на чудо.

Считавший себя, и не без оснований, специалистом в области гендерных отношений, парень умел отличить натуру от подделки, подлинный трепет – от фальшивой страсти. Несмотря на трагикомизм и скоротечность ситуации, девчонка в его объятиях трепетала. И этот жаркий румянец…

Вроде бы из подросткового возраста вышла! Давненько он не встречал ничего подобного… Разве что с той, его первой… Первым его опытом… Он до сих пор, вспоминая ее, мысленно не по имени называл. Она навсегда осталась для него как Светлая… Хотя имя ее было – Бэлла.

Немного времени спустя у них произошла еще одна случайная встреча. Он и не узнал бы девчонку, тогда она была в куртке и вязаной шапочке, теперь бежала по больничному двору в белом халатике и медицинском колпаке. Мало ли их за день пробегает, медсестричек да санитарок! Да она сама его окликнула. Притормозила, и, опять заполыхав румянцем, промолвила:

– Это вы…

Так начался их роман. Вялотекущий, надо сказать, поскольку на тот момент у него была девушка. Тут по правилам надо было бы сказать – любимая, но любимой она не была, как, впрочем, и те, что были до нее. Любовь – это импульс, искра, столкновение биотоков, а ничего подобного он не испытывал после гибели Бэллы.

Но не отказываться же от того, что само плывет в руки! Да и Оля – самолюбивая, это он быстро понял. Страшнее пистолета ей было бы, если бы он подумал, что она навязывается. Птаха неяркого оперенья, или даже, пожалуй, мышка серенькая, но что-то в ней было.

Он организовал пару-тройку свиданий, вполне невинных, даже без «обнимашек». Леха не торопился, форсировать события не желал: крутиться вьюном между двумя девушками – это на любителя, а он таковым не был. Ему было лень врать.

Поэтому он придерживал Олю так, на всякий случай, встречаясь только по мере возможности. Вроде короткого поводка. Рано или поздно – случай представится, все же медработник. Может, в больницу доведется попасть.

Со своей девушкой он уже начинал скучать, и не рвал отношений только из некоторого появившегося к ней меркантильного интереса. Ее щенячье обожание и, если дальше в тему, собачья преданность, уже притомили Алексея. Да и интеллект его девушки, в отличие от Олиного, был – целина не паханная. Честно сказать, и Оля была, насколько он мог убедиться, не так уж и всесторонне развита, но все же…

Алексей Ситников – таково было имя, данное ему при рождении – рос в умеренно пьющей семье, а когда папаша по-тихому слинял и сгинул бесследно, мамаша стала зело употреблять. Мужчины в ее жизни замелькали, как кадры на кинопленке.

Как-то затесался среди них и крестный Алешки – дядя Витя, бывший друг отца, да тоже не задержался надолго в их доме. Но к крестнику, к которому раньше относился довольно отстраненно (чужой все же ребенок) за время недолгого совместного прожития успел проникнуться отцовской жалостью.

Все игрушки, сладости, теплые слова, нечастые развлечения только от него Алешка и видел, даже когда дядя Витя уже ушел от матери. А когда матери не стало вследствие российского рока – цирроза печени, крестный полностью взял шефство над пацаном. Лешке тогда было 16.

Настоял, чтобы Алексей закончил ПТУ. То бишь, тогда это уже называлось модным словом «лицей». Затем пристроил на работу плотником в ремонтно-строительное управление. При этом сам хорошо закладывал, но крестника весьма уважал за то, что не идет по его и родительским стопам, а имеет в жизни цель.

Какую именно цель, он не совсем был в курсе, Леша с ним не особенно откровенничал, поскольку дядя Витя был все же не семи пядей во лбу и на тот момент – уже типичный «синяк», при всем хорошем Лешкином к нему отношении. Правда, поговорка про мастерство, которое не пропьешь, по отношению к крестному была справедлива. Руки у него были золотые, даже когда напивался крестный до положения риз.

Леша же следил за собой, выглядел «бедненько, но чистенько», а также быстро уяснил, что в знании – сила. Поэтому был активным читателем районной библиотеки. Изредка в семьях алкашей взрастают такие дети. Вроде того, что родовое проклятие алкоголизма завершилось на предыдущем поколении, и новые побеги свободны от него.

Планшетов и компьютеров ему никто никогда не покупал, Леша брал свое книгами. Библиотекари нарадоваться на него не могли и, исходя из наличного фонда и поступающих новинок, ублажали, как могли.

Так попали ему в руки книги Карнеги, Леви, Курпатова и прочие пособия по психологическому манипулированию сознанием. И в какой-то момент Леша сформулировал эту великую цель – сотворить себя нового. А там, сотворив себя, и свою новую жизнь начать творить.

Невысокого роста, щупловатый, в авторитете у пацанов он быть не мог изначально, а в шестерках бегать гипертрофированное самолюбие не позволяло. Потому он сторонился дворовых, школьных и уличных стай, насколько это было возможно. Хотя, конечно, доводилось и в различных передрягах участвовать, и битым