Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

озерам: Ладожскому и Ильменю; по рекам Вол­хову, Шалони, Мете, Ловати и Пали. При устье Ловати древний их город, старая Руса. Народ сей от древних чужеземных дее-писателей назывался Цымбрами, Киммерами, Сарматами, Гоффами и Гетами, а от северных домашних Ютнарами, Рисарами, Ризами и Руссами, т.е. по Цельтически, сильными. В старину Россия не называлась Россиею, но Русь, Руссиа, а Россиею стала зваться не прежде, как в конце цар­ствования Иоанна II, и название сие введено Макарием митрополитом. Прежде Макария, и несколько времени после него, как в титулах, ис­ториях и на деньгах всюду Русь именована, и сам оный Государь в речах и граматах всегда Русиа употреблял. Руссов, Цимбров, или Ки­меров, знатная часть, будучи потеснена от Азовского моря Скифами, прошла в Мидию и Лидию, а другие подвинулись в нынешнюю Ют­ландию, Голштинию и Мекленбургию, от которых и море тамошнее Кимврийским прозвано. Те же, кои, как выше показано, жили около Балтийскаго моря и далее к ледовитому Океану, по пришествии на Княжение Рурика, да и прежде уже столько перемешались и породни­лись со Славянами, что на последок стали составлять один народ; есть однакож и по днесь особенные роды того древняго Русскаго Народа, известные ныне под названием, Финских народов, и суть: Лопари, Фин­ны, Латыши, Мордва, Вотяки, Тептяры, Вогуличи, Отяки и прочия посторонния малые поколения. Они суть самые древние северныя России жители, и обитают все, кроме Отяков и Вогулич, по сию сторону Ураль­ских гор, составляющих естественный между Европою и Азиею предел.

По самому древнему их состоянию были они все кочевые Народы; но в последующия времена, а особливо по обращении их от языческаго суеверия к Христианскому закону, сделались они из скотоводцов земле­пашцами, и подвижным своим жилищам предпочли одноместныя. Разсеянные в восточных Странах не большие Народы сообразовались в слове и одежде с теми Народами, кои им были порубежны, или которых они под иго свое покоряли. Таким образом много переняли кое чего Чуваша от Татар; Мордва, а особливо Зиряне и Пермяки, коих теперь почти и признать не можно, от Россиян; Отяки от Семоядов, и так далее.

Однакож весьма удивительно, что премногия, в разсеянии живущие Финския поколения, и при различном положении занимаемых ими мест, имеют ещё и теперь очень много собственнаго и сообразнаго главным Финскаго племени коленам в разсуждении телообразия, об­щенародных свойств, языка, нравов, одежды, суеверия, и проч. Все сие явственно будет видно из частных описаний. Достойно также примеча­ния и то, что премногие из сих Народов живут еще и теперь только в северных, болотистых и лесистых Странах, кои изкони были любимыя Финскаго племени места; в разсуждении чего и называются они Наболотными жителями (Суома Яме). Звериная и рыбная ловля была пер­вым их промыслом. В прочем кажется быть и действительно вероятно, что столь великое сходство доказывает не оспоримо основанное на самой истине мнение г. Статского Советника Миллера, так и Профес­сора Фишера: что все сии Народы суть не особливыя какия, но только отщетивщияся от Финскаго племени колена.

И.Г. Георги предлагает своему читателю следующую классифика­ционную схему: открывают мир финно-угорских народов саамы (у Ге­орги — Лопари), географически самый северный в Европе народ, к тому же ведущий преимущественно кочевой образ жизни, что для уче­ного человека эпохи Просвещения уже само по себе вызывает непод­дельный интерес. Как рационалист Георги находит тому объективные причины: «По причине не плодородия тамошних гор и суровости воз­духа, так, как и потому живут почти звероподобно, не может сей народ соответственно обширности занимаемой ими страны быть многолюден». Значимость для автора климатических и экологических факторов сопровождает его рассуждения по проблемам этногенеза: «Лопари суть Финский народ. Они назывались еще за шесть сот лет до наших времен Стрикфиннами (беглыми Финнами) и вероятнее ка­жется, что нынешние Финны отщетясь от них, переселились в при­вольные места для спокойнейшей жизни...». Таким образом, де­монстрируя свою приверженность «концепции Миллера-Фишера» о возникновении отдельных «финских» народов путем постепенного отде­ления от материнского этноса отдельных групп, ставших впоследствии родственными народами, автор предлагает пример конкретной реали­зации последней, выдвигая гипотезу возникновения современных фин­нов путем выделения из саамской этнической общности и последую­щей миграции на юг, в более приспособленные для жизни места. Политическая составляющая отражается в тексте следующим замеча­нием: «Они издревле жили на своих горах и управляемы были своими Владельцами: но напоследок покорены Шведами; и теперь нет у них и памяти Дворянских семей». Некий элемент «скотландизации» саам­ской истории заметен также в сентенции о горной уединенной жизни под началом местных властителей, нарушенной вторжением извне, тогда как использование понятия «дворянство» может трактоваться в качестве особой дани духу времени, когда наличие собственной знати служило одним из определяющих факторов суверенности государства.

Довольно сухие по своей природе, но занимательно изложенные Георги данные, касающиеся саамской антропометрии, сменяются столь любимой просветителями темой «о разуме». Оказывается, что «разум у них (саамов) обыкновенный простонародный», но это не мешает его обладателям демонстрировать сложную гамму чувствен­ных проявлений, варьирующих от миролюбия и постоянства до недо­верчивости и склонности к плутовству в торговле. Тем не менее автор находит ключевой пункт, как мы бы сейчас сказали, «саамской иден­тичности» в редкой до самоотверженности любви к родине и мироус­тройству: «Об отечестве своем и общежительственном устроении очень много думают, и столько как иными так и самими собою пле­нены, что будут вне отечества, умирают больше от сокрушения сво­его по родине». Следующий по степени важности для Георги этно­дифференцирующий признак — это язык, происхождение которого от «финского», то есть в нашем понимании от древнефинского языка-основы не подлежит обсуждению, так же, как и наличие множества саамских диалектов, разнящихся настолько, что «...и сами Лопари с трудом всех своих одноплеменников слова разумеют». Фиксация сла­бой языковой консолидации только подкрепляет авторскую логику данными об отсутствии у саамов письменности в общепринятом ее понимании, когда из букв, а не из рисунков составляются слова.

Тайные или явные просветительские настроения не затмевают для автора такого социально значимого явления, как далеко зашедшее иму­щественное неравенство, царящее в саамском обществе. Рассеянные по тексту свидетельства о местной «жадности к богатству», «корысто­любию», «зарыванию денег в землю», нежелании и невозможности платить подати должны были, тем не менее, найти какое-либо объяс­нение. Ответ Георги лежит скорее в области экологического и геогра­фического детерминизма. С некоторым удивлением для себя он отме­чает, что принятие «христианского закона» не привело здесь к перехо­ду к оседлому образу жизни, да это было бы и трудно исполнимо, поскольку экономически невыгодно и противоречит местной природе. Тогда как столь не любимое