Горизонты - Ирина Гуро

Евгений полагал, что здесь наступил конец печальной истории комсомольского секретаря. Но тут было еще что-то. Женя, таинственно округлив глаза, словно сообщал бог знает какую тайну, прошептал:

— А раньше, в тот самый переживаемый момент… Когда вышла та статья…

Он заговорщицки посмотрел на Евгения.

— Какая статья? — невольно тоже шепотом спросил Евгений.

— Как какая? Та самая!

Женя подмигнул, снова повеселел и выпалил:

— А у нас ее спрятали.

— Статью?

— Всю газету спрятали. «Висти»! Со статьей! Про «головокружение». Но…

Луна светила ярко, и было видно, какие мечтательные сделались у Жени глаза.

— Но председателева Танька выкрала ту газету у отца.

Женя заглянул в лицо собеседника, как бы надеясь па нем найти отблеск своего торжества. То, что все это связывалось именно с председателевой Танькой, по всему видно, тоже играло роль.

— Как же это?

— А вот так: видит Танька, что Кирьяныч, то есть батько ее, якусь газету читае. А к чему он ее с собой в кармане пиджака носит? Вечером спать ложится, выкрутит фитиль в лампе, достанет газету, читает и вздохнет, читает и вздохнёт… И опять в карман прячет. Как отец улегся и заснул, Танька полезла в карман пиджака, схватила ту газету, втихаря шмыгнула в сенцы, запалила каганец. Смотрит, подчеркнуто красным карандашом: «…и изгнать их вон из партии». Вот, думает Танька, над чем отец-то вздыхал. А кого же изгнать и за что? Изгнать, значит, того, кто: «в два счета», «мы все можем», «нам все нипочем»… Так это же товарищ Сталин как раз про ее батька и говорил да про Кучерявого. Малых рассмеялся:

— Так у Сталина в другом смысле сказано: чтоб изгнать вон из партии опасные и вредные настроения…

— А Танька поняла по-своему. И тут уж она взялась и прочитала все до конца, аж застыла в сенцах, пока все дочитала. Такая девка! — восхищенно воскликнул Женя и опять заглянул в лицо собеседника, призывая разделить его чувства.

— И только развиднелось, Танька стучит мне в окошко. Как она мне пересказала, я уже одной ногой за ворота: собрался и в район. Попутной подводой немного проехал… Сунулся я в райком Касему, на втором этаже секретарша с машинисткой чай пьют. На столе на газете сахар наколотый на маленькие кусочки. Удивился я, что за чаи такие под дверью у секретаря. А они мне радостно объявляют: секретарь уехал по району… Та-а-к… А я последние пять километров бегом бежал, запалился… Они девчата хорошие. «Сядь, — говорят, — посиди, выпей чаю и ворочайся до дому. Не сидеть же тебе дожидаться».

«Придется», — говорю. Смотрю: в сторонке газеты лежат. Я цоп — «Висти». А там эта самая статья. Пока дивчата между собой балакалы, я ту газету сховал и вынес. Сел на порожек, прочитал от первого до последнего слова. Не все понял, но суть схватил. С тем я и вернулся в село. Однако на статью не посмотрели и теперь меня исключили…

Женька опять погрустнел.

Между тем все вокруг изменилось, поднялся ветер, под его порывами зашумели кусты.

— Вот что, — сказал Евгений, — езжай домой. Я сам доложу все секретарю ЦК.

Обрадованный Женька сказал:

— Так я еще поспею на рабочий. Если поднажму.

— Нажимай, — согласился Евгений. Он уже раздумывал над тем, как расскажет всю эту историю Косиору, и рассчитывал, когда лучше это сделать: утром до заседания или в перерыв.

Но, подходя к гостинице, увидел, что на втором этаже, в большом номере, отведенном Косиору, горит свет.

Он подумал было подняться, но решил, что это неудобно.

Вдруг он увидел Станислава Викентьевича, обычным своим быстрым шагом приближающегося к подъезду гостиницы.

— Это вы откуда? — спросил Косиор с живостью и некоторым недоумением.

Евгений сказал, что тут приехал с интересным заявлением исключенный из комсомола парень.

— Он стеснялся больно, так мы походили по улицам. Он мне и рассказал про свою беду. Мне кажется, это характерно…

Евгений запнулся, подумав, что Косиор устал и вряд ли будет сейчас интересоваться заявлением неизвестного ему парня. Но тот сказал:

— А я прошелся, освежил голову, могу послушать. Пойдемте.

Они вошли в номер, и Евгений увидел, что Косиор еще не отдыхал, на столе лежали газеты и исписанные листы бумаги.

Косиор сел в кресло и приготовился слушать, а Евгений все не мог сообразить, как бы подытожить услышанное и облечь его в возможно краткую форму.

Кое-как он справился с этим, но Косиор стал задавать вопросы. На многие из них Евгений ответить не мог.

— Вы вот что, вы поезжайте туда на место. Сегодня же. Я обойдусь без вас. Хорошо бы вы вернулись до конца пленума. Возьмите мою машину.

«Эх, жаль, парнишка уже рабочим уехал»… — подумал Евгений.

— Да, возьмите с собой кого-нибудь из окружкома, для ориентировки, — добавил Косиор.

Село Красный Кут в лучах раннего солнца выглядело живописно, когда Евгений глянул на него с холма, издали. Машина спустилась по заросшей кашкой и травой проселочной дороге к околице, и Евгений увидел: то, что казалось таким привлекательным и мирным, оборачивается по-другому.

На всем лежал налет разорения, какого-то равнодушия. О том говорили давно не мазанные хаты, непротертые окна, кое-где калитка болталась на одной петле, развалюхами выглядели сараи, и Евгения удивило, что в этот ранний час даже коровы не мычали и не ощущалось в селе обычного утреннего оживления.

«Да что ж это за захолустный Красный Кут?» — подумал он и тотчас, как подумал, понял, в чем дело.

Похоже было, что в селе уже давно никто не спит, а может быть, и не спали всю ночь.

Скопление людей имело свой центр. Это был проулок, отходящий от главной сельской улицы. В нем сейчас толпилось столько народу, сколько в деревне бывает только на пожаре или на свадьбе.

Только на свадьбу это мало походило: уже издали чувствовалось что-то горестное в собравшейся толпе. А что касается пожара, это исключалось, потому что скопление людей было почти неподвижном.

Машина остановилась на сельской площади. Спутпик Евгения инструктор сельхозотдела Остапчук объяснил:

— Вот собрались как раз у хаты Кирпатого.

— А где живет Шульга?

— Шульга в другом конце села. А вон и подводы стоят. Значит, Кирпатые собираются.

Евгений слышал пробивающийся сквозь шум толпы бабий вой.

При виде машины шум в толпе прекратился, и в наступившей тишине явственнее стали слышны женские причитания, вдруг оборвавшиеся от сиплого мужского окрика:

— А ну цыц, бабы, з округа приихалы.

Однако толпа не рассеивалась, а только движение в ней совсем прекратилось, и следовала как бы немая сцена: ожидания чего-то, что должно было случиться.

— Так что, приостановить, что ли, сборы? — спросил Остапчук.

За те несколько часов, что они пробыли вместе в машине, Евгений, как ему показалось, разгадал линию Остапчука, если можно было назвать линией абсолютную его готовность выполнить любое указание, отменить его, если последует изменение, и с такой же ретивостью выполнять другое. Сейчас Остапчук находился в выигрышном положении, как бы за спиною Евгения.

Поэтому, когда Евгений подтвердил, что да, надо приостановить, Остапчук с готовностью придвинулся поближе, а навстречу ему шел красный и совершенно вне себя председатель сельсовета.

— Здорово, Кирьяныч. Ты вот что… Подводы убери, коней загони обратно. Народу прикажи расходиться, — сказал Остапчук авторитетно.

— Отменяется, что ли? — с нескрываемой надеждой спросил Кирьяныч.

— Там видно будет. Разберемся, — сообщил Остапчук таким тоном, что можно было понять: он-то и прислан, чтобы разобраться.

Кирьяныч в недоумении, потому что два дня назад Остапчук разорялся вместе с Кучерявым насчет того, что всякий срывщик коллективизации тот же кулак, и Кирьяныч никак не мог отделаться от этих мрачных воспоминаний, вконец запутавшись, подошел к машине.

Остапчук сказал:

— Вот товарищ Малых. Мы с ним сейчас из округа приехали, а там секретарь ЦК товарищ Косиор велел разобраться, что тут у вас в Красном Куте…

Остапчук произнес эти слова: «У вас в Красном Куте» — со строгостью, как будто он сам был на таком отдалении от этого Красного Кута, что никакие слухи даже не доходили до него.

Почуяв это, Кирьяныч несколько приободрился:

— Так что ж мы на улице? Пройдемте в сельсовет. Может, активистов собрать?

Остапчук только собрался заметить, что и без них обойдется, но Евгений быстро ответил:

— Собирайте. И председателя комнезама… Кирьяныч готовно покричал уже выделившемуся из толпы председателю комнезама.

— А к секретарю партячейки я мальчишку пошлю, — сказал Кирьяныч.

— А его что, тут нету?

— Нету, нету.

— Отчего же?

— Не согласный он…

— С чем?