Итальянцы - Джон Хупер

Я подозреваю, что восторженное отношение итальянцев – как и испанцев – к проституткам-трансвеститам и транссексуалам с их вызовом гендерному разделению объясняется как раз стремлением убежать от смирительной рубашки стереотипов. По некоторым данным, в конце 1990-х на каждые 20 проституток в Италии приходилось больше одного трансвестита или, что чаще, транссексуала. Остается спорным вопросом, обманывают ли себя мужчины, которые посещают их, относительно собственной сексуальной ориентации.

Гомосексуальные отношения по обоюдному согласию между взрослыми людьми были признаны в Италии законными после вступления в силу первого уголовного кодекса после Объединения в 1890 году[64]. И все же до недавнего времени табу на гомосексуальный секс оставалось очень сильным. Даже сегодня отношение к гомосексуалистам довольно консервативно. Недавний опрос Istat установил, что четверть опрошенных считает гомосексуальность болезнью. Только 60 % респондентов признают, что иметь сексуальные отношения с представителем того же пола – это приемлемо, и 30 % придерживаются мнения, что «лучше всего для гомосексуалиста никому не рассказывать о своей ориентации». Многие гомосексуалисты, судя по всему, следуют этому совету: тот же опрос позволяет предположить, что только четверть мужчин-геев, живущих с родителями, признались им в своей нетрадиционной ориентации.

Для сравнения: подавляющее большинство опрошенных осудили дискриминацию по причине сексуальной ориентации. И почти две трети согласились с тем, что нетрадиционные партнерства должны иметь те же законные права, что и супружеские пары.

В последние годы некоторые члены ЛГБТ-сообщества стали занимать видное место в национальной и региональной политике. Любопытно, что все они из Меццоджорно. Ники Вендола, который впервые был избран в парламент в 1992 году, никогда не скрывал того, что он гей. Похоже, это никак не повредило его карьере. В 2005 году он был избран президентом Апулии и четыре года спустя стал лидером радикальной партии «Левые – Экология – Свобода» (итал. Sinistra Ecologia Libertà, SEL), которая на выборах 2013 года получила больше 40 мест в национальном парламенте. Розарио Крочетта стал в 2003 году первым итальянским мэром, не скрывающим свою ориентацию, – в сицилийском городе Гела, а после этого был избран президентом автономного правительства острова. В 2006 году артистка и писательница Владимир Луксурия[65] стала всего лишь вторым в мире трансгендером-законодателем национального масштаба. А два года спустя на выборах, на которых Луксурия потеряла свое место, в парламент была избрана Паола Конча из Абруццо, известная активистка в борьбе за права лесбиянок.

Тем не менее из-за влияния Ватикана парламент так и не продвинулся в вопросе запрета притеснений членов ЛГБТ-сообщества или наделения гомосексуальных пар хотя бы ограниченными правами. Католические законодатели воспрепятствовали и тому, чтобы на гомосексуалистов распространилась действие закона о преступлениях на почве ненависти, принятого в то время, когда у власти в конце 1990-х были левоцентристы. А попытка предоставить правовой статус гражданским союзам (включая как гетеросексуальные, так и гомосексуальные пары) была заблокирована во время левоцентристского правления в 2006–2008 годах. И все это было сделано во имя самой священной из итальянских священных коров – семьи.

12. Семейный вопрос

«La famiglia è la patria del cuore».

«Семья – родина сердца».

Я уже писал о том, что итальянцы в целом не спешат осваивать новые технологии. Но есть важное исключение. В одном отношении они оказались чуть не «впереди планеты всей». Когда с введением в начале 1990-х цифрового стандарта GSM мобильные телефоны стали становиться доступными (и удобными), итальянцы начали скупать их при первой возможности. Даже при том, что поставщики услуг в Италии отказались предоставлять потребителям упрощенные способы оплаты и клиенты вынуждены были приобретать телефоны сразу по полной стоимости, вскоре они распространились там шире, чем в Британии или Соединенных Штатах. К концу десятилетия в пропорции к количеству населения абонентов в Италии было больше, чем в любой другой стране Европейского союза.

Нельзя было пройти по улице или проехать в автобусе, не услышав, как кто-нибудь кричит в трубку одного из тех ранних, громоздких телефонов: «Pronto!». Но особенно любопытным было то, что за этим следовало. Часто это было: «Ma, dove sei?» («Где ты?»), – что казалось странным. Весь смысл мобильных телефонов как раз в том, что можно позвонить откуда угодно куда угодно, поэтому непонятно, почему звонящему важно знать, где находится собеседник? Я не слышал, чтобы в других странах люди задавали такие вопросы.

Это был первый намек на главную причину того, почему в стране, в остальном очень недоверчивой к технологическим новшествам, сотовые телефоны распространялись с такой удивительной скоростью: многие итальянцы использовали их, чтобы поддерживать контакт с членами семьи (и следить за ними). Согласно исследованию Istat, опубликованному в 2006 году, больше чем три четверти итальянцев купили мобильный телефон для «семейных нужд». В списке других возможных причин «работа» шла пятым пунктом.

Сотовые телефоны успокоили множество заботливых итальянских mamme и, без сомнения, расстроили огромное количество юношеских авантюр, не говоря уже о свиданиях. Не давая людям вырваться из крепких уз семейной жизни, в Италии мобильный телефон позволил семьям оставаться в тесном контакте, даже когда их члены находятся далеко друг от друга[66].

Я живо вспоминаю интервью, которое однажды брал у прокурора, надзиравшего за расследованиями преступлений самой опасной мафии Италии – калабрийской Ндрангеты. Прежде чем я попал к нему, меня обыскали, затем провели через лабиринт коридоров, посадили в лифт, на котором я проехал вверх сколько-то этажей, затем мне пришлось спуститься на несколько лестничных пролетов вниз, и наконец меня провели еще вдоль нескольких коридоров: это была явная попытка скрыть местоположение кабинета прокурора. В середине нашего разговора его сотовый телефон зазвонил, и он прервал интервью:

«Pronto! Sì… Sì… Sì…»

Отворачиваясь от меня, он прикрыл ладонью нижнюю часть своего мобильного телефона и понизил голос. Я подумал, что, возможно, ему звонит капитан карабинеров со свежей наводкой или напуганный человек, требующий, чтобы его защитили, если он даст свидетельские показания. «Да» превращалось во все более и более безоговорочное «нет». Я показал ему, что могу выйти из комнаты, если он хочет. Но было уже поздно. Он взорвался: «Да! Но не сейчас, мама!»

Прочность итальянской семьи и ее значимость в жизни итальянцев, казалось бы, не вызывает ни малейших сомнений. Она всегда была убежищем, в котором итальянцы находили защиту от бурь и превратностей жизни. Семья стала настолько важной частью национального самосознания, что это отразилось даже в итальянской грамматике. Если вы хотите сказать «моя книга» или «моя ручка», то говорите il mio libro или la mia penna. Но говоря о члене своей семьи, вы опускаете артикль перед притяжательным прилагательным, и, таким образом, «моя жена» – это mia moglie, так же как «мой брат» – это mio fratello. Однако, как только вы лингвистически выходите за рамки семьи, артикль появляется снова, даже когда речь идет о близких друзьях и любимых людях. Ваш лучший друг – il mio / la mia migliore amico / a, а жених / невеста (или молодой человек / девушка) – il mio / la mia fidanzato / a[67].

Семью восхваляют и чтят на каждом шагу. Ни одна предвыборная речь не обходится без рассказа о том, что кандидат намеревается сделать для la famiglia. В сообщениях СМИ и официальных документах о famiglie говорят в тех случаях, когда в английском языке употребили бы выражение «домашнее хозяйство», таким образом, подсознательно имеется в виду, что все домашние хозяйства должны состоять из семейств. Прелаты говорят о la famiglia, как о чем-то, дарованном свыше, неизменном и неприкосновенном.

Однако, как и рекламные ролики на итальянском телевидении, – многие из которых все еще изображают большие семьи, собравшиеся вокруг обеденного стола и восхищающиеся любой едой массового производства или замороженными продуктами, которые рекламодатели пытаются продвинуть, – они впадают в ностальгию. Потому что, если преданность семье в Италии действительно остается чрезвычайно сильной (и, возможно, даже становится сильнее), то традиционная семья быстро приходит в упадок. Возник огромный разрыв между тем, что происходит на словах и на деле, и, возможно, недалек тот день, когда традиционная итальянская семья станет легендой, хотя в нее все еще будут охотно верить многие итальянцы.

Начнем, пожалуй, с того, что вернемся к последнему Всемирному обзору ценностей. У респондентов спросили, какую роль в их жизни играет семья. Целых 93,3 % итальянцев ответили, что семья «очень важна», и это на 4 % больше, чем в Испании, и на 7 % больше, чем во Франции. Пока что ничего удивительного: ответы показывают, что итальянцы придают семье даже больше значения, чем их романские соседи. Но доля британцев, ответивших так же, была еще выше, хотя и всего на 0,3 %.