Театр невидимых детей - Марцин Щигельский

– Какая разница? Ими управляли актеры и говорили за них тоже! И наверняка каждый персонаж, появляясь на сцене, не начинал со «здрасте»!

– С меня хватит! – восклицаю я, вскакивая с камня, на котором сидел. – Я вовсе не напрашивался писать эту идиотскую пьесу, это ты меня подставила! А теперь только придираешься! Сама пиши и оставь меня в покое!

– Бо-о-о-оже… – Сильвия смотрит на меня с обидой. – Чего ты так разошелся? Нервные клетки не восстанавливаются. Нечего злиться, нужно просто написать заново. В театре это обычное дело, прочь иллюзии.

Она вынимает из корзинки термос и наливает чай в крышечку-чашку. Пьет мелкими глотками, от горячего напитка поднимается облачко пара. Сильвия оглядывается на развалины и горько вздыхает:

– Идеальное место для театра. Как жалко, что будет слишком холодно, чтобы играть на открытом воздухе. Готовая сцена, даже боковые кулисы есть. Расставить стулья – и готово.

Она права. В самом деле, этот павильончик идеально подходит для спектакля. Широкие ворота стали бы сценой, башенки изображали замок или высотное здание. Я думал, что руины – все, что осталось от дома, стоявшего здесь когда-то очень давно, но Сильвия объяснила мне, что их построили специально. Они сразу должны были выглядеть остатками старинного здания – сто лет назад такие садовые павильоны были в моде.

– Прежде всего нужен главный герой, – говорит Сильвия.

– Что?

– Герой пьесы. Или, скорее, героиня – играть ведь буду я. Этот персонаж должен быть добрым и интересным, чтобы зрители сразу его полюбили. Еще нужен враг, кто-то нехороший, кого публика возненавидит и кто будет все осложнять. В конце он может умереть, понести кару или измениться и стать добрым. Или, наоборот, ничуть не измениться и остаться таким же злым – так бывает в пьесах со вторым дном.

– Ну а остальные персонажи? – спрашиваю я. – У нас же много актеров!

– Остальные – это второй план. Что-то должно постоянно происходить, – объясняет Сильвия. – Конечно, каждому нужна своя роль. И чтобы все они были разными – понимаешь? Один – комик, другой – трагик. Кто-то – трогательный или занудный. Чтобы было как в жизни. Где это все происходит?

– В детском доме! Ты же сама это придумала.

– И какой он, этот детский дом?

– Обычный, какой же еще?

– Я думаю, что он как раз не должен быть обычным, – заявляет Сильвия. – Пускай он будет страшным. Детям ничего не разрешают, у них ничего нет, они грустные, плохо одеты, всего боятся и несчастны.

– Ну, детские дома обычно такими и бывают, – говорю я скептически и снова усаживаюсь на камень.

– Не болтай ерунду, вовсе даже не всегда. Так вот, действие начинается в таком плохом, ужасном детском доме…

– И тут вдруг эпидемия!

– Она не может вспыхнуть сразу, потому что сначала публика должна сориентироваться, как там обстоят дела, и проникнуться сочувствием. И вообще, прочь иллюзии, эпидемия – не лучшая затея.

– Без эпидемии никак нельзя! Эта идея всем понравилась! И что дети остаются одни и устраивают все по-своему.

– Но ты сам подумай… – Сильвия с улыбкой склоняется ко мне. – Представь себе, что ты живешь в таком страшном детском доме, которым управляет какая-то ужасная директриса – подлая, злая. Разве не было бы гораздо интереснее, если бы можно было ее, например, где-нибудь запереть или связать, как поросенка, чтобы она все видела и ничего не могла сделать? Она бы злилась, и все бы этому радовались. А если она станет жертвой эпидемии? Померла – и все тут. Она уже никогда не поймет, что была подлой, не понесет наказания и не будет сожалеть о сделанном.

– Мне кажется, помереть во время эпидемии – это как бы и есть наказание, – говорю я.

– Ну, как бы да, но слишком короткое, – заявляет Сильвия. – И подумай о том, кто будет ее играть! Он проведет на сцене максимум полчаса, потом умрет и остальную часть спектакля просидит в артистической. Жалко же, прочь иллюзии.

Я хмурю брови и обдумываю ее слова. В сущности, она права. Вот взять хотя бы тетю Матильду из «Молодого леса». Никто ее не любил и все боялись. И все же никто не желал ей смерти! Скорее уж чтобы она получила работу в каком-нибудь другом месте и уехала. Все старались ей нагадить, вот как Мирек, который пролил подсолнечное масло на лестнице, чтобы она поскользнулась. А если бы случилось то, о чем говорит Сильвия? Если бы тетя Матильда осталась в «Молодом лесу», но ничего не могла нам сделать и была вынуждена смотреть, как мы живем в свое удовольствие? Как прыгаем по кроватям, приносим из сада все, что захотим? Или приводим домой бездомную собаку, как однажды мальчики из группы «Просна»? Они нашли этого песика на улице Сташица, где много машин. Наверняка ничейный – такой он был худой, жутко грязный и без ошейника. Ребята спрятали собаку в своей спальне, но тетя Матильда моментально пронюхала и велела немедленно прогнать, хотя лило как из ведра. До чего же мы все тогда ее ненавидели! Даже теперь, стоит мне вспомнить тот день, челюсти сами собой сжимаются от злости и глаза щиплет! Ох, если бы тогда можно было сделать что-нибудь такое, чтобы собака осталась у нас назло тете Матильде, – вот бы было здорово…

– Хорошо. Отказываемся от эпидемии, – киваю я. – Так что мы сделаем с этой директрисой? Скуем наручниками?

– Гм… Возможно… – задумывается Сильвия. – Однажды в этот страшный детский дом приезжает новенькая. Это буду я. Необычная девочка. Несгибаемая и бесстрашная! Умная! Ну и красивая, чего уж скрывать. Только она должна говорить с акцентом, чтобы не получилось, что я играю саму себя. Хотя нет, акцент – плохая идея. Нужно придумать что-то, что будет отличать меня от моей героини…

– Одна нога короче другой? – предлагаю я.

– У Теося одна нога короче другой, хватит, – мотает головой Сильвия.

– Шрам?

– Нет. Шрам есть у Меандра.

– Ты можешь быть лысой. Тебе даже не придется брить голову, потому что у Цветной Капусты есть чехословацкая розовая купальная шапочка, резиновая, в самый раз, только цветочки оторвать.

– Сомневаюсь, чтобы зрители полюбили лысую героиню.

– Раз она такая умная, может, пускай носит очки? – предлагаю я неуверенно. – От мудрости у людей часто портится зрение.

– Да! Отлично! Я знала, что у тебя получится, – заявляет Сильвия, глядя на меня с уважением, отчего мне делается очень приятно. – Ну так вот, она приезжает! В очках! И что она через них видит? Несправедливость и насилие. В ней зреет бунт, прочь иллюзии. Все ее обожают, а директриса ненавидит. Однако ничего не может сделать, потому что девочка вежливая, хорошо учится, убирает за собой и так далее. Но однажды…

– Дети приводят с улицы собаку! – восклицаю я вдохновенно. – Ничейную! Хотят ее спрятать, но директриса обнаруживает и…

– Собака в театре – плохая идея, – скептически говорит Сильвия. – Публика начнет на нее глазеть и перестанет следить за действием, к тому же никогда не известно, что такой собаке придет в голову натворить.

– Пускай будет ненастоящая! Из пледа и палочек. Можно на колесиках, – предлагаю я.

– О! Здорово! И тогда эта смелая девочка произносит перед детьми пламенную речь! Они организуют…

– Профсоюз! – восклицаю я.

– Дети не могут организовать профсоюзы, потому что у них еще нет профессии, – возражает Сильвия. – Это ведь дети. Детство – не профессия. Но пускай они создадут какую-нибудь организацию.

– Подполье!

– Что-то вроде того.