Битте-дритте, фрау-мадам - Дия Гарина

Несколько пистолетных выстрелов, слившись в один сплошной грохот, навсегда успокоили шедшего позади меня охранника, и заставили раненного Иловского с воплем покатиться по траве. Но оставшиеся на ногах секьюрити не оплошали и начали палить в ответ по кустам справа от тропинки. Нам с Павлом не нужно было подавать друг другу какие-нибудь знаки, чтобы, почти синхронно развернувшись, сцепиться с нашими конвоирами. Наверное, рыжий Максим не ожидал такого от своего пленника, считая его неспособным к сопротивлению доходягой. За что и поплатился. Я впервые увидела, как сворачивают шею живому человеку. Да и сейчас не особенно разглядела. Павел проделал это настолько быстро и четко, что я даже охнуть не успела. И это несмотря на то, что ему пришлось управляться одной рукой.

И все же если бы не нежданная огневая подмога, адвокату и его подзащитной вряд ли светила победа. Спасибо счастливому случаю. А ведь нападавшие рисковали не меньше. Сомнительная защита кустов и тонкоствольных молодых березок не могла уберечь их от ответных пуль. Я уже слышала два вскрика, донесшихся из кустов, когда, пробившись к Павлу, потянула его прочь от места перестрелки. Но мой бывший жених покачал головой и зашарил подмышкой у рыжего секьюрити, лежащего на животе и укоризненно взирающего в небеса.

Мне были отпущены судьбой какие-то мгновенья, чтобы успеть дернуть Челнокова в сторону. Пуля свистнула над самым ухом, и унеслась прочь, заставив нас броситься ничком на землю. И вовремя. Распластавшийся возле матерящегося Иловского секьюрити взял нас на мушку и принялся аккуратно расстреливать. Пули выворачивали сухую, рассыпчатую как песок землю, не позволяя нам поднять головы. Оставалось только медленно отползать ногами вперед.

Наверное, бандитские пули нас все-таки достали бы, но в этот момент точный выстрел, прозвучавший совсем с другой стороны, наповал уложил иловского охранника. Похоже, нападавшим надоело прятаться под сомнительной защитой чахлых кустов, и они предприняли обходной маневр. Нет, вру. Скорее всего, они разделились заранее и, когда все охранники господина Иловского палили в одну сторону, их начали спокойно и методично расстреливать с другой. Несколько выстрелов буквально косой выкосили еще отстреливающихся бандитов. В живых остались только мы и раненный Иловский. Понимая, что милости ему ждать не приходится, он из последних сил бросился к озеру и, вспоров темную воду, поднял вокруг себя тучу брызг. Едва я успела усомниться в его умственном здоровье (ведь голова, торчащая над водой, мишень просто замечательная), Петр Петрович Иловский как в воду канул. То есть он как раз и канул. А точнее, нырнул.

— Дурак, — тень подошедшего Виталия легла рядом со мной на траву, что показалось мне очень символичным, потому что с другой стороны лежал мой второй жених. — Сейчас вынырнет, и я его сниму.

— Ты?! — удивленно выдохнул Павел, и под взглядом зеленых глаз на мне едва не задымилась мокрая от пота футболка.

— Что, даже спасибо не скажешь, Челноков? — притворно удивился Немов, переводя взгляд с озера на вышедших из кустов мужчин.

Я последовала его примеру и узнала в одном из них того самого пьяного амбала, которого от души огрела по затылку во время операции по спасению Пашки Панфилова.

— Вынырнул, — Павел, оказывается, уже стоял на одном колене, и указывал на появившуюся над водой голову Иловского.

Виталий быстро развернулся и три раза подряд выстрелил в человека, которого я при случае придушила бы самолично. Но почему-то, когда пули прошили черное зеркало озера в том месте, где только что была голова Иловского, на душе у меня слегка полегчало. Наверное, я пока не привыкла к тому, что живого человека можно расстреливать как мишень в тире. Или того зла, что он причинил, мне показалось недостаточно для вынесения такого сурового приговора? Не знаю.

А вот Виталий вопросами преступления и наказания не мучился, ну разве что досадовал на промах:

— Вот сволочь! Хорошо ныряет, — пробормотал он, поморщившись. — Но, кажется, я все-таки его достал.

С этими словами Немов перекинул пистолет в другую руку и, не глядя, всадил по пуле в подошедших „соратников“. Я замерла, боясь пошевелиться. Может, он сошел с ума? И сейчас мы с Павлом разделим общую участь?

— Они нам больше не нужны, — спокойно пояснил мне Виталий, кивая на еще подергивающиеся тела. — Зато потом могли бы стать проблемой.

Господи, неужели я когда-то собиралась за него замуж? Он рассуждает также как Иловский и прочие стервятники! Чем же он лучше? Безжалостный! Расчетливый! Холодный! Импотент! Нет, это уж я переборщила. С потенцией у моего первого жениха все в порядке. Это как раз и плохо. Потому что, пряча пистолет в кобуру и еще раз окидывая пристальным взглядом не потревоженную ветром водную гладь, Виталий, искоса посматривает на меня. И на Павла. Мама дорогая, а что если он задумал…

— Спасибо, дорогой, — я через силу улыбаюсь ему и расставляю все точки над „и“. — Ты свое дело сделал. Значит, и я сдержу свое обещание.

— Не верю я женщинам, — кривится Виталий в ответной усмешке. — Всем, кроме тебя. И откуда ты такая взялась на мою седую голову? Врать не умеешь, слово будешь держать, даже если тебя на куски станут резать… Такие в наши дни уже не родятся.

— Тебе-то откуда знать, родятся — не родятся? — неприязни в голосе Павла хватило бы на роту Немовых.

— Да, уж знаю!

Виталий нахмурился, и я поспешила разрядить обстановку:

— Пойдемте к Егоровне. Панфилова обрадуем. Он ведь не знает, что все уже кончилось. И чаю попьем. С травками. А тебе, Павел, нужно срочно повязку тугую на руку сделать. Все-таки переломы…

— Покажи, — потребовал Немов.

— Потерплю пока, — Павел даже отступил на шаг. — Тут врач хороший нужен, а не эта Егоровна. И не ты.

— Ну, извини, уважаемый… — Виталий нехорошо улыбнулся и вытащил нож.

„Мама дорогая!“, — едва не вскрикнула я, но Немов поспешил прояснить ситуацию:

— Вы идите, а я пока приберусь. Хорошее тут озеро, глубокое. И выстрелы вряд ли кто слышал. Заодно покараулю, вдруг Иловский не захочет быть Чапаем и все-таки выплывет.

И вот мы с Павлом из последних сил плетемся по тропинке к домику Егоровны, до которого осталось всего ничего. А я, глядя на спину второго жениха, вдруг понимаю, что сам он не дойдет. Уразумев, что после ударов по голове доходяга-адвокат моментально вырубается, костоломы Иловского, переключились на все, расположеное ниже. Так что при относительно нормальном лице, тело Челнокова под рубашкой с чужого плеча было совсем ненормальное, а наверняка черно-синее с багровыми разводами.

Павел ничего не сказал, когда я, приобняв его, повела как верная жена в стельку пьяного дальнобойщика. Или мать маленького мальчика. Он вообще молчал всю дорогу, и от этого становилось только хуже. И ему, и мне. Впрочем, что это я? Я же слово дала. И даже дважды. Первый раз, обещала Немову ухать с ним в Германию, если он поможет мне спасти своего соперника. А вторую клятву, самому господу богу: ни секунды лишней не остаться с человеком, который из-за меня уже несколько раз чуть не лишился жизни.

— Паша, — начала я издалека, пытаясь разорвать тягостную паутину молчания, — А зачем Виталий нож достал, когда сказал, что прибраться хочет? Он им, что, братскую могилу копать собрался? К Страшному суду как раз успеет. Двенадцать человек, все-таки…

— Не копать, — Павел отвечал короткими предложениями, хватая ртом воздух в частых паузах. — Резать…

— Что резать?

— Животы…

— К-какие ж-животы? — кажется, мне вот-вот станет плохо.

— У трупов. Чтобы не всплывали. Затащит в озеро поглубже и притопит. Покойник со вспоротым животом не всплывает. Разве, что течение на берег выбросит…

— Господи, — прошептала я и потрясенная молчала до самого дома Егоровны.

Кусты уже расступились, пропуская нас на полянку, где возле вросшей в зеленый холм скалы притулилась ветхая избушка. И только тогда Павел не выдержал:

— Какое обещание ты ему дала? В обмен на что?

— Какая теперь разница? — пробормотала я, глядя сквозь розовую пелену, как в дверном проеме возникает маленькая женская фигура. А следом высокая мужская. У меня еще хватило соображения узнать Зацепина, зато не хватило сил сделать несколько последних шагов. Как стояла, так и села увлекая за собой не менее измотанного Павла.

— Боже мой милостивый! — всплескивает руками Степанида Егоровна, не по-старчески прытко скатываясь со ступеней. — Что-то ты, Валерьевна, зачастила ко мне. И все с мужиками… Осторожно, Витенька, бери его. Веди в дом. А мы с Валерьевной как-нибудь сами…

Вытянувшись на единственной кровати, я пыталась сосредоточиться. На чем угодно. Хотя бы на том, что пол в избушке в отличие от моего предыдущего посещения был чисто выметен. А пришедшие в негодность сухие травы душистой копной громоздились возле самой печки. Я отрешенно подумала, что не будь печь всего лишь маскировкой, то без пожара вряд ли бы обошлось. Потом попыталась обдумать еще что-то пустяковое. И все это на удивление медленно. Мысли оказались такими же ленивыми, как и тело. Язык не поворачивался назвать себя родимую обессиленной. Скорее, пропущенной через мясорубку, закатанной в тесто и хорошенько сваренной. Рука, удерживающая кружку с горячим придающим бодрости чаем, тряслась и расплескивала благоухающую на весь дом жидкость. А сидевший в ногах Павел, на удивление покорно отдавшийся в умелые руки бабы Степы, морщился и скрипел зубами, принимая муки перевязки. Виктор Игоревич Зацепин, выглядевший по сравнению с нами настоящим молодцом, несмотря на появившиеся совсем недавно ссадины на лице, трудился, не покладая рук над реанимацией примуса. Раритетная бытовая техника никак не желала заводиться и согреть для нас еще один пузатый чайник. Зато каждый был занят полезным делом.