В темном-темном лесу - Рут Уэйр

«Ну, поезд давно ушел. Но ты прав, нам надо… – У меня в горле стоял ком, я пыталась не заплакать. – Нам надо реш-шить…» – «Нам?! – Решение за тобой». – «Я хотела обсудить, это же твой ре…»

Твой ребенок. Он не дал мне это произнести. Ахнул, как будто его ударили, и отвернулся.

Я встала и пошла к двери.

«Лео, – позвал он. – Подожди».

Я уже стояла одной ногой на пороге с сумкой на плече. «Слушай, я понимаю, я вывалила это на тебя неожиданно. Когда будешь готов обсудить… позвони мне, ладно?»

Он не позвонил.

Зато позвонила Клэр, злая как черт. «Где тебя носит? Ты про меня забыла, что ли?! Я полчаса протор-чала в фойе «Одеона», а ты даже трубку не берешь!» – «Извини. У меня тут… у меня…» Закончить я не смогла, меня душили слезы. «Я сейчас приеду!» – сказала Клэр.

Он не позвонил – прислал сообщение, вечером. В ожидании я полдня провела с Клэр, мучаясь тяжелыми вопросами: что делать, говорить ли маме, не предъявят ли Джеймсу обвинение – мы ведь впервые переспали, когда мне было еще пятнадцать, хотя на момент наступления беременности уже шестнадцать, шестнадцать и два месяца…

Сообщение пришло около восьми. «Ли, прости, это твоя проблема, не моя. Разбирайся сама. И больше не звони мне. Дж.»

Я разобралась. Маме ничего не сказала. Клэр… Клэр меня очень поддержала. Да, она была злой на язык и не стеснялась манипуляций, но если уж случался кризис, она защищала друзей, как львица свое потомство. Теперь я понимаю, почему мы с ней дружили. И насколько эгоистично я повела себя, оборвав все контакты.

Мы с ней вместе поехали в клинику на автобусе. Срок оказался совсем маленький, так что аборт мне сделали медикаментозный, и все закончилось на удивление быстро.

Однако проблема была не в самом факте аборта. За это я Джеймса не винила, таково было и мое желание. Я не хотела рожать в шестнадцать. И что бы там ни могли подумать окружающие, вовсе не аборт поверг меня в депрессию. Я не чувствую никакой вины за то, что исторгла из себя микроскопическое скопление клеток. Я отказываюсь чувствовать за это вину.

Дело не в этом.

А в чем? Я даже не знаю, как сформулировать. Наверное, в гордости. В стыде за собственную глупость. Я ведь так любила его и так сильно в нем ошиблась! Как? Как я могла так жестоко оши-биться?

Если бы я вернулась в школу, мне бы пришлось каждый день жить с этим знанием, да еще и столкнуться со всеобщим любопытством. Раз за разом повторять сотне доброжелателей: «Нет, мы расстались. Да, он меня бросил. Нет, со мной все в порядке».

Хотя какой уж там порядок, когда я дура?! Непроходимая сопливая дура! Как я могла ошибиться? А еще думала, что разбираюсь в людях!.. Я видела Джеймса таким сильным, смелым, любящим… Все иллюзии! Он трус и слабак, у него не хватило духу даже посмотреть мне в глаза, отказываясь от меня.

Я больше никогда не смогу доверять собственному чутью.

Словом, я сдала экзамены и в школу не вернулась. Не ходила узнавать результаты, пропустила осенний вечер встреч, даже не заглянула ни к кому из учителей, которые так много для меня сделали. Сразу поступила в колледж, до которого нужно было добираться электричками с пересадкой – уж там-то меня точно никто не знал. Свободного времени вообще не стало: будильник я заводила на пять тридцать утра, возвращалась домой в шесть и садилась за уроки.

А потом мы из Ридинга уехали. Мама вышла замуж за Фила. Мне бы разозлиться на нее за то, что продала дедушкин дом, где я выросла и где осталось столько воспоминаний. Может, я и злилась в глубине души, но в то же время чувствовала облегчение. Оборвалась последняя ниточка, связывавшая меня с Ридингом и с Джеймсом.

О случившемся не знал никто, кроме Клэр, и даже она не знала про сообщение. На следующий день я сказала ей, что решила сделать аборт и уйти от Джеймса. Она обняла меня, смахнула слезу и проговорила: «Какая ты смелая!»

Но смелой я не была. Я тоже повела себя как трусиха. У меня не хватило духу поговорить с Джеймсом, потребовать от него объяснений.

Я слышала, что впоследствии он переспал чуть ли не со всем Ридингом – и с девчонками, и с парнями. Это лишь подтвердило мою уверенность: Джеймс Купер, которого я любила, никогда не существовал. Он был плодом моего воображения. Фальшивым воспоминанием, которым мозг подменил реальность.

Теперь же мое восприятие ситуации изменилось. Не то чтобы я простила Джеймсу эгоистичное бессердечие, но увидела себя со стороны – разъяренную, обиженную, неумолимо строгую к нам обоим. Скорее я простила себя за любовь к нему. Мы ведь были почти детьми, со свойственной детям жестокостью и черно-белым восприятием мира. Для детей люди делятся на хороших и плохих, и нет ничего посередине. Этика детской площадки проста и прямолинейна, как правила спортивной игры: нарушил – получай наказание.

Джеймс поступил неправильно.

Я ему доверяла.

Значит, я тоже не права.

Теперь-то я вижу его таким, каким он на самом деле тогда был: испуганным ребенком, которого поставили перед сложнейшим моральным выбором. Выбором, к которому он был попросту не готов. В моих словах он услышал попытку переложить на его плечи ответственность за решение с необратимыми последствиями. Он не хотел и не мог решать.

И я вижу себя – такую же испуганную и не готовую.

Мне очень жаль нас обоих.

Когда утром придет Ламарр, я ей расскажу. Всю правду. Если подумать, действительно все не так страшно. Просто старая обида, которая никак не тянет на мотив для убийства.

Нина права.

С этой мыслью я засыпаю.

Ламарр приходит не одна. С ней еще один полицейский, грузный и сердитый дядька. На лице у Ламарр незнакомое мрачное выражение. Она что-то держит в руке.

– Нора, – говорит она без предисловий. – Вы можете опознать этот предмет?

– Да, – удивленно отвечаю я. – Это мой телефон. Где вы его нашли?

Ламарр молчит. Она садится рядом с кроватью, достает диктофон, включает его и строго, формально произносит то, что я боялась услышать:

– Леонора Шоу, мы хотим допросить вас по подозрению в убийстве Джеймса Купера. Вы имеете право хранить молчание, но если вы не упомянете факты, на которые будете опираться в суде, это может повредить вашей защите. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вы имеете право на адвоката. Вы все поняли?

Глава 27

Тому, кто не виноват, бояться нечего, правда?

Почему же мне так страшно?

Прежде мои показания не записывались на диктофон, и приходила Ламарр одна, без сопровождения, то есть в суде они неприменимы. Поэтому начинаем мы с тех же вопросов, чтобы зафиксировать мои ответы на пленке. От адвоката я отказываюсь. Хотя это и глупо, я не могу отделаться от ощущения, что Ламарр на моей стороне. И что главное – убедить в своей невиновности ее, а дальше все устроится.

Закончив со старыми вопросами, Ламарр переходит к новым.

– Пожалуйста, еще раз взгляните на телефон. – Она протягивает мне его в закрытом пластиковом пакете. – Вы его узнаете?

– Да, это мой телефон.

Я борюсь с желанием грызть ногти. За прошедшие дни я успела обкусать их до мяса.

– Вы уверены?

– Да, тут царапинка на корпусе.

– Это ваш номер? – Она перелистывает блокнот и называет набор цифр.

– Д-да, мой.

– Меня интересуют последние звонки и текстовые сообщения с этого номера.

К такому я была не готова. Зачем им эта информация, какое отношение она имеет к смерти Джеймса? Может, они пытаются отследить наши перемещения по телефонным сигналам?

Я напрягаю память.

– Да я за эти выходные им и не пользовалась почти… В доме не ловилась сеть. Только на стрельбище голосовую почту проверила… и «Твиттер». А, и еще перезвонила мастеру в Лондоне, у меня велосипед в починке. И все.

– А сообщения?

– Не отправляла вроде… Точно нет. Последнее было в пятницу Нине, я написала, что жду ее в поезде.

Ламарр резко меняет тему:

– Расскажите о ваших отношениях с Джеймсом Купером.

Я спокойно киваю, стараясь продемонстрировать свое желание сотрудничать со следствием. Я ожидала этого вопроса. Может, Клэр очнулась? У меня сосет под ложечкой.

– Я правильно понимаю, что вы знакомы со школы?

– Да. Лет в шестнадцать встречались, недолго.

– Недолго – это сколько?

– Месяца четыре-пять.

Тут я вру. Встречались мы полгода. Но я зачем-то ляпнула «недолго», а полгода – уже какой-то срок. Мне бы не хотелось, чтобы мои показания звучали противоречиво. К счастью, Ламарр не расспрашивает меня о датах.

– Потом вы поддерживали дружбу?

– Нет.

Она ждет, что я пущусь в разъяснения. Я жду конкретных вопросов. Ламарр складывает руки на коленях и смотрит на меня. Но если я что и умею делать хорошо, так это держать паузу. Слышно очень тихое, ритмичное тиканье дорогих часов у нее на запястье. Интересно, откуда деньги? Не похоже, чтобы такую юбку можно было купить на зарплату констебля, как и крупные золотые серьги. На вид это не бижутерия.