Две жизни - Лев Александров

— А это, ребята, кто не знает, Борис Великанов. Не смотрите, что в задрипанном пиджачке. Мы все здесь неполноценные, в тылу отсиживаемся, а у него две звездочки на погонах, под Москвой воевал рядовым, а теперь сам начальник, только забыл какой, танкист, кажется. Кто на окопах в сорок первом был, тем известно: Борька парень хороший, а главное — стихи пишет. Настоящие. Борька, не может быть, чтобы тоста не было. Прочти. Выпей сперва для разгона и прочти.

После граненого стакана разбавленного охлажденного за окном спирта (некрепкий, градусов тридцать) настроение поднялось. Закуска — лучше не надо: сало, огурцы соленые, американская тушенка в банках. Все-таки Горячев волшебник.

Ира подняла глаза, улыбнулась. Такая знакомая, кокетливо- капризная улыбка.

— Прочти, Борюнчик (научилась у Елизаветы Тимофеевны), прочти, не бойся, все свои.

Ну и что, и прочту. Не для них написано. Думал, будет Вовка и несколько ребят, с которыми уже у него встречался. Чего бояться? Дальше фронта не пошлют.

Встал, налил полный стакан.

— С новым годом, со старым счастьем!

Наша жизнь пополам расколота,Больше нечем нам дорожить,Незаметно проходит молодость, —Мы еще не начали жить.Мы сегодня только мечтаем,Говорим: потерпи, подожди.Может, мы наконец узнаемНастоящее впереди.Днем рассеются тени ночи,Соскребем душевную грязь,Будем думать и жить как хочется,Ничего, никого не боясь.Людям, миру, ложью залитому,Сможем прямо смотреть в глаза,Над смешным смеяться открыто,Не оглядываясь назад.Люди, время и войны отнялиВсе, что нам наполняло жизнь.Одиноким и беззаботным,Нам осталось одно — дружить.Кроме вас у меня на светеНичего хорошего нет.Так не будем пятнами сплетенПачкать память тоскливых лет.Говорят, что счастье лишь на небе,И не стоит о нем жалеть,Но увидим же мы когда-нибудьНаше счастье на нашей земле.И не стоить грустить о прошлом,Ничего ведь не было в нем.Дорогие мои, хорошие,Мы за счастье сегодня пьем.За залитые солнцем дали,Дни, что все-таки к нам придут,И за то, чтобы их дождалисьТе, кто вместе со мною пьют!

Ира вскочила, протянула рюмку.

— Прелесть, Борька. Первый танец твой.

Очкарик с физфака сказал важно:

— Неплохо. Настроение есть. Только "Дорогие мои, хорошие" — из Есенина.

Смотри, какой эрудит.

Тишина за столом. Борис не отрывал глаз от Иры. Красива, ничего не скажешь. И неспокойна. Гложет что-то.

Вовка покрутил ручку патефона, поставил вальс. Ира вытащила Бориса.

— Пойдем, Боречка, вспомним старое.

Такой знакомый запах волос. И руки на плече у самой шеи, большой палец, будто невзначай, время от времени нежно гладит щеку.

— А ты стал лучше танцевать. Кто учил?

— Находились. Знаешь, я сейчас тебя поцелую. Твой этот хмырь в очках в драку не полезет?

— Не надо, Боречка, мы уже взрослые.

— У меня стихи в голове крутятся. Кончится пластинка, я в уголок отойду, а потом снова потанцуем. Хорошо?

Через двадцать минут Борис отозвал Горячева.

— Вова, поставь "Утомленное солнце".

— Только что ставил. Ты что, не слышал?

— Не слышал. Мне сейчас надо.

Борис подошел к Ире.

— Эрлаубен за мир, фройлен!

— Не хвастайся, Боречка, я и так знаю, что ты по- немецки можешь. Ты же не любил танго.

— Так получилось, что в данный момент меня устраивает только танго.

Медленные скользящие шаги.

— Ирочка, поближе голову. Прислонись щекой. Я тебе на ухо шепотом.

В ритме танго дорогой слепоюНас незримая сила ведет.Я сейчас поцелуем закроюТвой смеющийся рот.Верно станут над нами смеяться,Разве могут другие понять,Что с тобою нельзя удержаться,Если хочется целовать.И друзья, и сегодняшний вечер,И вино мне напомнили вновьНовогодние прежние встречи,Неумелую нашу любовь.Мы друг друга нескладно любили,Только мучась взаимной борьбой.Мы в то время, наверное, былиОчень маленькими с тобой.Знаю, не возвращается прежнее,Но в полночный торжественный часЧто-то очень простое и нежноеВновь опутало близостью нас.Я мечтами грядущее крашу.На меня потихоньку взгляни —Выпьем вместе за молодость нашу,За меняющиеся дни.

— Это ты правда только что сочинил? Спасибо, Боречка. Напишешь их мне? Не сейчас, конечно. Позвони, когда напишешь, встретимся.

— Я по почте пришлю. Занят буду.

Утром Ира ушла с очкариком.

В боях под Одессой потеряли половину самоходок. Тяжело ранило ПНШ-1.

В начале мая сорок четвертого полк стоял в небольшой деревушке около станции «Раздельная», укомплектовывался. Борис сбился с ног. Начальник штаба, майор Суровцев, уже дней десять пил без просыпа с замполитом полка, подполковником Варенухой, нового ПНШ-1 еще не назначили, и Борис один с помпотехом, капитаном Карнаушенко и начартом, старшим лейтенантом Щеголевым, принимал машины, оформлял людей, мотался на мотоцикле по вышестоящим штабам и хозяйственным управлениям Третьего Украинского Фронта. Их полк считался РГК, и приходилось иметь дело непосредственно с чиновниками фронта, которые и сам полк с его малокалиберными «сучками», и особенно ПНШ-2 с двумя маленькими звездочками на погонах в упор не видели. Чем выше штаб, чем дальше от передовой, тем строже следят за выправкой, тем больше унижений.

В полку относились к Борису хорошо. Ему было легко находить общий язык и с офицерами, и с бойцами подчинявшегося ему отделения разведчиков. Командовал отделением старший сержант Абрам Поляков, горбоносый еврей лет тридцати. За бои под Одессой Борис настоял на представлении его ко второму ордену Красной Звезды (первый Поляков получил под Сталинградом), но дали только медаль "За отвагу". Борис за Одессу ничего не получил: Суровцев не представил, видно ждал, что Борис попросит.

Борис как-то спросил:

— Скажите, Поляков, почему, если опасно, сами идете, никогда своих ребят без себя не посылаете?

— Вам, товарищ лейтенант, не понять. Если у Ивана слабину заметят, скажут: "Струсил Ванька, да ведь и вправду страшно". А про Абрама скажут: "Все они такие".

— Вы чувствуете особое к себе отношение? Кто- нибудь позволяет антисемитские высказывания?

— Что вы, товарищ лейтенант, на передовой этого и быть не может. Автоматы у нас немецкие. Кто после боя разберет, чья рука курок спустила?

В свободные минуты Бориса охватывала тоска. Несмотря на ежедневную суету и физическую усталость, он чувствовал себя бездельником. В Грязовце и на формировке под Москвой он приучил себя к почти постоянному предельному умственному напряжению. Чтение, занятие по учебникам для экзаменов, переводы. А здесь духовный голод. И хотя все вокруг приятели — все вокруг чужие. В один из острых приступов тоски написал (вернее, сочинил и запомнил) стихи:

Кто сказал вам, что я поэт?Кто поверил, что я ученый?На боку моем пистолет,На плечах у меня погоны.В струнку вытянувшись, иду,Такт подметками отбиваю.Без излишних и вредных думЯ сквозь жизнь строевым шагаю.Отвлеченное чуждо мне,Ко всему отношусь спокойно,Лишь о женщинах и винеГоворить для меня достойно.Пятачки на груди людей —Верх возможной на свете славы.Я присяге верен своей,Я читаю одни уставы.Я на вещи и мир гляжуЧерез призму сапог солдатских,Я людей по плечам сужу,Презирая нескладных штатских,Потому что один просветУкрашает мои погоны.Кто сказал вам, что я поэт?Кто поверил, что я ученый?

Полк полностью укомплектован. Прибыл, наконец, и новый ПНШ-1, старший лейтенант Мещеряков, небольшого роста, несколько суетливый офицер. Направили его в полк прямо из медсанбата, где, по его словам, он отдыхал почти месяц после легкой осколочной царапины плеча, полученной под Одессой.

Девятого мая полк подняли по тревоге. Шли всю ночь и утром остановились на берегу Днестра против деревушки Вайново. С другой стороны реки — трескотня пулеметов, частые разрывы снарядов. Курилин, уже полковник (третью звезду на погоны и орден Красного знамени получил сразу после Одессы), собрал всех офицеров.

— Поздравляю, товарищи, мы вышли на Днестр, государственную границу. Саперные части фронта уже подготовили для нас понтонные плоты. Завтра ночью переправа. Наши части захватили на том берегу небольшой плацдарм и сейчас ведут бои по его расширению. Немцы пытаются плацдарм ликвидировать. Им это почти удалось. Сегодня от первоначальной малой земли глубиной 10–15 километров остался клочок километров пять. А было еще меньше. Значение этого плацдарма для будущего наступления вам должно быть понятно. Наша задача: скрытно и по возможности без потерь переправить все двадцать самоходок и занять рубеж на левом фланге нашей обороны, начиная от реки и метров на триста. Там сейчас одна пехота и две артбатареи. За переправу отвечает Суровцев. Пустых блиндажей на той стороне полно — рыть не придется. Штаб полка дислоцировать поближе к берегу. Тылы полка остаются здесь. Помпохозу организовать доставку продовольствия на лодках, переправить одну полевую кухню. Помпотех — на малую землю с группой ремонтников. Начарт остается здесь, обеспечивает бесперебойное снабжение боеприпасами. В его распоряжении все грузовики, кроме одного «студебеккера» и одного «шевроле» для помпохоза. ПНШ-1 со связистами обеспечивает телефонную связь штаба и моего КП с соседями на плацдарме, с тылами полка и со штабом Армии. ПНШ-2 с разведчиками на плацдарме непосредственно в моем распоряжении, а сейчас в распоряжении начштаба для подготовки переправы. Все. Несколько слов сейчас скажет замполит.