Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот людей мы не видали по нескольку дней. Однажды в деревне Чáронда на противоположном берегу озера Воже, куда наш корабль пришел поздно ночью, высокая прямая старуха назвала нас бесстрашниками, но прозвучало это скорее с осуждением: на такой утлой лодочке переплывать озеро нельзя, ведь скольких людей оно взяло к себе!
Иногда нам попадались моторные лодки, на нас удивленно смотрели сидевшие в них люди, а недалеко от того места, где из Воже вытекала река Ело́ма, двое парней стали гонять вокруг на казанке, поднимая волну и как бы дожидаясь или проверяя, перевернется байдарка или нет. Они ничего не говорили, не кричали, даже не смотрели в нашу сторону, а просто сужали круги и плыли прямо на нас, в последний момент отворачивая, и непонятно было, трезвые они или пьяные, шутят или всерьез угрожают. Байдарку качало из стороны в сторону, и это было настолько тупо и бессмысленно, а я ощущал такую свою беспомощность и хрупкость, что, если бы у меня было ружье, убил бы обоих не задумываясь. Но потом в них что-то переключилось, и они исчезли так же внезапно, как появились. Меня била дрожь, которую я изо всех сил пытался скрыть, а Катя была, напротив, удивительно спокойна.
– Их больше не будет, – сказала она так уверенно, будто с кем-то договорилась.
Через какое-то время у нас кончилась еда. В Москве, когда мы только собирались, я наметил на карте несколько деревень, в которых, по моим представлениям, должны были быть магазины, но как же я ошибся! Это всё были по большей части опустевшие селения, а в немногих жилых деревнях если и были когда-то магазины, то их давно позакрывали. В ту же Чаронду привозили раз в год по льду муку, соль, сахар и подсолнечное масло, а дальше живи как хочешь. Конечно, голод нам с Катей не грозил. Мы ели рыбу, грибы, и мне казалось, что ничего другого человеку и не надо, – что может быть прекраснее ухи из окуней, только что выловленного и испеченного в углях судака или жареных подосиновиков? Так думал я, но Катя через неделю смотреть на дары природы не могла, и когда я случайно обнаружил в рюкзаке банку говяжьей тушенки, оставшуюся от прошлого сплава, – вы бы видели, с какой жадностью она набросилась на мясо, с каким удовольствием его ела. Зубы у нее были ровные, острые, сильные. Не знаю, почему я об этом вспомнил и зачем рассказываю, может быть, потому, что мне дорога любая мельчайшая подробность, с ней связанная.
А еще Катя очень скучала в походе без сладкого и из остатков сахара сварила варенье из голубики, которое я в первый же вечер опрокинул на мох. Худшего преступления нельзя было совершить. Это был единственный раз, когда моя спутница горько расплакалась, как когда-то на берегу Черного моря, а потом сказала сквозь слезы, что устала и хочет домой. Но какое домой, когда до ближайшего жилья были десятки километров!
Да, отец Иржи, нам встречались по пути удивительной красоты места, деревянные погосты, громадные северные избы, похожие на корабли, но сколько же изб было заброшено, сколько стояло пустых, полуразрушенных церквей и разоренных часовен. И так трудно было представить, что когда-то здесь все было наполнено звуками: кричали дети, мычали коровы, звонили колокола, была жизнь – трудная, не всегда ладная, но жизнь. Это была древняя, обезображенная земля, откуда людей ссылали, увозили, переселяли, заполняя пространство лагерями и обнося колючей проволокой, и остатки этих лагерей нам тоже иногда попадались. И если бы не контраст между благополучием украинской земли и бедою русской, я бы не воспринимал все так остро.
И кто, скажите мне, сильнее пострадал от большевистского мора? Где больше осталось незаживающих язв? Что можете предъявить нам после этого вы, словаки, венгры, поляки, восточные немцы, да те же западные украинцы, грузины, армяне, литовцы, латыши или эстонцы? Все, испытанное вами, мелко по сравнению с тем, что сотворили с моим народом и моей землей. Простите, если я кого-то обижаю, но вы же почему-то не хотите этого признавать, вы ставите знак равенства между моей родиной и властью, которая ее уродовала, а разве это честно?
Живая вода
Чешский механик Йозеф Фрич прибавил к своему имени имя Ян и стал называться Йозеф Ян Фрич. В конце лета он вернулся в Прагу и открыл мастерскую, но заказов было немного, и денег едва хватало на самое необходимое. Вдвоем с братом ему было бы намного легче, а теперь на него обрушилось столько новых вещей, о которых он и не подозревал. К тому же надо было договариваться с чиновниками, которые признавали только немецкий язык, а им Йозеф Ян владел плохо. Младший брат давно не давал о себе знать, и старший понял, что все их разговоры были наваждением, формой психического расстройства, болезненной реакцией на смерть Яна. Долг перед банком рос, а у Йозефа Яна уже была жена, дети, и, что делать, как быть дальше, он не знал.
Некоторое время спустя компания получила заказ из американской Айовы на изготовление партии приборов, определявших содержание сахара в сельскохозяйственной продукции. Первое желание Йозефа Яна было сразу же отказаться. Это было невероятно трудное задание, с очень жесткими условиями, за которое мог взяться только его талантливый братец, а старший в одиночку не справится, и тогда предприятие окончательно обанкротится, он покроет себя позором и пустит по миру семью, однако Ян снова явился ему во сне и велел согласиться. «Я тебя не оставлю».
Йозеф Ян хорошо понимал, что слышит этот голос лишь в своей голове и все это был бред, рецидив его душевной болезни, однако ослушаться брата не мог. Работал на износ, почти не спал, умолял, требовал, подгонял, лично проверял своих работников, понимая, что, если они не успеют и он не сумеет вернуть взятые под высокие проценты кредиты, тогда единственный выход – пуля в висок, однако
