В темном-темном лесу - Рут Уэйр

Впрочем, какая разница. Разглядывая Ламарр, я просто коротаю ожидание.

Она тоже умеет ждать. У нее прямо-таки кошачье терпение – способность не мигая смотреть на затаившуюся мышь, пока та в панике не выскочит из укрытия. Первым не выдерживает второй полицейский, констебль Робертс, здоровенный детина с толстыми щеками и застывшим на лице мрачным выражением.

– То есть вы не общались с ним десять лет и после этого он вдруг взял и пригласил вас на свадьбу?

Черт… Врать бесполезно. Им понадобится пара минут, чтобы затребовать у матери Клэр список приглашенных.

– Нет. Клэр пригласила меня на девичник. На свадьбу меня никто не звал.

– Вы не находите, что это немного странно? – интересуется Ламарр, словно не допрос ведет, а болтает с подружкой за чашечкой капуччино.

У нее круглые розовые яблочки щек и точеные высокие скулы, как у Нефертити, а улыбка такая широкая, теплая, благодушная…

– Да, в общем, нет. Зачем жениху звать на свадьбу свою бывшую? Это было бы неловко и для него, и для меня, и для Клэр.

– То есть это неловко, а в приглашении на девичник никакой неловкости нет?

– Об этом надо спрашивать Клэр. Ей виднее.

– Значит, после разрыва вы вообще никак не связывались с Джеймсом Купером?

– Нет. Никак.

– Вы не писали ему писем? Не отправляли сообщений по телефону?

– Нет.

Я теряюсь. Не понимаю, к чему они ведут. Пытаются доказать, что я ненавидела Джеймса? Что не могла находиться с ним рядом? У меня сосет под ложечкой, и внутренний голос тихонько спрашивает: «Может, все-таки адвоката?»

Сама того не желая, я слегка повышаю голос.

– Знаете, вообще это обычное дело – обрывать контакты с бывшими.

Ламарр снова внезапно меняет тему:

– Опишите ваши перемещения по дому. Вы покидали его пределы?

– Ну да, на стрельбище ездили, – неуверенно говорю я. – Вы же знаете.

– Я имею в виду, не вместе со всеми, а одна. Кажется, вы выходили на пробежку?

При чем тут пробежка?! Я вообще не понимаю, к чему они ведут, и начинаю сильно нервничать.

– Выходила. – Я прижимаю к груди подушку и, с целью продемонстрировать желание сотрудничать, уточняю: – Дважды. Один раз в пятницу вечером и один – в субботу.

– А примерное время можете назвать?

– В пятницу примерно в четыре тридцать. Или попозже. Уже почти стемнело. По пути назад я встретила Клэр, она приехала около шести. А в субботу… рано утром. Раньше восьми. Точнее не скажу. Но после шести утра – было светло. Мелани уже не спала, может, она вспомнит.

– Хорошо. – Ламарр записывает в блокнот названные мной временные промежутки, словно не доверяя диктофону. – Во время пробежек вы не пользовались телефоном?

– Нет.

Я впиваюсь пальцами в подушку, ничего не понимая. Вопросы ставят меня в тупик.

– А в субботу вечером вы не выходили?

– Нет. – Тут я вспоминаю. – А про следы вам сказали?

Ламарр поднимает голову от блокнота.

– Какие следы?

– Утром, возвращаясь с пробежки, я заметила следы на снегу. Они вели от гаража к двери кухни.

– Хм… Спасибо, будем иметь в виду. – Ламарр черкает в блокноте. – Вы не вспомнили, что вы делали в субботу вечером, когда побежали за машиной?

Я качаю головой.

– Нет, извините. Помню только, как продиралась сквозь лес, вспышки фар и битое стекло… Ничего конкретного.

– Ясно. – Ламарр захлопывает блокнот и встает. – Спасибо, Нора. Робертс, у вас еще есть во-просы?

Вопросов у Робертса нет. Ламарр называет в диктофон дату и место, отключает его и уходит.

Я подозреваемая.

Оставшись наедине с собой, я пытаюсь переварить эту информацию.

Почему меня подозревают? Потому что нашли телефон? Но какое отношение мой телефон имеет к убийству Джеймса?

И тут до меня доходит то, что следовало понять уже давно.

Я с самого начала фигурировала в деле в качестве подозреваемой.

Меня прежде не допрашивали по всей форме, потому что мои показания все равно были неприменимы в суде. С таким-то провалом в памяти любой адвокат от моих заявлений камня на камне не оставит. Ламарр была нужна информация, каждая крупица информации, как можно скорее – именно поэтому она рискнула начать говорить со мной до того, как врачи разрешили официальный допрос.

Теперь врачи признали, что я нахожусь в здравом уме, и полиция начинает выстраивать против меня дело.

Меня не арестовали. Уже неплохо.

Мне пока не предъявили обвинений.

Только бы восстановить в памяти стершиеся минуты в лесу… Что там произошло? Что я сделала?

Отчаянное желание вспомнить сжимает мне горло, как рыдания. Я стискиваю мягкую подушку, зарываюсь лицом в ее белоснежную поверхность и пытаюсь вспомнить изо всех сил. Если я не восстановлю эти пропавшие минуты, разве смогу я убедить Ламарр, что мне можно верить?

Я закрываю глаза и представляю тихую поляну в лесу, огромный сияющий дом из стекла, его свет пробивается сквозь стоящие почти вплотную деревья. Пахнет опавшими сосновыми иголками, мороз щиплет мне пальцы и ноздри. Я слышу тихие лесные шорохи, шуршание снега, соскальзывающего с ветвей, уханье совы – и удаляющийся рев мотора.

Я помню, как бегу по грунтовке меж деревьев, как под ногами пружинит ковер из иголок.

А дальше – провал. Как бы я ни старалась поймать в нем хоть что-то – это как ловить отражение в воде. Только что оно было – и вот превратилось в рябь и ускользнуло сквозь пальцы.

Что-то случилось там, в темноте. Со мной, Клэр и Джеймсом. Что-то вызвало эту аварию.

Что-то или кто-то.

– Ну, Леонора, я вами очень доволен. – Доктор Миллер откладывает ручку. – Конечно, меня несколько беспокоит провал в памяти, но, как вы сами говорите, что-то начинает возвращаться, так что я не вижу причин вас здесь удерживать. Некоторое время вам будут нужны регулярные осмотры, но с этим вполне справится терапевт по месту жительства. – И, не дав мне опомниться от такого поворота, спрашивает: – Дома есть кому помочь?

– Э-э… нет, – отвечаю я, не сразу поняв вопрос. – Я живу одна.

– Ни у кого из друзей вы недельку пожить не можете? Или к себе кого-то пригласить? Вы очень быстро идете на поправку, однако оставаться одной в пустом доме я бы пока не рекомендовал.

– Я живу в Лондоне, – зачем-то говорю я.

А как ему объяснишь, что некому мне на недельку навязать свою персону? И вряд ли я сейчас ломанусь в Австралию в матушкины объятия.

– В Лондоне… Кто-то может вас туда подвезти?

Нина сказала мне в случае чего звонить ей. Неужели меня правда сейчас выпишут? Я совсем не чувствую готовности покидать больницу.

Врач уже забрал свои записи и ушел. Я обращаюсь к медсестре:

– Что-то я не пойму… Меня не предупредили.

– Не волнуйтесь, никто не собирается вы-швыривать вас на улицу. Просто вы уже нормально себя чувствуете, а нам нужна палата для новых па-циентов…

Короче, от меня хотят поскорее избавиться.

Я сама не понимаю, почему это так сильно вывело меня из равновесия. За несколько коротких дней, что я здесь пробыла, я успела привыкнуть к больничной жизни. Палата казалась мне клеткой, но вот дверь открыли, а я совсем не хочу уходить. Врач, медсестры, больничный распорядок защищали меня от полиции. От реальности произошедшего.

Что я буду делать, если меня отсюда выкинут? Ламарр отпустит меня домой?

– Поставьте в известность полицию, – говорю я с непонятной отстраненностью. – Не знаю, позволят ли мне выезжать за пределы Нортумберленда.

– Ой, да, я и забыла, что вы та самая. Не волнуйтесь, я им сообщу.

– Сообщите констеблю Ламарр, это она каждый день приходила.

Мне совершенно не хочется иметь дело с огромным мрачным Робертсом.

– Да, я с ней свяжусь. И не беспокойтесь, пожалуйста, сегодня вас никто не выставит.

Сестра уходит. Я остаюсь думать о своих перспективах.

Отсюда меня выкинут – вероятно, завтра утром. Куда дальше?

Либо меня отпустят домой… либо нет. А это значит, что меня арестуют. Я вспоминаю, каковы в этом случае мои права. Могут задержать для допроса… насколько там? Тридцать шесть часов? Вроде этот срок еще можно продлить, точно не помню. Черт! Я же детективы пишу, как я могу этого не знать?!

Надо позвонить Нине. В палате есть платный телефон, однако для него нужна кредитка, а кошелек мой вместе с остальными вещами у полиции. Мне наверняка разрешат позвонить с сестринского поста, но я не знаю номера! Все контакты, разумеется, в мобильнике.

Я пытаюсь вспомнить хоть чей-нибудь номер. Раньше я часто звонила в дом родителей Нины – они переехали. Кто теперь живет в нашем старом доме в Ридинге, я не знаю, как не знаю и номер мамы в Австралии. Все-таки было бы здорово, наверное, иметь спутника, к которому всегда можно обратиться за помощью, не испытывая стыда. Увы, у меня такого человека нет. Всегда считала, что самодостаточность дает мне силу, и вдруг она стала моей слабостью. Что делать? Разве что попросить сестер найти в интернете контакты моего редактора?.. От мысли о том, чтобы показаться ей в таком виде, я хочу сквозь землю провалиться.