Кто в тереме? - Лидия Луковцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наверное, психолог сумел бы объяснить этот казус поздней встречи: она своей нежностью заглаживала сформировавшееся за годы чувство вины, его оскорбленное юношеское самолюбие было удовлетворено. А может, все совсем не так, кто его знает? Как там у любимого Зайкиного Тютчева?..
«О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй волшебный свет
Любви последней – зари вечерней!»
Руслан и Рита смотрели сейчас друг на друга особым взглядом – взглядом памяти.
Разговор, как и положено, протекал в ностальгическом ключе. Всякая фраза начиналась со слов «а помните?». Вспомнили, как в триста двенадцатой комнате общежития, где все четыре года учебы проживала Рита с однокурсницами, висела на двери, на гвоздике, «Книга жалоб и предложений». Любой приходящий гость мог, и даже обязан был оставить в ней запись – жалобу или, соответственно, предложение.
Какие перлы там попадались! Как изощрялись студенты в остроумии!
– А помните, мы с парнями у вас засиделись за бутылочкой винца…
– Ага-ага, «за бутылочкой»!
– Ну, не будем уточнять детали! А потом вы стали нас выгонять!..
– А Олег написал на нас жалобу! Предложил приобрести двуспальные кровати, чтобы укладывать припозднившихся гостей с хозяйками.
– Исключительно из филантропических соображений – не выгонять же людей на улицу в ночь!
– И он еще настаивал, что надо непременно выйти на комендатшу с этим предложением!
– Вот бы мы вылетели из общаги, попади комендантше в руки «книга» с этим предложением!
– Да, зверюга была та еще!
– Да, и порядки были строгими.
– Ну, в руки парторга она все же попала!
Парторг – Смирнягин Владислав Борисович – вместе с представителями комитета комсомола, профкома и зверюгой-комендантшей проводили регулярные рейды в общежитии на предмет «выявления нарушений норм общественной морали отдельными студентами». Заметно было, что самому ВБС эти рейды удовольствия не доставляли, на лице его поигрывала ироничная улыбочка. И, случалось, он окорачивал чересчур усердствующих проверяющих, таких же студентов, опьяненных своим временным величием.
– Да, было такое! И он имел удовольствие прочитать жалобу на себя, с предложением ставить его в угол после каждого экзамена!
– В стихах! Написанную шестистопным гекзаметром!
– Обоснованную, между прочим! Мало кто сдавал ему экзамен с первого захода!
– Как там у Азаматика было… Сейчас, сейчас…
Гнев, о богиня, воспой Азамата, Талгатова сына!
Гнев свой, о Зевс-громовержец, направь на Смирнягина-зверя!…
О, ВБС, злопыхательный муж и зловредный,
Бедных студентов лишать ты стипендии будешь доколе?!
– Дальше не помню!
– Я тоже! Да он и сам сейчас наверно, не вспомнит. Там страницы на две или три было.
– Не вспомнит. Спился. Умер года три-четыре назад.
– А я и не знала… А что ж случилось?
– Как говорится, не вписался в реалии… Начал попивать, жена ушла. Жил с матерью. Однажды во сне остановилось сердце.
– А какие надежды подавал! Какие способности были у парня! Я всегда была уверена, что он станет писателем.
– Помянем.
– Помянем!
– Я еще помню одну жалобу – на девчонок из триста шестнадцатой: нажарили картошки и закрылись на ключ. Кто ни совался – не открывали, а запах-то на весь коридор! А дело перед стипендией, денег ни у кого. Мальчишки им кричат – в армии это называется «крысятничать» и за это устраивают темную! А они им через дверь: «Забирай свои документы и ступай служить, там и будешь темную устраивать»!
– Да, девчата там жили хозяйственные, у них через день жареной картошкой пахло.
– Но не хлебосольные!
– Нет, не хлебосольные!
– Будешь хлебосольным, когда весь этаж норовит в гости на халяву явиться!
Люся с Лидой слушали, как «бойцы вспоминают минувшие дни» и, размягчившись, рассиропившись, не скучали. О, прекрасная юность! У Лиды не было институтского прошлого, общежитского опыта, кавээновского братства, но как это ей было близко! Чужая студенческая юность, которой ей не довелось узнать…
Наконец, перешли и к интересующему ее вопросу.
Само собой, история с Гариком шокировала обитателей дачного поселка – и северной стороны, где вознеслись коттеджи, и южной, где еще оставались собственно дачные участки, пустующие зимой.
Постоянных жителей, зимующих в дачных домиках, более-менее благоустроенных, там было раз-два – и обчелся, плюс несколько жалостливых и совестливых дачников, приезжающих через день-два покормить собак, которых развелось неимоверное количество. Теперь уж не знаешь, кого больше бояться – наполовину одичавших полуголодных собак, бомжей или с некоторых пор облюбовавших их места молодежной стаи.
Этот момент женщин особенно заинтересовал.
– А что за стая? Они здесь живут? Их много?
– Да я, собственно, не в курсе, – пожала плечами Рита. – У нас они не показываются – заборы, сторожевые собаки, сигнализация… Многие камеры установили. Все же за городом живем, полиции, случись что, не дождешься. А эти… Они по дачам шастают. Может, у кого-то из них здесь родительская дача, а может – замки срывают с чужих… Иначе с чего бы им сюда ездить из города, да еще в такую непогодь?
– Мне Надя Кондакова рассказывала, – повернулась она к мужу, – приезжала как-то на дачу с проверкой, да воздуху глотнуть. На обратном уже пути стояла, ждала маршрутку, а эта стая как раз из города приехала. Целой толпой вывалились из маршрутки и направились к дачам, человек шесть. А потом, ей кто-то еще говорил, что видел, как они выбирались с одной из крайних улиц, что в степь ведет. Видимо, там где-то у них пристанище.
Руслан кивал, понимая, к чему клонит супруга.
– Да, может, это они вашего мужа и избили. Обобрали да бросили в колодец. Деньги у него с собой были?
– Нет, не было. Он дежурил той ночью, зачем они ему? А живем мы недалеко от музея, даже на проезд нет нужды брать.
– Но ведь как-то же он доехал до дач. Не они же его сюда за свой счет привезли, чтобы здесь раздеть!
– А ведь я, по-моему, тоже их видел, – задумчиво сказал Руслан. – Домой ехал, вечерело уже. Подрезал меня какой-то козел на повороте, я и вывернул прямо в кювет, и не могу из него выехать – жижа, кисель! А они со стороны дач шли. Правда, шестеро. Остановились поодаль и наблюдают. Я прошу – помогите! Ухмыляются, шуточки. Потом один, невысокий, в синей куртке, что-то им говорил довольно долго, руками размахивал – в мою сторону показывал. А потом другой, видно, за главного у них, – высокий, худощавый – сказал им что-то, и они пошли в мою сторону. Честно
