Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На вопрос Маргариты Викторовны, а кто же будет пополнять убыль в товаре, комиссары самоуверенно отвечали, что для пополнения будут работать фабрики.
– А что же, работать-то фабрики тоже будут даром?
– Нет, за товары они будут получать другие товары.
– Я что-то не пойму. На фабриках, значит, пойдет обмен товарами? Значит, это будет происходить не даром, а в магазины эти же товары будут поступать даром?
– Нет, не даром, – отвечал товарищ. – Это потребителю будут давать даром, а с фабриками будет через банки расплачиваться правительство.
Дальнейшие расспросы становились опасны, ибо «товарищ» начинал раздражаться.
В результате обыска у нас отняли только одно седло, да и то не даром, как полагалось – «из волшебного магазина», а за деньги, которые тут же были внесены под соответствующую расписку.
В сущности, это были добродушные русские парни, которых так много в рядах нашей армии и которые совмещают в себе и русское добродушие, и невероятную жестокость.
И в руках этих дикарей оказалась судьба русского народа.
Я вылез из моего убежища. Под рассказы очевидцев я с наслаждением попивал чаек и закусывал остатками ужина.
Долго во всю глотку вызывали мы отсутствующего Владимира Михайловича и Володю. Наконец, пришли и они, продрогшие, искусанные комарами.
* * *
Вскоре из города вернулась моя жена и привезла нам новости, от которых холодела душа…
А в газетах, привезенных женой, я громко прочел следующие строки: «Сегодня ночью, как месть за взятого проклятыми чехами в плен и расстрелянного товарища комиссара Малышева, мы расстреляли из числа заложников двадцать буржуев».
Среди фамилий значилось имя Александра Ивановича Фадеева, великолепного инженера-механика, бывшего управляющего Верх-Исетским округом, инженера-энциклопедиста, великолепно знавшего Урал.
Покойный состоял консультантом нашего банка, был очень хорошим человеком и стоял совершенно в стороне от всякого вмешательства в политику, если не считать его последних выступлений перед комиссариатом просвещения в защиту прав собственности на книги. Миссию он исполнил блестяще. Декрет о сдаче всех книг в общественную библиотеку был отменен.
В этом списке стояли и знакомые мне фамилии секретаря Думы Чистосердова, юриста по образованию, и Мокроносова, управляющего Сисердскими заводами.
Волосы встали дыбом. Что теперь делать?
Правда, после произведенного обыска опасность для нас как будто миновала. Но кто поручится, что к нам не пришлют более энергичных «товарищей» с предписанием не обыска, а просто расстрела…
В лесу
На семейном совете нами было принято позорное решение: сказав дворне, что мы отправляемся на поиски золота, уйти в лес и там дождаться прихода чехов. Женщин решили оставить в усадьбе. Правда, решили отойти в лес на расстояние одной или двух верст, так чтобы мы всегда могли подать помощь. Но решение позорное и, пожалуй, глупое. Утешали себя лишь тем, что в случае криков в усадьбе внезапным нападением мы сумеем защитить жен и перебить гораздо больше негодяев. Уж больно мы боялись за сыновей призывного возраста, которых могли обвинить в дезертирстве и расстрелять.
И, собрав котомки с кое-какими пожитками, мы отправились в лес.
Отойдя от города версты на полторы и выбрав место около скалы из валунов, мы разбили в лесу маленькую палатку.
Стоит ли описывать это глупое, трусливое, бесцельное прозябание в диком лесу без возможности развести вечером костер, чтобы не выдать себя огнем? Не могу до сих пор без досады вспоминать те четыре дня, когда мы с замиранием сердца прислушивались к лаю собак в нашей усадьбе.
Залают собаки – прислушаешься и крадешься к дому, чтобы взглянуть, не висит ли на перилах балкона условная, о призыве на помощь, простыня или скатерть.
Два раза в день к нам приходили дамы и приносили пищу.
Маргаритино и раньше посещалось белогвардейцами, а последнее время молодежь начала заезжать чаще, избрав наш хутор базой для нападения на железную дорогу. Таким образом мы держали связь с готовящейся к восстанию белой молодежью. Из них особой отвагой отличался офицер Юра Мюренберг, убитый впоследствии в войне с красными.
Приезжали и другие офицеры, в большинстве своем выпускники Генштаба. Их приводили к нам на свидание, и здесь на имеющихся у них картах они наносили пункты расположения красных и белых войск.
Кольцо все сужалось.
В городе говорили, что началась паника: «товарищи» обстоятельно принялись за эвакуацию Екатеринбурга. Сердце радовалось, и как-то не верилось, что настанет момент и мы вновь из звериного состояния вернемся в людское.
За время пребывания в лесу голова была совершенно пуста. Даже скуки я не испытывал… Обуяла какая-то лень, и настолько, что иногда я переставал отмахиваться от комаров. Не могу сказать, чтобы время тянулось долго… Вероятно, то же ощущение переживают заключенные в тюрьме.
Но однажды я проснулся от чего-то холодного, мочившего мой бок. Оказывается, шел дождь и вода просочилась под меня. Подвинувшись в нашем шалаше на более сухое место и подложив под себя какую-то тряпку, я старался заснуть. Но сон бежал, и мысли одна мрачнее другой стали приходить в голову. Мне ясно представлялась неизбежность расстрела – ведь расстреляли же Фадеева, Мокроносова, Чистосердова. Почему же судьба должна оберечь мою персону? Почему же всемогущему Богу угодно карать меня и превращать из полноправного гражданина в двуногого зверя, скрывающегося от людей в лесу? Какое преступление совершил я перед моей Родиной, перед русским народом?
Быть может, задавал я себе вопрос, моя вина заключается в том, что я рожден на свет дворянином? Предположим. Но ведь я ни разу не воспользовался дворянскими привилегиями, не имел ни чинов, ни орденов, ибо не служил на государственной службе. Со студенческой скамьи я поступил на службу в банк, где три месяца работал бесплатно. Затем получил скромное местечко на пятьдесят пять рублей в месяц и более четырех лет работал по десять-одиннадцать часов в сутки. Не крал, не убивал. Меня оценили, продвинули вперед и на одиннадцатом году службы назначили управляющим Симбирским отделением нашего банка. Будучи всегда в хороших отношениях со всеми сослуживцами, я был снисходительным начальником. За всю мою долгую службу я никого из моих подчиненных не уволил. Всегда со вниманием относился к их нуждам. Но виноват ли я в том, что, делая карьеру, я обогнал своих сослуживцев и заработок мой дошел до шестидесяти тысяч рублей в год? Ведь, в сущности, и этот служебный успех, и этот огромный заработок до известной степени шли за счет обездоленных людей. Иначе
