Итальянцы - Джон Хупер

По моему мнению, сосуществование представителей разных поколений под одной крышей имеет и еще один эффект, который также мешает стране развиваться. Исследование 2005 года показало, что для родителей главное преимущество жизни детей в отчем дома заключается в «возможности заставить их соответствовать родительским ожиданиям». Живущие согласно представлениям предыдущего поколения bamboccioni менее склонны проявлять инициативу, будь то запуск интернет-стартапа, создание фирмы по доставке сэндвичей или организация любительской музыкальной группы.

Близость между детьми и родителями объясняет, почему на улицах итальянских городов так мало угрюмых, обиженных маргиналов. Но это также объясняет, почему в Италии не рождаются инновационные молодежные движения. Панк, хип-хоп и готический рок – все это возникло в других местах. А появившись, наконец, в Италии, они превратились в бледные тени оригиналов. Некоторые молодые итальянцы, правда, попадают в так называемые – centri sociali, которые часто начинаются со сквоттинга и у которых, обычно, крайне левая или крайне правая направленность. Время от времени случаются вспышки уличных протестов, неизменно с участием бунтовщиков из centri sociali. Но в целом молодые итальянцы к этому не склонны. Я помню подпись под фотографией в журнале, которая гласила «Sporca, ruvida anima rock» («Грязная, грубая душа рока»). На фотографии был изображен молодой человек в безупречном пиджаке и со стильно «поношенным» шарфом на шее.

Два исследователя, процитированных выше, – не единственные итальянцы, кто в последние годы стал задаваться вопросом, всегда ли крепость семейных связей идет на пользу обществу. Возможно, благодаря семейным предприятиям Италия догнала некоторые из преуспевающих европейских стран, но в них же кроется причина того, почему с тех пор она так сильно отстала[70].

Наследование – не всегда лучший способ гарантировать динамичное управление. Кроме того, семейные фирмы не склонны инвестировать в научные исследования, что в XXI веке становится жизненно важно. Одно дело – придумать новый элегантный дизайн обуви или свитера. И совсем другое – разработать инновационный цифровой или электронный продукт. Возможно, когда-то малое в промышленности и было прекрасно[71]. Но теперь это не так.

Но наиболее серьезное обвинение в адрес итальянской семьи выдвигается по совсем другим основаниям. И возникло оно гораздо раньше, чем сомнения относительно влияния семьи на процветание. В 1958 году американский социолог Эдуард Банфилд опубликовал исследование, проведенное среди крестьян в южном регионе Базиликата. Он назвал его «Моральные основы отсталого общества». Звучит довольно обидно, как и многое из того, что написано в книге. Так, Банфилд утверждал, что сельские жители, которых он изучал, были неспособны к развитию, потому что не могли действовать сообща ради общественной пользы. Они находились во власти, как он назвал это, «аморального фамилизма»: их преданность ближайшим родственникам была выше любых других соображений. И так как они предполагали – совершенно справедливо, – что члены других семейств придерживаются таких же взглядов, они предпочитали действовать против них, а не пытаться найти основу для взаимовыгодных действий. Преданность семейству вытеснила преданность любой более широкой группе, будь то деревня, область, регион или страна.

Взаимосвязь между крепкими семейными узами и антиобщественным поведением, которую предположил Банфилд, с тех пор была поставлена под сомнение. В 2011 году датский ученый Мартин Льюнге опубликовал исследование, основанное на данных из более чем 80 стран. Он пришел к заключению, что сильная преданность семейству, напротив, с большей вероятностью связана с такими гражданскими ценностями, как неодобрение коррупции, уклонения от налогов и махинаций с пособиями по безработице.

В целом это действительно может быть справедливо. Но, должен сказать, у меня есть сомнения относительно применимости этого вывода к Италии. Любой, кто был свидетелем взаимодействия современных итальянских семей в condominio (ассоциация арендаторов, которая должна одобрять решения, влияющие на весь многоквартирный дом или жилой комплекс), знает, что я имею в виду. Мы с женой когда-то жили в Риме и арендовали квартиру в старом палаццо прямо за стенами Старого города. Из года в год владельцы разных квартир встречались, чтобы обсудить плачевное состояние общих помещений, которые, казалось, не видели ни мазка кистью с 1940-х. И из года в год они не могли прийти к согласию, и решение проблемы откладывалось.

Наконец, незадолго до того, как мы съехали, по всему дому поползли слухи о том, что принципиальное согласие перекрасить вестибюль и лестницу достигнуто. Несколько дней спустя я столкнулся с самым решительным из владельцев квартир. Я спросил его о встрече condominio, которая, как я знал, состоялась накануне. Поменяют ли, наконец, мрачные, желтовато-серые стены общих помещений свой цвет?

«Нет! – простонал он. – Они хотели, – тут он закатил глаза, с ужасом вспомнив о расточительности своих соседей, – разных цветов!»

После Банфилда были и другие ученые, которые придерживались взглядов, противоположных Льюнге, и утверждали, что аморальный фамилизм характерен не только для сельской Базиликаты, но и для Италии в целом и существовал в течение многих столетий. Семья и верность клану были причиной столкновений между конкурирующими группировками, которые в Средневековье заливали кровью улицы итальянских городов. Об отношениях, идентичных описанным Банфилдом, можно прочитать в записях XV века флорентийского ученого Леона Баттиста Альберти, известного интеллектуала, который часто упоминается как образец «человека эпохи Возрождения». Редакторы издания 1974 года его работы «Книга о семье» (I, libri della famiglia) отмечают, что во всем тексте Леона Баттисты нет ни слова о группе семейств, которые объединились бы и преуспели в формировании civitas, общества.

Тем не менее было бы неверно считать, что аморальный фамилизм был непременной характеристикой итальянской жизни. В середине XX века сельская местность где-нибудь на юге, возможно, и напоминала Тоскану XV века, но в наши дни Тоскана имеет очень мало общего с Меццоджорно 400 или 500 лет назад. За многие века фермеры Центральной Италии разработали сложную систему взаимопомощи, приходя на выручку друг другу, когда они нуждаются в дополнительных работниках. Они также развили традицию, известную как veglia, когда целые семьи приходят в гости к другим семьям зимними вечерами, чтобы скоротать время, играя в карты и рассказывая истории. Все это даже в большей степени, чем века папского правления, объясняет, почему после Второй мировой войны жители Тосканы, Умбрии, Эмилии и Марке так восприняли идеи коммунизма.

Да и в Меццоджорно не всегда царило одно лишь взаимное недоверие. Время от времени группы крестьян организовывались, чтобы бороться с землевладельцами, которые огораживали участки, прежде бывшие общинными землями. В конце 1940-х на Сицилии, в Калабрии, Базиликате и Абруццо десятки тысяч людей объединялись, чтобы занимать земли крупных хозяйств в поддержку земельной реформы.

С тех пор в действие вступили разнонаправленные силы. С одной стороны, можно утверждать, что борьба за лучшую, более обеспеченную жизнь привела к итальянскому «экономическому чуду», которое стало возможно благодаря обновленному, ориентированному на семью подходу. С другой стороны, индустриализация и урбанизация заставили итальянцев вступать в профсоюзы и расширять привычный круг отношений, знакомый им по деревням или городкам, из которых они приехали. Люди, которые раньше испытывали привязанность только к своим ближайшим родственникам, вступали в спортивные и досуговые клубы, иногда – в благотворительные организации. Одновременно католическая церковь смещала акцент от исключительной значимости семьи к тому, чтобы признать и важность общества в целом.

Эти силы хорошо уравновешивали друг друга до начала 1990-х и появления Сильвио Берлускони. Он в самом прямом смысле слова стал рыцарем нового вида аморального фамилизма. Его речи – в которых то и дело упоминалась семья – с самого начала несли скрытый смысл: его слушатели имеют полное право продвигать интересы своей семьи, уделяя потребностям общества лишь ограниченное внимание.

Поскольку итальянская семья идет к упадку, есть риск, что аморальный фамилизм превратится в простой эгоизм, распространяя и усиливая то, что итальянцы называют menefreghismo (от me ne frego, или «мне наплевать»). Menefreghismo – это бармен, который пихает вам ваш кофе, глядя в другую сторону; это кассирша, которая смотрит сквозь вас, беря ваши деньги. Это водитель, который несется на вас с бешеной скоростью, когда вы вступаете на пешеходный переход, и вам приходится сделать шаг назад, чтобы он не сбил вас. Сам по себе menefreghismo обычно просто раздражает. Но вместе с furbizia[72] он образует ядовитую смесь, которая порождает явление, влияющее на очень многое в итальянской жизни, – высокий уровень недоверия.