Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        Имя такое нося, ты не можешь начать по-иному:

        Ныне ты юношам вождь, будешь и старцам вождем.

195 Братья есть у тебя — отомсти же за братние раны,

        Есть отец у тебя — отчее право блюди.

        Твой и отчизны отец тебе доверяет оружье —

        Твой и отечества враг[183] вырвал свой трон у отца:

        Копья сыновней любви против стрел преступных нечестий

200 В бой Справедливость ведет, Верности знамя подняв.

        Гибельно дело парфян — да будет им гибельна битва!

        Пусть заревою страной вождь мой порадует Рим!

        Марс-отец и Цезарь-отец, благодатствуйте сыну!

        Оба вы боги для нас — сущий и будущий бог.

205 Я предрекаю, победа близка, и об этой победе

        Петь мне обетную песнь в громкую славу твою!

        Встав пред полками, полки ты моими приветишь словами —

        Только бы эти слова были достойны тебя!

        Груди римских мужей воспою и парфянские спины

210 И с обращенных коней стрелы, разящие вспять.

        (Ты, побеждая, бежишь — что же делать, терпя пораженье?

        Знак недобрый дает Марс для лукавых парфян!)[184]

        Стало быть, будет и день, когда в золотом одеянье

        На белоснежных конях в лучший ты двинешься путь,

215 А пред тобой поведут вождей с цепями на шеях,

        Чтобы привычный побег их, побежденных, не спас.

        Будут на это смотреть молодые мужчины и жены,

        Всем растопит сердца этот блаженнейший день.

        Спросит иная из них, каких государей проводят,

220 Спросит, какие несут образы рек или гор, —

        Тотчас на все отвечай, отвечай, не дождавшись вопроса;

        Если не знаешь и сам, то говори все равно.

        Вот, скажи, в камышовом венке Евфрат полноводный,

        Вот, предположим, и Тигр в гриве лазурных волос;

225 Это армянская рать, это персы, потомки Данаи,

        Этот город стоял в ахеменидской земле,[185]

        Это вождь, а это другой, а зовут его так-то.

        Можешь — так правду скажи, нет — сочини поскладней.

        Званый обед — тоже славная вещь для любовных подходов,

230 И не единым вином он привлекает мужчин.

        Часто и здесь, за рога ухватив, охмеленного Вакха

        Нежной своею рукой клонит багряный Амур.

        Брызги вина увлажняют пернатые крылья Амура —

        И остается летун, отяжелев, на пиру;

235 Влажными крыльями бьет, росу отрясая хмельную,

        Но и от этой росы страждут людские сердца.

        В винном пылу дозревает душа до любовного пыла,

        Тяжкое бремя забот тает в обильном вине.

        Смех родится в устах, убогий становится гордым.

240 Скорбь отлетает с души, сходят морщины со лба,

        Хитрость бежит перед божьим лицом, раскрываются мысли,

        Чистосердечье звучит, редкое в нынешний век.

        Тут-то наши сердца и бывают добычей красавиц,

        Ибо Венера в вине пламенем в пламени жжет.

245 Помни, однако, что здесь, в обманчивом свете лампады,

        Ночью, с хмельной головой трудно ценить красоту.

        Ведь не случайно Парис лишь днем и под солнечным небом

        Молвил, богинь рассмотрев: «Лучшая — Матерь Любви!»

        Ночь благосклонна, она прикрывает любые изъяны,

250 Ночью любую из дев можно красавицей счесть.

        О драгоценных камнях, о крашенной пурпуром ткани

        И о девичьей красе только при солнце суди.

        Полно! как перечесть все места для любовной охоты?

        Легче исчислить песок на побережье морском!

255 Что уж мне говорить о Байях и байских купаньях,[186]

        Где от горячих ключей серные дышат пары?

        Многие, здесь побывав, уносят сердечные раны:

        «Нет, — они говорят, — эта вода не целит!»

        А невдали от римских холмов есть роща Дианы,

260 Царство, где ставит царя меч в смертоносной руке:[187]

        Дева-богиня, сама ненавидя Амуровы стрелы,

        Многих в добычу ему и отдала и отдаст.

        До сих пор лишь о том, где раскинуть любовные сети,

        Талия правила речь в беге неровных колес.[188]

265 Время теперь приступить к тому, что гораздо важнее, —

        Как уловить для себя ту, что искал и нашел?

        Все и повсюду мужи, обратите умы со вниманьем

        И доброхотной толпой слушайте слово мое!

        Будь уверен в одном: нет женщин, тебе недоступных!

270 Ты только сеть распахни — каждая будет твоей!

        Смолкнут скорее весной соловьи, а летом цикады,

        А меналийские псы зайцев пугаться начнут,

        Нежели женщина станет противиться ласке мужчины, —

        Как ни твердит «не хочу», скоро захочет, как все.

275 Тайная радость Венеры мила и юнцу и девице,

        Только скромнее — она, и откровеннее — он.

        Если бы нам сговориться о том, чтобы женщин не трогать, —

        Женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас.

        Телка быка на лугу сама выкликает мычаньем,

280 Ржаньем кобыла своим кличет к себе жеребца.

        В нас, мужчинах, куда осторожней и сдержанней страсти:

        Похоть, кипящая в нас, помнит узду и закон.

        Ну, а что же сказать о Библиде, которая, брата

        Грешной любовью любя, грех свой казнила петлей?[189]

285 Мирра любила отца не так, как дочери любят,

        И оттого-то теперь скрыта под толщей коры.

        А из-под этой коры благовонно текущие слезы

        Нам в аромате своем плачущей имя хранят.

        Было и так: в тенистых лесах под Идою пасся

290 Бык в чистейшей шерсти, стада и честь и краса.

        Меченный темным пятном на лбу меж большими рогами,

        Телом своим остальным был он белей молока.

        В кносских стадах и в кидонских стадах томились коровы

        В жажде принять на крестец тяжкую тушу его.

295 Бычьей подругою стать царица рвалась Пасифая —

        Ревности гневной полна, телок гнала она прочь.

        Не о безвестном твержу: будь Крит четырежды лживым,

        Остров ста городов не отречется, солгав.[190]

        Свежую рвет Пасифая листву, непривычной рукою

300 Сочную косит траву и преподносит быку.

        Ходит за стадом она по пятам, позабыв о супруге,

        Ибо теперь для нее бык драгоценней царя.

        Ах, Пасифая, зачем надеваешь богатые платья?

        Право, любовник такой этих не ценит богатств.

305 Надо ли в диких горах при скотине о зеркале думать,

        Надо ли этак и так к пряди укладывать прядь?

        Зеркало скажет одно: тебе далеко до телицы!

        Были рога для тебя трижды желанной красой!

        Если Минос тебе мил, зачем тебе нужен любовник?

310 Если Минос надоел — мужа от мужа ищи.

        Нет — как вакханка под чарой кадмейского бога, царица

        Мчится в чащи лесов, брачный покинув покой.

        Сколько раз ревниво она смотрела на телку

        И говорила: «Зачем милому нравишься ты?

315 Как перед ним на лугу ты резвишься на травке зеленой!

        Будто уж так хороши эти прыжки и скачки?»

        Так говорила она, и тотчас несчастную телку

        Прочь велела прогнать, впрячь приказала в ярмо

        Или велела вести к алтарю для недобрых закланий,

320 Чтобы ревнивой рукой радостно сжать потроха.

        Сколько соперниц она зарезала небу в угоду!

        «Пусть, — говорила она, — вас он полюбит таких!»

        Как ей хотелось Европою стать или сделаться Ио —

        Той, что любима быком, той, что под пару быку.

325 И дождалась, и чреватою стала в кленовой корове,

        И понесенный приплод выдал отца своего!

        Если б другая критянка не вспыхнула страстью к Фиесту[191] —

        (Ах, как трудно любить всю свою жизнь одного!) —

        Феб в колеснице своей с середины небесного свода

330 Вспять к рассветной заре не повернул бы коней.

        Дочь, багряную прядь похитив у спящего Ниса,[192]

        Чресла свои обвила поясом песьих голов.