Битте-дритте, фрау-мадам - Дия Гарина

— Так почему вы отказались от мысли, что это Саша Панфилова решила убить моего друга Алексея? — Зацепин вернул меня к мною же и затеянному разговору.

— Потому, что она мне сказала…

— Что вот так просто сказала, а вы так просто поверили? — рассмеялся Зацепин.

— Нет! Она сказала, что ее муж прекрасно знал, что Пашка не его сын.

Про то, какие обстоятельства привели к рождению Панфилова младшего, я упоминать не стала. И так уже выболтала достаточно. Вон как Панфилов-старший в мою сторону глазами сверкает, никаких фонарей не надо.

— Но ведь это ничего не меняет, — продолжал наступать на меня историк. — Предположим, Леша все знал. Но он мог не давать ей развода. Или Сашка вдруг захотела сделаться богатой вдовой, чтобы обеспечить свое будущее, а уже потом выйти за Николая. Мотивов можно придумать целый вагон. В отличие от моего случая. Зачем мне по-вашему убивать Алексея Панфилова. Человека, который так много сделал для воплощения моих задумок о возрождении дворянства в нашем районе. Зачем я вас спрашиваю?

— Не знаю, — честно призналась я.

— И вы обвиняете меня только на основании того, что я болею диабетом и знаю механизм воздействия инсулина? На основании того, что я в принципе имел возможность это сделать?

— Я вас не обвиняю. Для того чтобы обвинять, нужны доказательства. Мотивы и прочее. У меня их нет. И никакое следствие их не раздобудет. Вы слишком умны. Но я уверена, что именно вы в то утро ввели инсулин Алексею Панфилову, и то, что он остался в живых — счастливая случайность.

— Слышала бы ты себя со стороны, Ника, — в голосе Панфилова было уже не возмущение, а усталость. — Тебя частично оправдывает только то, что ты плохо знаешь Виктора Зацепина, человека, буквально помешенного на вопросах чести.

— Это ты правильно сказал, Леша, — Зацепин положил бизнесмену руку на плечо. — Все правильно. Я именно помешанный. И именно из-за этой проклятой чести я едва не убил тебя две недели назад.

Надо отдать должное Панфилову, он не отстранился от приобнявшего его историка.

— А теперь ты бредишь, Витя, — спокойно сказал он. — Пойди, приляг. Может быть, полегчает.

— Ну вы, ребята, даете, — прокомментировал Виталий. — Сюда бы парочку телекамер и такое реалити-шоу можно было бы забабахать, озолотились бы все.

Я стояла и не могла от удивления и рта раскрыть. Чтобы Зацепин просто так сознался в преступлении? Сам, без доказательств, с потрясающей легкостью! Мне вдруг показалось, что все это уже было. И обвинение, и покаянное признание, произнесенное таким неестественно спокойным голосом… Ну, конечно! Точно так же запросто Владимир Андреевич Челноков признавался в том, что довел любимую жену до могилы. Потому что сам стоял на ее краю в заливаемой бетоном яме. Де жа вю. Немецкий бункер, конечно, будет попросторнее, но в остальном атмосфера соответствовала. За исключением одного приятного обстоятельства. В этот раз смерть не грозила никому кроме самого Зацепина. И это до глубины радовало мою эгоистичную душу. Жить. Я буду жить. И Павел вернется в родной дом к непоседе Эльке и гению-Генке с пламенным приветом от меня. И Виталий уедет в свою обожаемую Германию. И Панфилов будет спокойно заниматься разливом своей знаменитой минеральной воды. И…

— Ты зря не веришь мне, Леша, — Виктор Игоревич снял руку с плеча Панфилова и привычным жестом поправил очки. — Я действительно сделал тебе укол инсулина. Помнишь, там на почте? Когда ты пытался получить второй экземпляр мемуаров эсэсовца, с которым списался через Володьку Плотникова? Тебя еще трясло от нетерпения, ведь первый экземпляр так и не дошел, растворился в необъятных российских просторах. А потом, когда милая девушка объявила, что они и эту посылку не могут отыскать в своем хранилище, тебя потряхивало уже от злости. Вот тогда я и вколол тебе инсулин. Ты был в таком состоянии, что и нож в спине не почувствовал бы, не то что тонюсенькую иголку.

— Но… Почему? — кажется, до Алексея Михайловича все-таки дошло, что Зацепин говорит правду. — Не понимаю. Что я тебе сделал?

— Хотел получить книгу, — криво улыбнулся историк.

— Что?! — воскликнула я вместе со всеми. Ответ Зацепина не укладывался в голове. Я была готова услышать страшную семейную тайну о зарытом помещичьем золоте, к которому ведет потайной ход из отстроенного с помощью Панфилова музея. Но убить друга за книгу?

А вот Панфилов, кажется, понял.

— Значит, ты не хотел, чтобы я в ней о чем-то прочел? Например, о том, что на самом деле твой героический дед сдал немцам весь партизанский отряд? По идейным соображениям. Хотел таким образом отомстить Советской власти за то, что всего лишился. О том, что из-за него отряд был уничтожен и расстреляны жители трех деревень, которых немцы посчитали партизанскими пособниками? О том, что из-за Сергея Зацепина Алексей Панфилов попал в руки садиста Краузе? О том, что мой дед почти месяц терпел такое, что даже кто-то из немцев сжалился и однажды задушил его прямо в камере?

— Ты знал?! — попавший в круг света Зацепин стал похож на демона из фильма ужасов. На абсолютно неподвижном лице карие глаза горели натуральным красным огнем. Или это отражался в очках блик от огромного рубина в окладе изображающей распятие иконы? — Но откуда?

— Господи, Витя, ты живешь в век интернета. Неужели ты думаешь, что я стал бы дожидаться книги, не спросив этого эсэсовца о своем деде? Он уже давно прислал мне электронку с выдержками из своих мемуаров. Я тогда в Москве был. Там и перевод сделал.

— А мне не сказал, — алые огоньки погасли, и я поняла, что Зацепин крепко зажмурился. — И продолжал общаться со мной, как будто ничего не случилось? Хотя нет. Теперь я вспоминаю. После той командировки, ты стал избегать оставаться со мной наедине. Боялся, что сорвешься и…

— Да, боялся. Я думал, ты не знаешь ничего. Боялся, что не выдержу и однажды все тебе расскажу. И… Я трудно схожусь с людьми. А ты… Я вдруг понял, что ты оказался моим единственным другом, с которым меня связывают общие интересы, общие взгляды на жизнь… Честно говоря, я боялся, что ты со своими сдвигами на дворянской чести после этого пойдешь и застрелишься. А ты, значил, решил меня… Вот она хваленая честь дворянская! Или у потомков она наизнанку выворачивается?

— Ты представить не можешь, что я почувствовал, когда узнал, что тебе должна прийти эта книга, — Зацепин обессилено опустился на ближайший ящик. — Просто с ума сходил. Я ведь уже давно раскопал неизвестную до того часть немецкого архива, и… Готов был на все, лишь бы никто не узнал об этом. Особенно ты. Первую книгу мне удалось выкрасть. А вторая действительно потерялась на почте, ты ее потом получил. Но тут тебя похитили, как все думали, а я все мучился вопросом, узнал ты или нет. Потом по счастливой случайности увидел ее у тебя в доме, когда Сашу пришел поддержать. Выкрал и сжег. Вот на что ради сохранения доброго имени идут, оказывается. Ложь, воровство…

— Убийство друга, — продолжил Панфилов.

— Нет, — покачал головой Зацепин. — Это не оправдание, знаю, но я не собирался тебя убивать.

— Да, ну?! — встряла я. — А укол, значит, для профилактики диабета ему сделали?

— Я хотел, — Зацепин не обратил на мой выпад никакого внимания, — чтобы ты просто попал в больницу, а я получил возможность выкрасть и вторую книгу. Но, наверное, неправильно рассчитал дозу. Я в тот день вообще был на таком взводе, что два на два не смог бы правильно умножить. А, может быть, у тебя уровень сахара в крови был понижен… Только это ничего не меняет. Из-за меня ты действительно чуть не умер. Если бы не она…

У меня было всего несколько секунд, чтобы насладиться лаврами героини, а потом в круг света вступил баба Степа.

— Дураки вы, — обратилась она к буравящим друг друга глазами мужчинам. — Оба. А ты Витенька в особенности. Ну, Лешенька-то, не знал, а ты… Архивы какие-то копал… Нет, чтобы меня старую спросить? Или забыл кто я такая? Отто Краузе без меня шагу не делал. Все его грехи перед богом и людьми у меня перед глазами до сих пор стоят, каленым железом жгут. Так что слушайте, что вам Степанида Егоровна Силантьева скажет. Это все его идея — дядюшки Отто. Так он просил себя называть. Когда в гестапо попали связной Сергей Зацепин и комсомольский вожак, координатор партизанского объединения Алексей Панфилов захотелось ему покуражиться. Спустился он к ним в камеру и сказал так: кто предателем станет, живым уйдет и доброе имя сохранит. А кто упрямиться будет, тот не только в муках умрет, а еще доброе имя потеряет. Во всех бумагах его как предателя будут записывать, как немецкого помощника. Так что чист твой дед Витенька. Никого он не предавал. Молчал до конца и имя свое очернил. Это для него хуже смерти было. А он все равно молчал. И я тому свидетельница. Только все же вышло у Отто не по задуманному. Наступление как раз началось. Город бомбили, половина архива сгорела. И имя Зацепина не пострадало ничуть. Если бы вы тут копать ничего не стали ничего этого, может, и не было бы. Не буди лихо пока оно тихо. А война, она такое лихо… Ой, лишенько!