Степная дорога - Дарья Иволгина

– Для этого им нужно сперва найти Алаху.

– Они не станут искать Алаху. Они будут мстить ее роду…

– Ее роду… – повторила Чаха. – Нам грозит опасность?

– Вам всем. – Мальчик поднялся. – Мама! Я пришел забрать тебя отсюда. Венуты идут на вас большой армией. От вас не останется даже воспоминания. Я знаю, что не спасется никто. Мой отец не простит мне твоей гибели…

– Я не могу, – отозвалась Чаха. – Как я оставлю мой народ? Я не сделала этого в дни мятежа моего брата. Не сделаю и сейчас.

Мальчик задрожал всем телом.

– Я боялся, что именно так ты и ответишь! – Слезы хлынули у него из глаз. – Мама, мама! Прошу тебя, пойдем!

Чаха смотрела на слезы своего сына и чувствовала, что сердце ее разрывается.

– Пойдем, пойдем! – Теперь он схватил ее за руку своей маленькой горячей ручкой и изо всех сил тащил за собой. – Не оставляй меня больше, мама! Отец скоро вернется! Я не хочу…

– Послушай меня, сынок. – Чаха села на корточки, положила ладони на содрогающиеся от рыданий плечи мальчика. – У каждого человека своя судьба. Всякий разделяет участь своего народа. Твой отец знал это, когда забрал тебя, новорожденного. Ты принадлежишь к аями, я – к людям. Мне нельзя жить с вами. Мы можем любить друг друга, можем встречаться, но пути наши – различны…

– Пойдем со мной, мама… Дедушка разрешил… – прошептал мальчик, глотая слезы.

– Я не могу, – спокойно, тихо произнесла Чаха. – Ступай, сынок.

Он вырвался и бросился бежать. Чаха упала лицом вниз, словно пытаясь удержать тень своего убегающего сына, и безмолвно, содрогаясь всем телом, зарыдала.

Глава шестая

БАЗАРНЫЙ ВОР И ЕГО МАТЬ

Салих не нашел в Мельсине ничего. Ни старого дома, где более тридцати лет назад он появился на свет – на беду ли, на радость, того никто не скажет, покуда Боги не сочтут всех Салиховых дней и не оборвут истончившуюся нить его жизни. Ни соседей, ни родичей – семья торговца шелками исчезла бесследно.

Салих не мог сказать, хорошо это или плохо. Долгие годы он обдумывал встречу с отцом, с матерью. Представлял себе, как увидит их постаревшие лица. Сотни раз проговаривал заранее заготовленные слова. Иногда это были горькие слова, иногда – злые, мстительные, а иной раз, очень редко, чаще всего ночами, – жалобные, искренние.

Но печальной этой радости, похоже, лишили Салиха Боги.

Расспросы ни к чему не привели. Слишком много лет прошло…

Теперь он раскаивался, что поспешил осесть в Мельсине. Одиерна и Алаха старались пореже видеться друг с другом. Кроме того, Одиерну терзал страх перед соплеменниками. Она была уверена, что рано или поздно венуты выследят их и страшно отомстят за преступление. А Алаха… Но кто знает, что творится на душе у своевольной и скрытной девочки?

От звенящей тишины, стоявшей в доме, Салих спасался в маленькой чайной, где проводил долгие вечера среди невеселых и небогатых ее завсегдатаев. Часть из них были откровенными ворами. Они и не скрывали этого: похвалялись друг перед другом "подвигами", бранили обедневших купцов – мол, с них и взять-то теперь стало нечего. Жестокий закон светозарного шада – рубить руки до локтя всякому, кто заберется в чужой кошель – был словно не про этих удальцов писан.

Впрочем, Салиху это было безразлично. По неписаной воровской этике, эти люди не станут его обкрадывать – сосед. Почти, можно сказать, родич.

С наступлением сумерек в чайной зажигались немилосердно коптившие масляные лампы и начиналась игра – в кости, в замусоленные кожаные карты. Играли, как это ни смешно звучит, вполне честно. Кости не утяжеляли с одного конца специальными свинцовыми наплавлениями. И карты никто не помечал и не загибал.

Проигрывали и выигрывали небольшие суммы, играли, скорее, ради интереса. И Салих, немало времени проведший за игрой, пока скитался по рабским баракам и пересылкам, нередко принимал участие в этом незатейливом развлечении. Он хорошо знал и воровской язык, и ужимки, и присловья этого несчастного, убогого люда, и потому многие держали его за "своего".

Что ж, ему приходилось общаться с людьми и похуже… А знакомство с мелкими жуликами в таком непредсказуемом городе, как Мельсина, вполне может пригодиться.

Но истинная причина его частых визитов в чайную была все-таки иная. Он старался поменьше бывать дома.

Вот так. Столько лет мечтать о собственной крыше над головой, а теперь, едва лишь ее обретя, безоглядно бежать оттуда. В любую грязную чайную на окраине города, лишь бы только не в этот молчащий, словно проклятый, дом.

Он пил чай и думал, много думал. Как ни странно, об Одиерне больше, нежели об Алахе.

Что – Алаха! Здесь ему все было понятно. За Алаху он готов отдать и жизнь, и душу.

А она несчастна – и по его вине.

С Одиерной – дело иное. Бедная девочка ни в чем не виновата. Не она выбирала, среди какого народа ей появиться на свет. Не она решала, а какие-то насмешливые Боги, чьих имен Салих не знал (знал бы – послал бы им проклятие!), – какие-то неведомые высшие силы постановили Одиерне вырасти красавицей. Не случись всего этого, не попала бы она в беду. Кто виноват? Так сложились обстоятельства.

Салих ни мгновения не сожалел о том, что пошел следом за виллином и спас несчастную "невесту". И Алаха – он был уверен, хотя они ни разу об этом не говорили – не жалела о сделанном.

Но теперь все трое, похоже, зашли в тупик. И выход из этого тупика один: избавиться от Одиерны. От ее страхов, от идущих за нею по следу венутов, от необъяснимой злобы Алахи на красавицу.

Легко сказать: избавиться! Как это, скажите на милость, сделать?

На невольничий рынок девушку свести, что ли?

Салих усмехнулся. Хорош спаситель! Избавил от смерти, называется. И неизвестно, кстати, какая участь ожидала Одиерну НА САМОМ ДЕЛЕ. Может быть, там, в загробном мире, ее ждали почет и слава. Ведь недаром венуты именовали свою жертву "невестой старика". А кто он, этот старик? Каков он? Может быть, добрейшей души старикашка…

Нет. Если так думать – далеко можно зайти. Эдак он додумается вернуть Одиерну ее сородичам – пусть себе замуровывают девчонку заживо, коли им того хочется. А самому благочестиво сложить руки и поклониться Богам-людоедам, а потом с просветленной душою удалиться.

Спасибо.

В конце концов Салих решил для себя так: виллины, светлые и мудрые Крылатые, не могут ошибаться. Если они сочли необходимым освободить Одиерну, значит, ее и впрямь нужно было освободить.

Переложив всю ответственность за содеянное на виллинов, Салих неожиданно почувствовал себя лучше.

Но главный вопрос оставался: что же делать с Одиерной?

Продать ее в рабство (предварительно ограбив, ибо драгоценности из ее приданого были уже отчасти проданы и превращены в этот самый безрадостный дом)? Все в душе Салиха возмущалось против этой мысли.