Ослепленная правдой - Стефани Майер

В глубине последнего коридора жена доктора увидела слепца, как обычно, стоявшего если  не на часах, так на стреме. Заслышав, должно быть, медленные, шаркающие шаги, он  оповестил: Пожаловали. Из палаты понеслись крики и ржание, подобное конскому. Четверо  быстро подошли к перегораживающей вход кровати: Давай, девчонки, давай заходи, мы тут все,  как жеребцы стоялые, заждались, сказал один. Слепцы окружили вошедших женщин, потянули  к ним руки, но тотчас неуклюже шарахнулись в стороны, едва лишь главарь, а им наверняка  был обладатель пистолета, крикнул: Я первый выбираю, забыли, так я напомню. Все обитатели  палаты жадно искали женщин невидящими глазами, кое-кто протягивал к ним жадную руку,  словно уразумев наконец, куда надо смотреть. Женщины стояли в проходе между кроватями,  как солдаты на строевом смотру. Главарь, с пистолетом в руке, подошел так уверенно и  проворно, будто глаза у него на лице были зрячими, свободной рукой общупал спереди и сзади  крайнюю слева, и ею оказалась та, которая не спит по ночам, помял ей груди, бедра, ягодицы,  залез между ног. Слепая вскрикнула, он отпихнул ее в сторону: Никуда не годишься, трухлявая  ты какая-то. Перешел к следующей, это была та, про кого ничего не известно, и, сунув пистолет  в карман, повторил процедуру уже обеими руками, приговаривая: А эта вроде ничего, ничего,  потом взялся за жену первого слепца, потом за регистраторшу, потом за горничную и тут  воскликнул: Ребята, отличные телки, все при них, без обмана. Слепцы отозвались радостным  ржанием, топотом, ревом: Ну давай, давай, не томи, пусти. А ну тихо, сказал главарь, еще не  все. Плотно ухватил девушку в темных очках и восхищенно присвистнул: Ух ты, пофартило  нам сегодня, такое богатство подвалило. Войдя в раж и не выпуская девушку, другой рукой  провел по телу последней в шеренге и снова присвистнул: Малость переспелая, но тоже  хороша, хороша, очень даже. Дернул к себе обеих и, в предвкушении едва не захлебываясь  слюной, объявил: Эти две мои, потом получите, как оприходую. И потащил в глубь палаты, где  штабелями громоздились коробки, жестянки, пакеты с продовольствием, которого хватило бы  на целый полк. Все женщины уже подняли крик, перебиваемый звоном оплеух, глухими  ударами, ревом: Да не ори, тварь, что вы за народ такой, не можете не скулить. Врежь ей еще,  пусть заткнется. Ничего, это поначалу, распробует, потом сама еще попросит. Ну, разложите вы  ее, сколько можно, нет больше сил терпеть. Уже пронзительно выла под грузным слепцом та,  которая не спит по ночам, четырех других взяли в кольцо, плотно обступили, тянули в разные  стороны, отпихивая друг друга, огрызаясь, как гиены над полуобглоданной падалью, стягивали  с себя штаны. Жена доктора, сведенными судорогой руками вцепившись в железную спинку  кровати, к которой ее толкнули, видела, как главарь рванул и разодрал юбку на девушке в  темных очках, сорвал трусики, направил, помогая себе пальцами, и с усилием вдвинул член,  слышала, как он хрипит, бормочет что-то невообразимо похабное, девушка же в темных очках,  не произнося ни слова, отвернула от него голову, устремив глаза на жену доктора, выгнулась в  спазмах неукротимой рвоты, покуда главарь, не замечая этого, даже не чуя характерного  запаха, потому что для этого нужно, чтобы воздух в палате был иным, резко, с маху, со всей  мочи, двигал тазом вперед-назад, будто заколачивал сваю, потом еще трижды конвульсивно  дернулся и с каким-то кабаньим придушенным хрюканьем обмяк. Девушка в темных очках  беззвучно плакала. Главарь высвободил еще подкапывающий член, переводя дыхание, сказал,  протягивая руку к жене доктора: Не ревнуй, сейчас и до тебя очередь дойдет, и громче,  обращаясь к своим приспешникам: Эй, эту можете забрать, только поласковей с ней,  пригодится еще. Человек шесть, сшибая друг друга, ринулись в проход, схватили девушку, едва  ли не волоком потащили в свой угол: Я первый, я первый, наперебой слышалось оттуда.  Главарь, как был, в спущенных штанах, присел на край кровати, свесив вялый, поникший член,  сказал: На колени становись, сюда вот. Жена доктора повиновалась. В рот возьми. Не буду.  Побью и жратвы не дам. А не боишься, что откушу. Попробуй только, я ж буду держать тебя за  горло и сверну шею, чуть только зубки пустишь в ход, ответил он. И потом вдруг: А-а,  знакомый голос. И я тебя узнала. Как ты могла меня узнать, ты же не видишь. Нет, не вижу.  Чего тогда врешь, что узнала. Легко представить, какое лицо у человека с таким голосом.  Ладно, хватит разглагольствовать, соси давай. Не буду. Либо отсосешь, либо твоей палате  крошки хлеба больше не перепадет, ты им расскажешь, по чьей милости они жратвы лишились,  а потом вернешься сюда, покажешь, как они тебя приласкали. Жена доктора подалась вперед,  двумя пальцами правой руки взяла и приподняла липкий мужской орган, левую уперла в пол и  вдруг ощутила ладонью под тканью спущенных брюк твердую, увесистую холодную сталь.  Можно убить его, подумала она. Нет, нельзя. Нечего и думать, чтобы залезть в карман брюк,  гармошкой спускавшихся до щиколоток, и достать пистолет. Вытянула шею, открыла, потом  закрыла рот, зажмурилась, чтобы не видеть, и начала.

Отпустили их только под утро. Ту, которая не спит по ночам, пришлось нести, хотя шесть  остальных сами еле передвигали ноги. Сколько-то часов кряду женщины переходили из рук в  руки, от унижения к унижению, из одного издевательства в другое, испытали все, что только  можно вытворить над женщиной, оставив ее при этом в живых: Ну, сами знаете, платим  натурой, скажете там своим задохликам, пусть за супчиком приходят, нальем, сказал на  прощанье главарь. И уже вслед глумливо произнес: До скорого свидания, красавицы, до новых  встреч, вы уж готовьтесь. Остальные подхватили более или менее слаженным хором: До  свидания, до свидания, и одни добавляли: Сучки, а другие: Кисоньки, но в самом тоне  чувствовалась уже некоторая пресыщенность и отсутствовал прежний половой задор.  Женщины, слепые, а теперь еще оглохшие и онемевшие, спотыкаясь, влачились по коридору, и  сил хватало лишь на то, чтобы держаться за руку идущей впереди, да, именно за руку, а не за  плечо, словно в те времена, когда были зрячими, и спроси их: Почему вы за руки-то взялись,  ведь споткнетесь, чего доброго, ни одна не смогла бы ответить, ибо есть движения, которые  просто не объяснить, да, впрочем, и сложно тоже едва ли получится. Когда пересекали  вестибюль, жена доктора снова выглянула наружу, где были солдаты и стоял грузовик,  который, наверно, развозил продовольствие по карантинам. В этот самый миг та, которая не  спит по ночам, вдруг упала замертво, без вскрика, как будто ее обезглавили одним ударом, раз  - и нету, и сердце тоже раз - и разорвалось, не успев сменить систолу диастолой, наконец-то  узнали мы, почему ей не спалось по ночам, но теперь-то уж поспит, не добудимся. Умерла,  сказала жена доктора голосом, лишенным всякого выражения, если только бывает так, чтобы не  мертвенный, а столь же мертвый, как произнесенное им слово, голос исходил из живых покуда  уст. Она подняла на руки истерзанное тело женщины, у которой вдруг будто вывихнулись все  суставы, ноги были окровавлены, живот весь в кровоподтеках, жалкие, ничем не прикрытые  груди яростно исщипаны, и на плече остался след от зубов. Так выглядит и мое тело, подумала  жена доктора, и всех, кто идет сейчас рядом, между нами и ею разница ничтожная и состоит  она в том лишь, что мы пока живы. Куда понесем, спросила девушка в темных очках. В палату,  потом похороним, сказала жена доктора.

Мужчины ждали у двери, за исключением первого слепца, который при появлении  женщин снова натянул одеяло на голову, и косоглазого мальчика, который спал. Ни на миг не  замешкавшись, не отсчитывая койки, жена доктора уверенно положила тело той, кто не спал по  ночам, на ее кровать. Ей дела не было, что другие могут удивиться, в конце концов, вся палата  знает, что она лучше всех ориентируется. Умерла, повторила она. Как, спросил доктор, но жена  не ответила ему, потому что вопрос мог означать лишь то, что вроде бы и значил: Как она  умерла, но мог быть и обрывком другого: Как вы перенесли все это, и ни на тот ни на другой  ответа не имеется, умерла, вот и все, и не важно, как и отчего, глупо спрашивать, от чего умер  человек, с течением времени причина забывается, остается одно только слово: Умерла, и шесть  женщин вернулись не такими, как уходили отсюда, а слова, которые они могли произнести еще  вчера, сегодня уже не выговорить, что же до иных слов, есть на свете такое, что ими вообще не  выразить, так оно и называется, только так и никак иначе. Идите за едой, сказала жена доктора.  Случай, судьба, удел, доля или как там еще называется то, что носит столько имен, состоит,  конечно, из одной лишь иронии, а иначе как еще объяснить, что именно законным мужьям двух  тутошних женщин было поручено от имени первой палаты ходить за продуктами в те времена,  когда никому и в кошмарном сне бы не приснилось, что придется за эти продукты платить тем,  чем было только что заплачено. Почему же не выделили для этой цели мужчин свободных,  холостых, не обязанных защищать свою супружескую честь, но нет, выпал жребий им, а им, без  сомнения, не хочется сейчас переживать этот стыд, этот срам и протягивать руку за  милостыней к подонкам, изнасиловавшим их жен. И первый слепец так и сказал, этими самыми  словами: Я не пойду, пусть еще кто-нибудь сходит. А я пойду, сказал доктор. Я с вами, сказал  старик с черной повязкой. Там, конечно, не очень много, но смотрите, не тяжело ли вам будет  нести. Пропитание себе дотащить сил хватит, своя ноша, известно, не тянет. Но тянет чужая, и  как еще тянет. Жаловаться не приходится, потому что за мою долю расплатились другие, и  сполна.