Две жизни - Лев Александров

— Поздравляю, товарищи, мы вышли на Днестр, государственную границу. Саперные части фронта уже подготовили для нас понтонные плоты. Завтра ночью переправа. Наши части захватили на том берегу небольшой плацдарм и сейчас ведут бои по его расширению. Немцы пытаются плацдарм ликвидировать. Им это почти удалось. Сегодня от первоначальной малой земли глубиной 10–15 километров остался клочок километров пять. А было еще меньше. Значение этого плацдарма для будущего наступления вам должно быть понятно. Наша задача: скрытно и по возможности без потерь переправить все двадцать самоходок и занять рубеж на левом фланге нашей обороны, начиная от реки и метров на триста. Там сейчас одна пехота и две артбатареи. За переправу отвечает Суровцев. Пустых блиндажей на той стороне полно — рыть не придется. Штаб полка дислоцировать поближе к берегу. Тылы полка остаются здесь. Помпохозу организовать доставку продовольствия на лодках, переправить одну полевую кухню. Помпотех — на малую землю с группой ремонтников. Начарт остается здесь, обеспечивает бесперебойное снабжение боеприпасами. В его распоряжении все грузовики, кроме одного «студебеккера» и одного «шевроле» для помпохоза. ПНШ-1 со связистами обеспечивает телефонную связь штаба и моего КП с соседями на плацдарме, с тылами полка и со штабом Армии. ПНШ-2 с разведчиками на плацдарме непосредственно в моем распоряжении, а сейчас в распоряжении начштаба для подготовки переправы. Все. Несколько слов сейчас скажет замполит.

Варенуху Борис не слушал. Косноязычный, непросыхающе пьяный замполит с трудом промямлит несколько общих фраз, велит парторгу провести прием в партию под лозунгом "Иду в бой коммунистом". Все штабные офицеры, кроме Бориса, и комбаты уже члены, несколько новых молоденьких командиров машин наверняка вступят.

Когда кончилось, пошел к разведчикам. Велел Полякову проверить оружие: автоматы, пистолеты (хотя полагалось только офицерам, у всех разведчиков были немецкие), финки. Разобрал и смазал два своих: числящийся за ним «ТТ» и немецкий «Вальтер». Велел всем отдыхать до вечера, а сам пошел к Суровцеву.

— Товарищ майор, явился за приказаниями по переправе.

— Как стемнеет, будь с разведчиками на берегу. Река широкая, плоты хреновые, раз пять каждый плот придется туда и обратно перетягивать, бардак будет страшный. Ребята у тебя бывалые, Абрамчик твой тоже парень с головой. На плот по два разведчика, чтобы не канителились ни здесь, ни там. Сам с первым рейсом на плацдарм. Перед началом переправы получишь у полковника схему дислокации машин на той стороне, посмотри подходы, как идти самоходкам. Возьми с собой пару ребят проводниками для комбатов. Какие тебе еще приказания? Разберешься, не маленький.

Переправа прошла без потерь. Потом — пять суток непрерывного боя. Семнадцатого мая стало тихо. Немцы поняли — ликвидировать плацдарм не дадут, наши поняли — расширить плацдарм не удастся. Утром восемнадцатого мая перед строем офицеров полка был расстрелян командир второй батареи капитан Семен Голубович. У Бориса сложились хорошие отношения с этим, уже за тридцать, полноватым молчаливым белорусом.

В полку уцелели четыре самоходки. Их врыли в землю на левом фланге обороны. Мещерякова тяжело ранило, так что полк опять без ПНШ-1. Установили дежурство штабных офицеров на Малой земле, и первым на две недели остался Борис. Кроме экипажей машин под его началом были три разведчика, два связиста и фельдшер. Кормила их кухня соседнего пехотного полка, так что с большой земли гости приезжали редко, только начфин с зарплатой и почта, если была.

Через несколько дней Борис написал ночью при свете коптилки стихи о расстреле Голубовича. Написал сразу без помарок и исправлений. Как будто под диктовку.

Баллада о моем друге капитане

Семене Ивановиче Голубовиче, расстрелянном в Бессарабии 18 мая 1944 года.

Это было на Малой землеС той стороны Днестра,Где все измученнее и злей,Где люди забыли страх.Пять километров шириныИ в глубину два,Такого за три года войныЯ еще не видал.Было много пехотных полковС той стороны реки.Тридцать, двадцать, меньше штыковВодили эти полки.Тот, кто на той стороне был,Мог бы по пальцам счестьПушки, танки и наши гробы СУ-76.В то время шла по земле весна,Цветы принося полям,Но трупов было больше, чем нас,И мы задыхались там.В ушах стоял орудийный гром,В глазах пожаров огни,И столько пуль летало кругом,Что сталкивались они.И часто не спали на том берегуС утра и до утра.Нам рвал перепонки Юнкерсов гулИ жалили Мессера.Со мной воевал один комбат,Он был товарищем мне.Спокойный, смелый, простой солдат,Как многие на войне.Он самоходки в атаку водил,Сам всегда в голове,И дзоты гусеницами давил,Будто бы на КВ.Мы рвались на север, на запад, на юг,Ходили в немецкий тыл.Сгорела машина его в бою,И сам он контужен был.А утром рано, едва чуть свет,Комбатов созвал командир:— Сигнал к атаке — пачка ракет,Начало — двадцать один.Для подготовки даю весь день,Пехота — поддержка нам,И эту, как сотни других, деревень,Взять и остаться там.А он поднялся и сказал так,Стоя у всех на виду:— Вчера я сделал двенадцать атак,Сегодня я не пойду.В моих висках словно молот бьет,Сумрачен солнца свет.Пусть батарею другой ведет.Полковник ответил:— Нет.Он не на ветер бросал слова,Весь день пролежал больной.Две самоходки комбата-2Не вышли сегодня в бой.А восемь машин других батарейВорвались, дома круша,И пять возвратились к нам на заре —Пехота не подошла.А утром на лодке приплыл майорК полковнику и сказал,Что он из Армии прокурор,И книжечку показал.— За то, что полк не исполнил приказ,Деревню отдал врагу,Пять процентов полка и васЯ расстрелять могу.Полковник наш побледнел слегка,Но овладел собой.— Второй комбат моего полкаНе вышел вчера в бой.Увел майора к себе в блиндажИ долго что-то шептал,А после взял майор карандашИ приговор написал.Верно полковник с ним неспростаПару часов сидел.Весь офицерский составВыстроить он велел.Вышел майор, видно спеша,Выстроились едва,И, в руках бумагу держа,Вызвал комбата-2.Плечи расправив, потупя взор,Он перед строем стоял,Пока, заикаясь, нам майорПриговор прочитал.Я не помню его слова,Я на друга смотрел.Как опустилась его голова,Услыша в конце: расстрел!Встал позади у него солдатВ трех-четырех шагах.В спину направленный автоматТрясся в его руках.Понял он, что сейчас конец,И крикнул:— Прощай, друзья!Прощай, мама! Прощай, отец!Прощай, Наташа моя!Руки за спину он сложил,Плечи выше поднял,Ноги расставил, глаза опустилИ пули в затылок ждал.И автоматчик курок нажал,Но автомат молчал.Он пять минут перед нами стоялИ пули в затылок ждал.Бросил наземь майор автомат,Свой пистолет взялИ восемь пуль в затылок подрядОдну за другой послал.В лесу под тополем он зарыт,И мать его не найдет,Могилы нет, и крест не стоит,И мох наверху растет.Я пишу на Малой землеС той стороны Днестра,Где все измученнее и злей,Где люди забыли страх.Никто не знает — где и когда,Пуля или снаряд.А лодки возят людей сюдаИ никого назад.

— Товарищ лейтенант, начштаба подходит, с ним капитан незнакомый.

— Что же вы раньше не могли сказать, лодку прозевали?

Борис выскочил из блиндажа, как был, в трусах и босой. Середина июля, пятый час — самое жаркое время дня. До вечернего немецкого концерта чуть больше четырех часов.

— Товарищ майор…

— Отставить! Ты бы еще трусы снял. Распустились здесь на отдыхе. Живут, как в раю, яблоко с дерева сорвать лень, пусть само упадет. Познакомься, новый ПНШ-1, капитан Шерешевский Александр Иванович. А этот голопузый — лейтенант Великанов Борис Александрович, ПНШ-2. Пусть капитан с тобой здесь недельку поживет, с обстановкой освоится. С соседями познакомь. Не век же загорать, когда-нибудь и воевать снова придется.

Рядом с Суровцевым стоял высокий, немыслимо аккуратный и подтянутый офицер. Красивое лицо, спокойные голубые глаза. Хромовые сапоги начищены до блеска. Пилотка сидит почти прямо, лишь с намеком на легкий наклон к правому виску. На идеально, без складок заправленной гимнастерке гвардейский значок, ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Ворот гимнастерки с чистым подворотничком наглухо застегнут. В левой руке маленький чемодан. Не вещмешок, а чемодан. Офицер вытянулся, козырнул: