Горизонты - Ирина Гуро

— Так что ж мы на улице? Пройдемте в сельсовет. Может, активистов собрать?

Остапчук только собрался заметить, что и без них обойдется, но Евгений быстро ответил:

— Собирайте. И председателя комнезама… Кирьяныч готовно покричал уже выделившемуся из толпы председателю комнезама.

— А к секретарю партячейки я мальчишку пошлю, — сказал Кирьяныч.

— А его что, тут нету?

— Нету, нету.

— Отчего же?

— Не согласный он…

— С чем?

— Да с выселением, — сказал Кирьяныч, не обращая внимания на отчаянную мимику Остапчука.

— Секретаря комсомола не забудьте, — напомнил Евгений.

— А у нас его нема, — охотно объяснил Кирьяныч, уже совершенно пренебрегая знаками, которые ему делал Остапчук.

— Как так?

— Одного исключили, видишь, а другого еще не выбрали. — Кирьяныч помолчал и сказал виновато: — Там покамест моя Танька, дочка моя орудует… — В его голосе прослушалось сложное чувство по отношению к Таньке: то ли он ею гордился, то ли осуждал.

Евгений поспешно сказал:

— Послушаем вашу дочку и того, которого исключили, тоже.

Весь этот разговор шел уже по дороге в сельсовет, и Малых заметил, что Кирьяныч меняется на глазах. Вроде бы и выпрямился он и лицом повеселел. «Подумать только, что делает с людьми вредное слово какого-то инструктора! И с хорошими людьми!» Кирьяныч выглядел именно таким человеком: где-то в сути своей хорошим, но уж очень поддающимся всяким Кучерявым.

Так думая, Евгений перешагнул порог сельсовета.

Ему приходилось не раз бывать в таких казенных помещениях. Большей частью это были неряшливые хаты, кое-как подметенные какой-нибудь активисткой, с засохшими чернилами в школьной чернильнице-непроливайке, с незавешенными и давно не мытыми стеклами окон.

Сельсовет Красного Кута представлял совершенно иную картину. И это в первую очередь отметил Евгений. Одновременно заметив, что от Кирьяныча не скрылось это впечатление.

На окошках с чисто промытыми стеклами висели марлевые занавески. Стол, обычный, грубовато срубленный, был покрашен коричневой краской и застелен голубоватой от синьки чистой скатертью, сверху покрытой большим листом картона, на котором вместо непроливайки стояло массивное сооружение, изображающее конника у колодца; крышка колодца прикрывала чернильницу. Пол в горнице был чисто вымыт. На бревенчатых, тоже чистых стенах висел в самодельной рамке портрет Григория Ивановича Петровского, за портрет были заткнуты две веточки березы.

— Хорошо тут у вас, — заметил Евгений. Кирьяныч пробурчал:

— Танька… — так что опять же неясно было: доволен ли он поведением дочери или досадует на нее по каким-то другим причинам, не относящимся к уборке помещения.

Тем временем в хату собирались активисты.

На умном и нервном лице председателя комнезама, пожилого, худущего мужика, явно отражалось удовлетворение.

По внешнему виду секретаря партячейки, молодого парня в военной фуражке с погнутыми кончиками звезды, прочесть ничего нельзя было, но за преувеличенно официальной его манерой, несомненно, крылось выжидание.

Молодайка в красном платочке, по-городскому одетая, держалась, наоборот, свободно и, поздоровавшись, широко улыбнулась и с видимым облегчением проговорила:

— Ага, разбираться, значит, приехали. Дуже цикаво, в самый раз приихалы.

Секретарь ячейки посмотрел на нее с опаской.

И наконец, с крайней осторожностью, чуть не на цыпочках подошла председателева Таня.

При виде ее председатель сделал скучное лицо и отвел глаза, как будто зрелище этой шестнадцатилетней, слегка конопатой, не то чтобы красивой — у нее еще были длинные руки и ноги подростка, — но чем-то приятной девушки, безмерно огорчало и даже скандализировало его.

Безусловно заметившая это, Таня старалась держаться возле стенки. Впрочем, и так на нее никто не обращал внимания, по-видимому в угоду председателю.

Так же, не глядя на нее, он спросил:

— Женька где?

Таня дернула плечом и ответила с интонацией, очень похожей на председателеву:

— А я почем знаю?

Молодайка радостно сообщила, что Женька еще вчера днем пошел на станцию,

— Обойдемся, — бодро сказал Остапчук. — Ну что ж, граждане, давайте к рассмотрению документы. Где секретарь? — грозно проговорил он, окидывая всех взглядом, словно бы искал его среди присутствующих.

— Вон он, шкандыбает, — сказала молодайка.

Все увидели тощенького парня, прихрамывающего в спешке.

Когда он вошел, стало ясно, что секретарь сельсовета Костик, как его ласково называли, не пятая спица в колесе местной власти.

Вынув из кармана ключ, на начищенной металлической цепочке от часов, он ловким движением всадил его в скважину стола, с наслаждением повернул на два оборота и достал из ящика документы.

На столе были разложены: папки, конторская книга, на переплете которой каллиграфическим почерком было выведено: «Список населения на предмет налогообложения»…

— Вот здесь все… И насчет имущества: что у кого имеется… — сказал Костик и сел рядом с председателем.

— Тут все точно? — спросил Остапчук с напускной деловитостью.

— Как в аптеке, — ответил Костик с достоинством.

— Так… Пожалуйста! — Остапчук подвинул документы Евгению.

Тот вслух стал вычитывать опись имущества.

— Ну что ж получается, товарищи? Ни у Кирпатого, ни у Шульги наемной силы не имеется, инвентарь — самый скромный… Почему постановили раскулачить? — спросил Евгений.

Председатель сельсовета пробормотал нехотя, что «по экономике» выходит вроде бы не надо раскулачивать, а «по политике» — надо…

Председатель комнезама, приободрившись, поддержал:

— Было суждение такое, что подкулачников надо — «геть с возу», щоб не мутили воду…

Молодайка молчала, поджав губы. И тут вскочила было Танька, но Костик грозно посмотрел на нее, и она села, а сам он встал и, медленно и солидно отвешивая слова, произнес:

— Признаться, товарищи, надо: ошибку дали. Был бы тут секретарь наш комсомольский, он бы в лучшем виде разобъяснил, так его исключили… Он и уехал.

— Вот он, трясця його матери, — про себя, как бы совершенно позабыв о присутствующих, произнес председатель, глядя в окно.

Тут уже все увидели: к дому подъезжает на велосипеде Женька.

«Почему на велосипеде? Да, он же, конечно, дома побывал, вот и рубашка на нем чистая, белая…» — подумал Евгений и тут же сообразил, что велосипед — для пущей важности.

Чтобы отменить решение о раскулачивании Шульги и Кирпатого, нужно было постановление райисполкома. Евгений поехал в райцентр. Здесь уже все знали о событиях в округе, настроение было подавленное.

Вопрос о Красном Куте решили в опросном порядке, но все же Евгений лишь к вечеру следующего дня вернулся в округ.

Станислав Викентьевич был не то что утомлен — измучен. Но физическое состояние как бы подчеркивало какую-то особую его подтянутость человека, что-то для себя уже решившего и как бы ко всему готового. Евгений подумал, что, наверное, будет созван внеочередной Пленум Центрального Комитета.

Но Косиор только сказал хмуро:

— Ну, всё повидали. И успехи, и «головокружения». Только с такими головокружениями лечиться надо. А не округом заправлять.

4

Как всегда водилось, отец Григорий не встретил Рашкевича на станции: ни к чему. А лошадей выслал. И теперь, мягко покачиваясь на резиновых шинах удобной пролетки, катящей по проселочной дороге, Рашкевич отдался своим мыслям, чувствуя, как легко и свободно ему и дышится, и думается в этих просторах…

Пять лет назад, когда Максим закончил Институт народного хозяйства и Рашкевич взял его к себе на работу, у Максима и в мыслях не было, что за ним наблюдают внимательные и благожелательные глаза. Что благодаря Рашкевичу учился без забот и нужды пролетарский студент Максим Черевичный, получая самую высокую стипендию Вукодпспилки, назначавшуюся студентам-отличникам. И незачем ему было это знать, так же как и то, что ответработник Рашкевич связан с его дядей, ныне процветающим в городе Львове, искони украинском центре, где и обосновалось представительство так называемой «Украинской народной республики» после краха петлюровщины. Эмиграция… Конечно, безопаснее и, может быть, даже, почетнее спокойно сидеть в Варшаве или во Львове, оттуда вершить дела… Но Рашкевич не жалел, что избрал иную участь. Его удел — борьба на передовых позициях. А где они, передовые позиции? Разумеется, здесь, в стане врага, где проходит линия тайной схватки…

И правильно, что до поры до времени он, Рашкевич, был в глазах Максима Черевичного обычным руководителем советского учреждения, принимающим участие в способном студенте-стипендиате, а потом молодом специалисте…