Театр невидимых детей - Марцин Щигельский

лучшую жизнь, – объясняю я и, немного подумав, добавляю: – Если бы исчезли очереди, если в магазинах было бы больше вещей, а по телевизору – фильмы целый день, жизнь была бы гораздо лучше.

– Но то, о чем ты говоришь, – это мелочи, – тоже немного помолчав, отзывается тетя. – Мы боремся… То есть надо бороться за нечто гораздо более важное. За свободу. В нашей стране свобода отсутствует уже тридцать пять лет. А если прибавить войну и оккупацию, то, в сущности, все сорок. Почти полстолетия! Маловероятно, что удастся эту свободу получить вот так, сразу, на это требуется время. Люди объединились, и этот процесс уже не остановишь. Это как лавина. На один камешек никто не обратит внимания, но когда одновременно их сыплются тысячи, сопротивление бесполезно.

– Никто не воюет, – говорю я. – Нет ни бомб, ни в-в-выстрелов.

– Так ведь воевать можно по-разному. – Тетя улыбается мне. – Слова иногда имеют большую силу поражения, чем снаряды, а ясный взгляд и выпрямленная спина сеют больший страх, чем теракты. Поверь мне, эти люди воюют.

– Ну, я что-то этого не вижу…

– Когда-нибудь ты поймешь, – говорит тетя. – Хочешь, заедем в «Хортекс» – купим тебе желе и молочный коктейль. А мы выпьем кофе.

– Конечно хочу! – восклицаю я и тут же забываю обо всей этой «Солидарности», свободе и странных словах тети Люцины.

* * *

– Не хочу. – Каролина складывает руки на груди. – Мне не нравится.

– Что тебе не нравится? – Сильвия сдвигает очки без стекол на кончик носа и смотрит на Каролину.

Эти очки нам дала тетя Ирмина, они были темные. Механический Дедушка выбил стекла молотком, но, конечно, сначала мы спросили тетю, не против ли она. Она сказала, что ей все равно, потому что эти очки – подарок сестры бывшего мужа, а та ей никогда не нравилась. Все мы очень удивились, что у тети Ирмины был муж, а она сказала, что мы могли бы не демонстрировать так свое удивление, потому что это невежливо, но не объяснила почему.

– Я не хочу, чтобы меня не любили, – заявляет Каролина.

– Во-первых, не тебя, а персонажа, которого ты играешь, – объясняет Сильвия. – Во-вторых, такая роль – мечта каждой актрисы! Гораздо интереснее играть плохого героя, чем хорошего.

– Раз так, сама играй эту Матильду! – злится Каролина.

– Не могу. – Сильвия делает грустное лицо. – Я – воплощенная доброта, прочь иллюзии.

– А я – нет, что ли?! – подпрыгивает Каролина.

– Не в этом дело…

– Тоже мне солистка! – кричит Каролина, a Сильвия вертит пальцем у виска.

– Я не собираюсь с тобой ругаться, ты что, вообще уже? Матильду должен играть кто-то высокий и сильный, а в нашем коллективе у тебя самые лучшие данные. И вообще это почти главная героиня! Но Викторию все равно играть мне, потому что на ней держится весь спектакль. Никто, кроме меня, не справится с этой ролью, прочь иллюзии. А ты прямо расцветаешь в роли Матильды.

– Что я делаю? – спрашивает Каролина ошеломленно.

– Расцветаешь. Правда же, девочки? – Сильвия выжидающе смотрит на Крыську-Марыську, и обе тут же выкрикивают хором:

– Да! Да! Конечно! Еще бы!

Пьеса почти готова – не хватает только финала, но Сильвия уже начала репетиции. Пока они идут ни шатко ни валко, но в театре это, говорят, совершенно нормальное явление, и чем сложнее на репетициях, тем успешнее премьера, – так утверждает Сильвия.

Каролина должна играть злую директрису Матильду – только ей одной не дали самой выбрать имя для своей героини, потому что я сказал, что или Матильда, или я вообще не стану писать пьесу. Сам не знаю, почему я так уперся, может, потому, что очень много думал об этой директрисе и с нее начал писать новый вариант. Во всяком случае, я не могу себе представить, чтобы ее звали иначе.

Сильвия будет Викторией – это имя она выбрала себе сама, что очень не по душе Виктору. Собственно, она и весь характер своей героини сама сочинила, к тому же постоянно меняет диалоги, то и дело что-то добавляет или, наоборот, выкидывает. В театре разговор называется диалог. В общем, я перестал переживать и, когда Сильвия превращается в Викторию, просто наблюдаю, потому что это в самом деле потрясающе. Вроде только что была Сильвия – в очках без стекол, которые ей совершенно не идут, поучающая, раздражающая («прочь иллюзии») и без конца ко всем цепляющаяся. И вдруг – раз! – Сильвия исчезает и появляется Виктория. Понятия не имею, как она это делает, как в мгновение ока становится другим человеком! Виктория милая, скромная и обаятельная. Ее невозможно не любить. Она каждому улыбнется, каждому скажет что-нибудь доброе, всех опекает. Стоя перед Матильдой, смотрит ей прямо в глаза и не опускает голову, как остальные. Дело не в том, что Виктория ее не боится. Видно, что в глубине души она тоже испытывает страх, просто эта девочка – необыкновенно смелая. Ведь смелость – не отсутствие страха, а умение держать его в узде, как нам когда-то объясняла учительница в школе. Когда Сильвия превращается в Викторию, другие тоже сразу начинают играть более правдоподобно, как будто умение притворяться другим человеком – штука заразная.

Крыська-Марыська играют сестер-близнецов, которых Виктории первыми удается подбить на бунт против Матильды. К сожалению, они не сумели ничего интересного придумать, когда я попросил выбрать себе имена. Они думали целый день и наконец решили, что Крыська будет Марыськой, а Марыська – Крыськой. На сцене девочки должны выглядеть одинаково (и будут одинаково одеты) – это очень важно для сюжета, потому что они обманывают Матильду, которая путает, кто есть кто, и в результате попадается в ловушку и ее запирают в клетке. Клеткой служит низ от буфета – тот самый, который мы притащили из сарая.

Виктора в пьесе зовут Бальтазар, и он делает целых два сальто, на чем очень настаивал.

Иза осталась Изабеллой. Она просила, чтобы слов у нее было поменьше, но можно было петь. Мне это доставило немало трудностей, потому что я понятия не имел, как включить в действие песню, но Сильвия предложила, чтобы Иза появилась в сцене заточения Матильды в клетку. Сначала она поет одна, а потом к ней присоединяются все остальные. Пока неизвестно, что это будет за песня, еще не выбрали.

Луция сначала пожелала, чтобы ее звали Пенелопой, но, поскольку Виктор начал дразнить ее «Пенелопа – сало от холопа», поменяла имя на Констанцию, что, как мне кажется, немного глупо, ну да ладно. Во всяком случае, к этому имени очень сложно подобрать какую-нибудь другую рифму, кроме «субстанция» – Виктор сам признал, потому что мы вдвоем думали целый день и так ничего и не придумали. Луция, то есть Констанция, находит на улице собаку и приводит ее в детский дом.

Цветная Капуста пожелала, чтобы ее звали Марылей. В пьесе она всего боится, но первой прячет собаку – это ее ключевая сцена в спектакле.

Рысек жаждал быть Збигневом Бонеком, но в конце концов согласился оставить только имя, без фамилии, потому что Сильвия очень ловко ему объяснила, что раз у всех в пьесе только имена, то нельзя, чтобы у него одного было иначе. В пьесе его роль заключается в том, что он следит, не идет ли Матильда, а заметив директрису, предупреждает остальных разными условными сигналами. Например, изображает кукушку, или пробку, стреляющую из бутылки,